– Для тебя это более важно, чем… – Сильван рубанул ладонью воздух.
Кэйд молчала, пытаясь придумать достойное объяснение, размышляя, какие осложнения могут вызвать ее оправдания.
– Ты говоришь о том, что у меня есть выбор? Я могу остаться Кори Кэйд из известной компании либо могу стать твоей… Кем? – Кем она может стать для него? – Могу остаться здесь с тобой, но не сумею находиться одновременно в двух местах.
Лицо Сильвана застыло, и безукоризненность его сурового профиля разбивала ей сердце, словно сама она только что разбила ценнейшее произведение искусства.
– Я здесь. Ты улетаешь в Штаты. Океан велик.
Потирая пальцами лоб, Кэйд осознавала, что она слишком взвинчена сейчас, чтобы разреветься, зато полна глубочайшей ответственности.
– Сейчас я должна быть там. Не предпочтешь ли ты…
«Не предпочтешь ли ты в мое отсутствие выбрать среди своих клиенток одну из тех очаровательных парижанок? Хочешь ли ты дождаться меня?»
Какое она имела право спрашивать об этом человека, которого знала всего несколько дней? Какие между ними отношения? Кэйд даже толком не знала, какие чувства Сильван питает к Шанталь. Сохранял ли он Кэйд верность в то время, что они провели в страстных любовных свиданиях.
– Я вернусь, – твердо пообещала она, взглянув в Сильвану в лицо.
Возможно, она не имела права ничего просить, но умела отвечать за свои слова. И знала, что ее обещание нерушимо. Она имела частичную власть над судьбами гораздо большего числа людей, чем тридцать тысяч непосредственных служащих компании Кори, и уже в юности прекратила попытки точного подсчета. Да, она умела отвечать за свои слова.
Кэйд протянула к нему руки:
– Ты можешь… делать то, что хочешь. Но я обязательно вернусь.
Сильван выпрямился, отстранившись от мраморного стола, и обвел сотрудников обжигающим взглядом.
– Je vous dérange peut-être?[165] – язвительно спросил он. – Вам что, нечем заняться?!
Кое-кто из них пошевелился или, скорее, нервно дернулся, однако всеобщее внимание по-прежнему было приковано к Сильвану и Кэйд. Он вышел из-за стола и, взяв Кэйд за руку, повел ее к такси. Ветер пробежал волной по его тонкой шелковой рубашке. Наверное, он почувствовал холод, но не показал этого. Сильван продолжал смотреть на Кэйд.
– Je suis tombé amoureux de toi[166], – произнес он с такой мукой, словно разбередил рану, сознавая, что она обязательно начнет кровоточить. – Ты… можешь делать что хочешь. Больше мне нечего сказать… Но я люблю тебя.
Кэйд вдруг будто ударило волной взорвавшейся где-то бомбы, она точно оглохла и ослепла.
– Между тобой и Шанталь что-то серьезное? – внезапно вырвалось у нее.
Сильван изумленно посмотрел на Кэйд.
– Нет. А ты полагала, что могло быть нечто серьезное, и только сейчас спросила об этом?
Плечи Кэйд поникли.
– Может, люди для тебя подобны игрушкам и, наигравшись, ты их просто выбрасываешь? – продолжил Сильван.
Она потрясенно открыла рот. Какая несправедливость! Ей просто… так отчаянно хотелось его близости, что она ни о чем не спрашивала. Не хотелось позволить ничему – никаким его или ее отношениям или возможным обидам – помешать им быть вдвоем.
– Я лишь… пыталась делать то, что желала, – прошептала Кэйд.
– Я понял, – произнес Сильван, развернулся и двинулся обратно в лабораторию.
Кэйд нырнула на сиденье такси, но вдруг обернулась и, взявшись за дверцу, высунулась из машины.
– А ты разве не так ведешь себя? – крикнула она ему вслед. – Попытайся понять, чего хотел ты сам?
Сильван замедлил шаг. Обернувшись, он проводил взглядом удалявшееся такси.
По дороге в аэропорт Кэйд Кори даже не вспомнила о проблемах с «Тотал фудс» и «Девон канди».
Едва она успела передать свой посадочный талон, как ей вновь позвонил отец.
– Новое развитие событий, – сообщил он. – Мы провели переговоры с Фирензе о приобретении контрольного пакета акций «Девона». Как удачно, что ты еще в Европе. Твой французский может оказаться очень кстати. Вылетай в Бельгию. Мне необходимо, чтобы ты переговорила с братьями.
Целых три дня Кэйд и все ее сотрудники поддерживали свои силы только кофе, хотя сама Кэйд еще иногда баловала себя конфетами Сильвана. В одиночку, ни с кем не делясь. Братья Фирензе предложили ей партию банок известного местного шоколада одного бельгийского производителя, и все ее бухгалтеры, юристы и ассистенты, как прилетевшие из Мэриленда, так и вытащенные из маленького местного филиала в Брюсселе, не капризничая, пользовались этими бельгийскими щедротами.
Когда Кэйд прилетела в Лондон, в «Девон канди» ее пытались накормить батончиками и рыбой с картофелем во фритюре. Она просила своих помощников приносить ей фрукты, салаты и необработанные цельнозерновые смеси, но большей частью игнорировала эту низкокалорийную пищу. Зато при ней постоянно находилась коробка конфет Сильвана, и время от времени, когда Кэйд хотелось почувствовать его близость – примерно каждые пятнадцать минут, – она съедала по конфетке.
Каждый кусочек дарил ей маленькую вспышку радости и надежды на то, что она сумеет во всем разобраться. Разобраться с кооперативным приобретением контрольного пакета акций, с происками «Тотал фудс», со всей своей ответственностью и с тем, что отчасти она глубоко переживала за семейное дело, с тем, что она так многого хотела от жизни, и со своим возвращением к Сильвану…
Однако Кэйд не знала, что скажет ему. Закончив переговоры с братьями Фирензе и представителями «Девон канди» и взглянув на свой телефон, Кэйд все еще сомневалась, как лучше поступить: позвонить и поговорить, послать сообщение или отправить письмо на его электронную почту.
«Неужели? – так, казалось, можно начать удачный разговор. – Ты уверен…»
Увы, как он мог быть в чем-то уверен, если они и знали-то друг друга так мало? Могла ли быть уверенность в его словах: «По-моему, я люблю тебя?» Может, тогда лучше спросить: «Что ты хотел этим сказать?»
Как же трудно говорить об этом по телефону. Тем более что Сильван все еще злится на нее. С тех пор, как Кэйд уехала и когда прибыла в Брюссель на скоростном поезде, он прислал ей сообщение всего из одного слова: «Да». Она предположила, что утвердительно он ответил на ее последний вопрос: «Да, я тоже пытался делать то, что хотел».
Но это могло быть и подтверждение его негодования или подтверждение того, что из-за ее отъезда не разорваны все связи, подтверждение оливковой ветви мира в его руке. Чертовски трудно истолковать столь лаконичное сообщение.
В итоге она осознала, что не может не позвонить ему; хотя не сомневалась, что это будет ужасной ошибкой. Поэтому Кэйд попыталась начать разговор с одного не слишком изысканного, но распространенного слова:
– Привет.
До нее донесся его вздох и:
– Кайд.
Она умилилась, услышав, как Сильван произносит ее имя, четкое французское «а», казалось, укоротило ее английское имя наполовину. Мгновенно перестала бояться того, что он еще злился.
Закинув ноги на одну подушку, Кэйд улеглась головой на другую. Ее уставшие за день ноги жутко ныли и гудели; и мыслительные способности тоже истощились. В ней жили три отчаянных взаимоисключающих желания: забыться сном, отправиться на долгую, прочищающую мозги прогулку и просто лежать, свернувшись клубочком, разговаривая с Сильваном.
– Я ем одну из твоих шоколадных конфеток.
Тот маленький конус, опушенный у основания крупинками какао-зерен, тот самый, который Сильван называл радостным поклоном детским воспоминаниям о рожках с мороженым. За исключением того, конечно, что вкус у этого чудесного воспоминания был совсем не детский, дробленые какао-бобы вместо арахиса, а под толстой темной оболочкой скрывалась одна из его нежнейших и изысканнейших жидких начинок. Такую конфетку приходилось есть осторожно, аккуратно откусывать кончик и высасывать содержимое, иначе можно перепачкать руки.
– А-а-ах.
Его голос прозвучал лишь вздохом, легким ветерком в ее ушах. Возможно, Кэйд разбудила его. Может, Сильван в постели, обнаженный, и его матово-смуглые мускулистые плечи выделяются на фоне белых простыней. Положил ли он телефон рядом с собой, ожидая звонка? И перестал ли злиться, услышав ее голос?
– Вкусно, – проворковал он, и несмотря на все разделяющие их расстояния, их объединили пробудившиеся желания и душевная теплота.
– Всегда вкусно, – прошептала Кэйд.
– А какую именно ты ешь?
– Ту самую, из детства – cornette de ganache[167].
– А-а… – Тихий вздох.
Даже по телефону она ощущала, как дыхание Сильвана ласкает ей кожу. У нее возникло ощущение, будто он воображает во всей живости и полноте каждый оттенок тех вкусов, что таяли у нее на языке. Он осознавал их изысканность и нежность. Представлял, как осторожно высасывают ее губы начинку, не давая ей пролиться на пальцы. Знал, какие отпечатки оставляет шоколад на ее пальцах и как она старательно слизывает их.
