Рудик подобрал недоеденный бутерброд, тщательно завернутый в бумагу, словно подарок. Теперь бумага была заляпана кровью.
Он с поклоном протянул бутерброд Тане.
– Тебе, моя прекрасная принцесса.
Рудик сел рядом со мной. Таня жадно ела бутерброд. В животе у меня урчало, меня тошнило и знобило. Красная кровь на полу. На полу в нашей квартире было красное пятно. И я прикасался к нему. А вдруг…
Рудик толкнул меня локтем в бок, тыча в сторону окровавленного Вити и плачущей Юли незажженной сигаретой.
– Вот и все образование, что тебе пригодится, Миша.
Я забрался под длинную лавку возле вентиляции. Я скорчился под лавкой, повернувшись спиной ко всем этим людям, спешащим на свои поезда. К людям, которые никогда не останавливались. К людям, которые смотрели сквозь нас, словно мы были призраками. К людям в серых куртках, черных куртках, коричневых куртках. К людям, которые не носили красное пальто.
Я повернулся спиной к этим лишенным матерей детям. А они и были детьми. Всем им, даже Рудику, было не больше четырнадцати.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как яркий свет играет на высоких мраморных арках, на сером полу, на холодных изваяниях всадников, на печальных детях, поселившихся на Ленинградском вокзале.
И меня баюкали не мамины сказки, а перестук колес и эхо шагов, отражавшееся от твердого мраморного пола вокзала. Мама не поцеловала меня на ночь, не обняла меня перед сном.
Шли дни, тянулись долгие ночи. Днем мы с Таней ходили по улицам, играя в притворяшки. Так мы с Таней добывали деньги и еду. Таня знала много разных способов играть в притворяшки. Иногда после таких игр мне становилось стыдно.
Каждый вечер мы собирались на вокзале. Ребята ссорились, мирились, пускали по кругу бутылки со странной жидкостью, которая пахла в точности так, как тот злой дядька. Еще они пускали по кругу сигареты. И тюбики с клеем. Как правило, Рудик сидел с нами, но не всегда. Зато мы всегда, всегда отдавали ему деньги. Если ему казалось, что отдали не всю дневную выручку, он мог избить до крови.
Однажды Таня заболела и не смогла пойти со мной.
– Сегодня пойдешь с Пашей, – сказал мне Рудик, а потом влепил тому подзатыльник. – А ты высунь башку из пакета и принеси деньжат. И так отстаешь.
Я поковылял за Пашей по лестнице. Ступени все тянулись и тянулись, но в конце концов мы вышли на свет.
– Ты в какие притворяшки играешь? – спросил я. – А то мне не нравятся Танины игры.
– Не знаю я никаких притворяшек. – Паша сощурился на солнце. – Игры – это для малых. И для девчонок.
– Я не маленький, – возразил я. – Я уже большой и хожу в садик.
– Ага. – Паша внимательно осмотрелся. – А мне вот почти десять. И я знаю побольше всех этих пацанов, которые сидят в классе.
Он побрел по улице. Возле высоких железных ворот сидела какая-то девчушка. На коленях у нее возился щенок.
– Где щенка взяла? – спросил Паша.
– На сожженной танцплощадке, – ответила девочка.
Паша опустил руку мне на плечо.
– Пошли. Раздобудем себе по щенку.
Я чуть не подпрыгнул от радости. Щенок! Мне всегда хотелось завести щенка, и я долго упрашивал маму.
– Я буду очень-очень хорошо себя вести, – обещал я. – Только подари мне щеночка.
– Нам едва удается прокормить себя, Медвежонок, – отвечала мама. – Как нам прокормить щенка?
А теперь я бежал за Пашей, напевая:
– Щеночек, щеночек! У меня будет щеночек!
Паша остановился перед полуразрушенным зданием. Тут пахло дымом.
– Помолчи. – Он склонил голову к плечу. – И послушай.
Мы услышали какой-то шорох в углу.
– Сюда. – Паша мотнул головой.
Я полез за Пашей по завалам обуглившихся досок, столешниц, кирпичей и битого стекла. В углу мы нашли перевернутый ящик. И в нем сидели два щеночка.
– Ой! – Я опустился на колени, не думая о битом стекле.
Я поверить не мог своему счастью. Наконец-то у меня будет щенок.
Паша схватил пятнистого щенка за загривок. Щенок взвизгнул.
– Бери второго и пошли.
Я осторожно подобрал второго щенка. Он тоже был коричневым с белыми пятнышками, как и его брат. Щенок дрожал.
– Я тебя не обижу, малыш, – прошептал ему я. – Я буду хорошо о тебе заботиться. Всегда.
– Пойдем, Мишка, – позвал меня Паша.
Прижав к себе щенка, я пошел за Пашей к парку. «Парк – отличное место для меня и моего нового щенка», – подумалось мне.
Паша сел на залитый солнцем бордюр неподалеку от ларька, в котором торговали жареной картошкой.
– Сюда приходят обедать всякие дельцы, – сказал мне Паша. – Они всегда дают больше денег, если у тебя щенок или котенок.
Щенок лизнул мне руку.
– На эти деньги я куплю щенку самую лучшую еду, – похвастался я.
Паша вздохнул.
– А еще я куплю ему чудесный ошейник. И мягкую кроватку. И поводок, чтобы он от меня не убежал. – Я чмокнул щенка в затылок. – Как нам назвать этих малышей?
Какая-то женщина бросила мне под ноги две монеты. Другая бросила монетку под ноги Паше.
– Назвать? – фыркнул Паша. – Мы их никак не называем. Мы просто берем их с собой, чтобы нам больше платили, вот и все.
Я прижал щенка к груди.
– Но это же мой щеночек!
Как Паша и сказал, в парке становилось все больше народа. Какие-то люди проходили мимо, нам бросали монетки и даже купюры. Щенок ерзал у меня на коленях.
– Мне плевать на деньги. – Я сдвинул свои монеты в Пашину горку. – Но я оставлю себе этого щенка. Я принесу его на вокзал. Он всем понравится.
– Не надо. Рудик его убьет. И не думай, что не убьет.
Я вскочил, прижимая к себе щенка.
– И все равно я его оставлю! – крикнул я. – Значит, я не вернусь на вокзал.
Паша смерил меня долгим взглядом.
– Ты не сможешь выжить один, Мишка. Тут есть люди, которые творят страшные вещи с такими ребятами, как мы.
Щенок вывернулся из моих рук и спрыгнул на землю. Принюхавшись, он съел упавшую возле лотка картофелину.
– Рудик – плохой, – сказал я, не глядя на Пашу. – Он бьет своих друзей. Он забирает наши деньги.
– Но он нас защищает, Миш. Нам безопаснее с Рудиком. И мы все это знаем. Потому-то мы и миримся с его побоями. – Паша похлопал по бордюру. – Сядь, посиди. Смотри, какое солнышко, – мягко сказал он. – Порадуйся солнышку и щенкам.
Я отвернулся, давясь слезами.
Паша вздохнул, а потом протянул мне пару монет.
– Вот, купи себе и щенку по порции картошки, – сказал он.
Я смахнул слезы со щек, а потом протянул ему руку. Прохожий бросил мне на ладонь три блестящие монетки.
Таня и Юля заперлись в туалете вокзала. Я слышал, как они хихикают.
– Давай так попробуем, – говорила Юля. – Мальчишкам нравятся такие прически.
Вскоре они вышли из туалета. Они обе собрали волосы в хвостики на затылке. Было видно, что шевелюры у них грязные. А еще девчонки где-то нашли сношенные туфли на высоких каблуках. Я впервые увидел Юлю без бейсболки и сигареты за ухом.
– Чего вылупился?! – рявкнула она.
– Ты не похожа на Юлю, – сказал я.
– Я похожа на кинозвезду, верно? – улыбнувшись, Юля закружилась передо мной.
Я покачал головой.
– Ты похожа на пугало на ходулях.
Я и глазом моргнуть не успел, как она повалила меня на пол и пнула по ноге.
– А ты думаешь, ты у нас маменькин сынок, маменькин Мишутка? – Она стукнула меня еще раз. – Сам бы на себя в зеркало посмотрел, придурок!
– Но я не достаю до зеркала, – возразил я.
К тому же я всегда буду маминым белокурым милым мальчиком. Она так говорила.
Юля сбросила туфли, схватила меня за руку и потащила в туалет. Там она швырнула на пол перед умывальником деревянный ящик, схватила меня за плечи, перетащила на ящик и хорошенько встряхнула.
– Смотри, придурок.
Мальчик, смотревший на меня из зеркала… Это был не я. Мальчик в зеркале был грязным. Под глазами у него лежали темные круги. Волосы торчали во все стороны, сально поблескивая и топорщась. Кожа у мальчика стала серой от пыли, кое-где под слоем грязи синели кровоподтеки. Щеки запали. А глаза… Наверное, такие глаза могли быть только у призраков.
Мама ни за что не узнала бы этого мальчика, если бы встретила его на улице.
Той ночью, лежа под лавкой у вентиляции, я не рассказывал себе сказки из моей книжки. Я не представлял себе, как мама целует меня на ночь. Я гладил, гладил, гладил пальцем черную пуговицу в кармане и думал.
Если я приехал в Большой Город из поселка, то я наверняка могу вернуться. Почему я решил, что мама станет искать меня в Городе? Откуда мне знать, что она не ждет меня в нашей квартире, выглядывая из окна?
Я думал и думал всю ночь. Мимо проезжали поезда, ребята смеялись, плакали, ругались. Я думал о том, как вернусь домой. Думал о теплой кроватке. Думал о том, как мамины белоснежные руки мелькали в брызгах горячей воды. Думал о том, как на плите варились щи. Вспоминал мамину улыбку, мамин голос.
