Сказав это, он опять утыкается в “Блэкберри”. Но… О боже. Он так сказал это, будто… Это его “кто-то жульничает” прозвучало так, словно он сказал: “Кому-то не место среди нас”. Или: “Этот отчет о работе никуда не годится”.
Он обращается к антропологу:
– Кто-то жульничает, да?
Антрополог кивает.
Интересно, с каких это пор стремление получить прибыль и победить в игре, цель которой как раз и состоит в получении прибыли, называется жульничеством???!!! Но вслух ничего этого Олли не говорит. Он смотрит в стол перед собой и пробует рисовать каракули, хотя у него никогда не было такой привычки. Меган на совещаниях часто рисует цветочки. Олли пытается делать то же самое: выводит кружочек и приделывает к нему лепестки. Но первые лепестки получаются слишком большими, и поэтому последний приходится нарисовать крошечным, недоразвитым и каким-то совершенно никчемным.
– Это ведь ты, да? – спрашивает Меган.
– Конечно, нет, – говорит Олли.
А с самого градом катится пот. Ректор поняла, что кто-то жульничает, и обводит суровым взором присутствующих, внимательно вглядываясь в каждое лицо. Один из заместителей что-то шепчет ей на ухо, и ректор смотрит на Дэвида.
– Ну что ж, ладно, если не считать небольшого отклонения в показаниях, все не так уж и плохо. Но прежде, чем мы обсудим то, на что вам следовало бы обратить внимание, давайте играть в открытую. Теперь заказы на рыбу вы можете обсуждать со всеми. Посмотрим, каких результатов вы достигнете при таких условиях.
Вот дерьмо, мать его… Так это было упражнение на то, чтобы развенчать трагедию общин и доказать, что в реальной жизни людям не свойственно гробить собственные луга. Доказать, что люди в большинстве своем хорошие и милые и в состоянии грамотно распоряжаться ресурсами. Доказать, что в реальных сообществах проблемы обсуждаются и решения принимают дружно, а таких, как Олли, в сообществах, видимо, закалывают вилами, или ножом для извлечения костей, или каким-нибудь другим общинным инвентарем. Черт, черт, черт. Олли никогда еще не чувствовал себя таким гадом и придурком, как сейчас. Разве что в тот раз, когда… Пот катится с него еще обильнее. Он сжульничал при всех. Сжульничал на глазах у своего непосредственного руководителя, а также на глазах у… Ну ладно, может, еще не все потеряно. Единственная возможность загладить вину – поступить в этом раунде ровно наоборот. Теперь Олли тоже станет защитником рыб и преданным читателем газеты “Гардиан”! Тем более что он и в самом деле читает “Гардиан” и (в некоторой степени) верит в общину и в то, как важно делиться, быть добрым, хорошим и…
– Это ведь был ты, да? – спрашивает Дэвид примерно через три минуты обсуждения.
– Ну, просто я подумал, что кто-то ведь должен…
Дэвид отводит глаза и качает головой.
В конце упражнения каждая команда должна произвести подсчет своей прибыли. Руководство набрало 55 очков. Историки наскребли 42. Английское отделение почему-то тоже набрало всего 42, несмотря на старания Олли. Но абсолютными чемпионами оказываются теологи, заработавшие 398 очков. Антрополог вручает им конфеты и шампанское. Лучший игрок, какая-то девица с кафедры пророчеств, немедленно открывает коробку конфет и угощает ими (смотрите, как бы вас не стошнило от умиления!) не только участников своей команды, но вообще весь гребаный зал. Если бы Олли получил приз, он бы унес конфеты домой и угостил Клем. После случившегося позора ему, конечно, неловко делиться с кем-нибудь этой мыслью, но все-таки он не может удержаться, чтобы не сказать Меган:
– Ну, с ними-то все понятно, они выиграли просто потому, что неправильно сосчитали рыбу.
Мег закатывает глаза и начинает убирать в сумку вещи.
– В смысле, они ведь теологи, а в математике теологи никогда не были сильны, правда? Они ведь, кажется, думают, что Вселенную создали типа четыре тысячи лет назад или что-то вроде того?
На этом месте Меган следовало бы засмеяться или пошутить в ответ. Но она не смеется. Она просто бросает “пока” таким голосом, будто давным-давно умерла, и уходит.
Олли оборачивается и видит, что Фрэнк и Дэвид тоже ушли. Во всем зале нет ни одного человека, который поймал бы его взгляд, все усердно отводят глаза. Но ведь он всего лишь… Ведь кто-то же должен был… Он представляет себе, как вечером расскажет все Клем, и гадает, что она ответит, однако потом вдруг понимает, что не станет ничего рассказывать Клем и вообще никогда и никому не станет рассказывать.
Какая красивая молодая пара. Как из рекламы джинсов, которую показывают по Четвертому каналу после девяти вечера или круглый день – по “MTV”. Вот только подойдет ли им эта деревня? Конечно же, нет, это ясно как день, просто смешно. Но Брионии-то что с этим делать? Чем она вообще может тут помочь? Конечно, ей хочется продать дом и получить комиссию за продажу – эта самая комиссия ей даже, можно сказать, жизненно необходима. Но ей совсем не хочется обещать дом людям, у которых еще явно не оформлен жилищный кредит и которые наверняка окажутся слабым звеном в цепочке, где теперь, вероятно, окажутся ЛЮДИ ИЗ МАРГИТА и как минимум один дом на колесах, припаркованный в кемпинге на Белых скалах.
12:15. Бриония выпила за сегодняшнее утро три эспрессо и съела два с половиной круассана из “Огорода” – симпатичного органического магазинчика, который на днях открылся по соседству с ее офисом. В машине у нее – остатки латте, во рту – остатки мятного леденца, и в 12:30 она должна встретиться в “Черном Дугласе” со своим партнером по бизнесу Эмми. С ней они не общались толком уже несколько дней, хотя их офисы расположены совсем рядом, и вообще-то надо было бы послать ей смс, предупредить, что опаздывает, но, может, эти двое поторопятся и осознают, что деревня под завязку набита читателями “Дейли Мейл” возраста семьдесят плюс и они вряд ли почувствуют себя там как рыба в воде, и тогда она, возможно, еще…
– Ух ты, малыш, смотри: настоящая “АГА”[49]!
Тьфу ты Господи. Бриония достает телефон.
По цене этого четырехкомнатного особняка в Уорте с лужайкой и фруктовым садом красивая пара могла бы купить себе дом с пятнадцатью спальнями и целым китайским ресторанчиком на первом этаже, если бы догадалась поискать в Маргите, Рэмсгейте или Херн-бэе. Но постойте-ка. Бриония вдруг понимает, что женская половина пары одета в настоящий “Барбур” – причем совсем не в ту модель, которая продается в “Дороти Перкинс”. Это в корне меняет дело. Она отправляет смс Эмми. Бриония познакомилась с Эмми лет десять назад, когда они с Джеймсом подумывали о том, чтобы выставить на продажу свой дом и перебраться подальше от городской суматохи, тогда Джеймс смог бы написать книгу – другую, не ту, что пишет сейчас. А может, это была та же самая книга. Во всяком случае, они решили переехать еще до того, как ему предложили вести колонку “Натуральный папа”, и до того, как женщины на улице начали бросать на него ТАКИЕ взгляды и иногда даже слать ему письма о том, как он безупречен, предлагая спасти его от Брионии. Несколько раз они просили Джеймса прислать им фотографии своих бицепсов. Ха-ха, бицепсов! У Джеймса нет бицепсов. По крайней мере, таких, которые стоило бы фотографировать. То ли дело Олли. Возможно, Джеймсу следовало бы посылать женщинам фотографии бицепсов Олли. Или Олли следовало бы просто самому посылать… Ладно. Видимо, последний эспрессо был уже лишним. И еще этот сон прошлой ночью…
Когда Бриония добирается наконец до “Черного Дугласа”, на часах уже начало второго. Учитывая то, что сегодня пятница, и то, сколько треволнений им пришлось пережить с понедельника по четверг (оценка персонала, сломанный ксерокс), они заказывают бутылку “сансера” – отпраздновать конец недели. Но и после двух бокалов Бриония выглядит все такой же насупленной и немного как бы…
– Господи, подруга, что с тобой? Такой усталый вид.
Бриония делает глоток вина.
– Семейные проблемы.
– Да что ты? Неужели с милашкой Джеймсом?
– Ну…
– Но ведь вы рождены друг для друга. Я к тому, что…
Да не гони ты. Когда Эмми напивается (точнее, ей для этого даже необязательно напиваться) и в радиусе пяти миль находится Джеймс, она его разыскивает и принимается флиртовать с ним так чудовищно, что люди, которые видят это впервые, сидят разинув рты – в буквальном смысле – и иногда даже выдавливают из себя какое-нибудь замечание. Когда Эмми заходила к ним на ужин в прошлый раз, у них были Флёр и Клем с Олли, и тогда даже Олли заметил, что Эмми то и дело подмигивает Джеймсу, отпускает шуточки в его адрес и объявляет во всеуслышание вещи вроде: “Ой, мы с Джеймсом так похожи” и “Я обожаю поэзию. Джеймс тоже очень любит поэзию, правда, Джеймс?” Интересно, не в тот ли вечер…? Да, наверное, как раз в тот самый вечер Эмми особенно круто несло, и она принялась вспоминать тот день, когда они с Джеймсом познакомились, и твердить, как это было романтично. И, понятное дело, она болтала все это потому, что хорошенько напилась, – ну и очевидно, что Джеймс ей нравится, но это ведь даже лестно, правда? – а Бриония тогда просто улыбнулась, открыла еще пару бутылок вина и помалкивала, но в какой-то момент не выдержал Олли: “Ты что, так и будешь смотреть, как она трахает твоего мужа? Может, сделаешь что-нибудь?”
