На автобусной остановке находилось человек восемь: и шпик мог оказаться и среди мирно ждавших местных жителей. Не спеша я водил взглядом по окрестным домам, анализируя ситуацию: ещё две женщины и мужчина задержались невдалеке, и уже в нетерпении я стал ждать автобус.
Здесь останавливался лишь один маршрут, и повода для задержки я не имел никакого; в подкативший полупустой «икарус» я забрался через заднюю дверь. Тут же я и встал: весь автобус находился под моим наблюдением, и интерес к моей персоне выявился бы значительно проще. Мы двигались по широкому проспекту: легковые машины догоняли и обгоняли нас, и в одной из них вполне могла находиться погоня, пока скрытая и неявная. Я решил достичь ближайшей станции метро: уж там бы машина потеряла очевидное преимущество. Аккуратно и осторожно я разглядывал салон, не задерживаясь слишком надолго ни на одном предмете: вроде бы никто не заглядывался в мою сторону, и пока я мог не беспокоиться.
Неожиданно я похолодел от испуга: опустив взгляд чуть ниже обычного, я заметил глаза: пристально и даже странно женщина – из вошедших со мной в автобус – глядела прямо на меня, открыто и беспардонно. Слишком уж явно она выдавала себя: из осторожности я отвлёкся от немой перестрелки, испытав сразу облегчение; здесь – скованная толпой – она не смогла бы ничего сделать. Спасение следовало искать в метро: я надеялся, что на остановке под прикрытием толкучки мне удастся ускользнуть от преследования.
Почти так мне и удалось сделать: я затесался в середину шумной толпы, высыпавшей у ближайшей станции, и оглядываясь на женщину – разумеется, оказавшуюся рядом – попытался проскочить раньше всех. Я протискивался между спинами и даже отдавил кому-то ноги: главное было успеть на поезд раньше преследовательницы, всё отстававшей и терявшейся где-то в хвосте; спустившись по эскалатору я обернулся: на самом верху мелькало её зелёное платье, и специально я проследил – успеет ли она заскочить в двери моего поезда? но с облегчением я увидел, что она осталась снаружи: мне удалось оторваться и уйти – теперь уже окончательно – от «хвоста», так бездарно и глупо организованного: на первом же повороте я далеко вырвался вперёд.
Однако радовался я недолго: после третьей остановки я снова обнаружил повышенный интерес к своей персоне: теперь на меня посверкивал глазками невзрачный мужичонка, как раз годившийся для подобной работы. Он пристроился у соседней двери и как бы нехотя приоткрывал и снова захлопывал глаза: вроде бы он не присутствовал здесь, и всего лишь ехал рядом; однако столкнувшись со мной взглядом он сразу отвёл его в сторону. Положение выглядело серьёзнее, чем я представлял себе: значит, охота пошла уже настоящая, с применением сразу нескольких агентов? Мне стало интересно: а нет ли ещё кого-то, и тщательно и аккуратно я стал рассматривать остальных попутчиков. По всем признакам, однако, вряд ли кто-то был нацелен на выполнение щекотливой и тонкой миссии: никто так и не проявил заинтересованности: шпик находился в одиночестве, и он явно уступал мне в силе. Хотя он мог обладать пейджером или радиотелефоном: тогда погоня имела шансы на успех, и я оказывался слаб и почти беззащитен.
Мы двигались дальше, и постепенно я стал чувствовать злость и ненависть: почему кто-то имел право вставлять мне палки в колёса и вредить в деле, основанном на чистой почти благородной цели? Я вполне мог отважиться на ответные шаги, и тогда уж стало бы очевидно: а чего стоят угрозы и предостережения, так щедро рассыпаемые передо мной в последние дни. Вполне допустимой мне казалась охота на шпика: имело смысл потрясти его и прояснить ситуацию: насколько всё реально и тревожно в действительности. Мы подъезжали к последней станции на линии: уж здесь-то ему, как и мне, пришлось бы выйти и либо вылезать на поверхность, либо пересаживаться на встречный поезд. Но окраина города вполне подходила для замысла, и я наконец решился перейти в контрнаступление.
Я не слишком спешил: вагон остановился недалеко от эскалатора, и уже поднимаясь на поверхность я убедился в правильности подхода: шпик стоял на десяток ступеней ниже. Он изображал полное равнодушие и даже как бы лёгкое опьянение: слегка покачиваясь он двигался на улицу – к свету и теплу, не подозревая о печальной судьбе, ожидающей его. Я добрался до верха: направо находился кратчайший путь на улицу, но я свернул налево: там было почти безлюдно. Выход на поверхность находился вдалеке, но по пути к теплу и свету имелось дополнительное ответвление, изгибаясь и теряясь в темноте; я быстро свернул, ощущая преследователя за спиной: в месте изгиба – невидимый ему – я остановился и приготовился, почти слившись со стеной. Я слышал близкие шаги: слишком уж нагло и беспечно он держал себя; с таким не стоило церемониться: я выскочил из темноты и схватил его за грудки, прижав к стене и сдавливая горло; но сопротивления он почти не оказал: он всего раз дёрнулся и сразу сник. – «Тебя кто послал?» – Я хорошенько тряхнул его. – «Ой, кто вы?» – «Ты тут дурачка из себя не строй: а ну живо выкладывай!» – Для убедительности я ещё сильнее сдавил ворот. – «Ой, мамочки! А я думал: ты племянник. А ты совсем не тот. Вон и голос какой-то… совсем другой!» – Я ослабил хватку. – «Племянник, говоришь?» – «Ага, совершенно верно: сын сестры, с юга. Давно ведь обещался, а тут гляжу: он и есть. То есть: очень похож.» – «А документы есть?» – «Есть, есть; извини, парень, если что не то подумал!» – Я отпустил его ворот, придерживая только за руку; другую руку он сунул за пазуху, выуживая сразу несколько книжечек: самой крупной из них оказался паспорт, который я быстро перелистнул, просмотрев также остальное: служебное удостоверение, карточку рыболова-спортсмена и нечто ещё, не слишком разборчивое и внятное. Похоже было, что мужичок не врал: видимо, я сам загнал себя, пережив небольшой приступ мании преследования, почти внушённой событиями последних дней. Значит, и женщина – принятая также за посланника враждебной силы – имела в виду совершенно иное, не связанное с возьнёй, поднятой вокруг дорогого для меня имени? Судя по всему, я переусердствовал в логических построениях, и никто на самом деле не собирался устраивать облавы, а угрозы – пускай и внушительные – были сродни многочисленным намёкам, посулам и предостережениям, с которыми мне приходилось сталкиваться на основной работе. Я отдал документы и отступил на шаг. – «Извини, друг: я принял тебя за другого.» – «Да разве я не понимаю? Я всё понимаю.» – Он подмигнул. – «Братишки тоже достают?» – «Да.» – Я не стал вдаваться в подробности, не слишком в действительности внятные и различимые; к счастью я ошибался, и напряжение, доведённое до крайности, наконец схлынуло и прорвалось. Мне захотелось на воздух, к теплу и свету; я хлопнул мужичка по плечу, ещё раз извинившись, и быстро пошёл по туннелю.
Никогда ещё мне не приходилось бывать здесь, и выбравшись на поверхность я двинулся в случайном направлении. Высотные дома сдерживали порывы ветра, выбивавшего у меня слезинки; здесь меня никто не знал, и я мог позволить себе некоторые вольности: я побежал вниз по склону, пробуждая к активности бродячих собак: выскочившая пара мохнатых шавок долго сопровождала меня лаем, пока я не ощутил усталость и не остановился. Я обернулся, и они сразу отстали: слишком далеко они, видимо, вышли за пределы собственной территории. Сразу же я огляделся: невдалеке находился, судя по всему, один из центров местной цивилизации: ближе всего были аптека, мелкие магазинчики и различные службы, потом шёл целый блок мелких заведений, и вдали белел универсам. Я сам ещё не знал, что мне может понадобиться: спустившись до перекрёстка я стал обследовать местные достопримечательности, не такие уж и безрадостные. Через три магазинчика я обнаружил наконец то, что мне сейчас подходило: местный бар почти пустовал – что абсолютно устраивало – зато выбор напитков мог обрадовать тонких гурманов и ценителей; я устроился в глухом углу и заказал коньяк: в наибольшей степени меня устраивало такое отдохновение, нечасто организуемое и способное развеять страхи и сомнения, накопившиеся за последние дни; уже больше я не был горячим поклонником кумира поколения, и в большей степени злость поддерживала меня сейчас в неравном напрасном поединке, почти без надежды на успех. Полученные удары больно отдавались в душе, и коньяк в наибольшей степени годился для их смягчения и залечивания ран и кровоподтёков, невидимых снаружи, но явственно различимых мне самому: вслед за третьей рюмкой я заказал ещё парочку, на этот раз с пирожками для закуски: мне предстояло ещё добираться до дома почти через весь город.
Наступили уже сумерки, когда наконец – после долгих блужданий и мытарств, не закончившихся одним только баром на окраине города – я возвращался в квартиру. Лёгкий туман выступал из земли, и я плыл по неплотному сумеречному морю, избавляясь от излишков алкоголя; я двигался с некоторым напряжением и обрадовался, увидев родной дом: сейчас он должен был избавить меня от волнений и тревог и дать отдых, необходимый и заслуженный слишком даже успешным ходом расследования. Почти успокоенный я добрался до подъезда; но неожиданно меня крепко схватили под руки и потащили куда-то в сторону. Сквозь муть и сумрак я обнаружил серые силуэты – два по бокам и один впереди: они молча волокли меня к глухому лесочку, и – несмотря на явную опасность – я даже не мог крикнуть: наступило затмение, сквозь которое я различал хмурые серые морды, то подступавшие совсем близко, что-то крича и внушая, то удалявшиеся на периферию и оттуда сверкавшие прозрачными глазищами; меня тряхнули, и тогда только я стал различать смысл слов. – «Тебе, падла, что было сказано? Или ты по-русски не понимаешь, и объяснять требуется ещё проще? так мы объясним, очень даже доступно и понятно.» – Меня двинули в живот, и я снова перестал различать смысл выплёвываемых слов, сложившись и ощущая спиной удары – хлёсткие и смачные; они топтались и перекидывали меня с правого бока на левый, доставая иногда и в грудь и даже попадая по голове; очень сильным ударом по почкам мне выключили наконец сознание, и больше я уже ничего не видел и не ощущал.
