Она зарделась, вспомнив те случаи, когда он принюхивался к только что надетому ею белью.
– Так откуда же такой интерес?
– От моей матери. Женевьева пока еще тебе не поведала о Провансе, потому что сама в восемнадцать лет сбежала в Париж, но они с моей матерью выросли в лавандовых полях в окрестностях Шамаре.
Его губы тронула улыбка, глаза мечтательно затуманились, словно ему представилась очаровательная картина.
– А ты? Ты тоже выросла в окружении лаванды?
– Отчасти, – оживленно отозвалась она, начиная доставать из маленькой посудомоечной машины последнюю порцию рюмочек размером с наперсток и разномастных пиалок. – Да. В основном я проводила там лето.
Он сверкнул взглядом.
– Так и представляю тебя девочкой в голубовато-фиолетовом море трав. Может быть, мы возьмем… – Он вдруг умолк и прикусил нижнюю губу.
Глаза его расширились, словно его потрясли собственные мысли.
Что это с ним? Склонив голову, Магали пристально посмотрела на него, пытаясь понять, что вызвало его смущение. Он чем он задумался? Что могло так насторожить его?
– Может быть… мы съездим туда отдохнуть этим летом? – медленно закончил он, настороженно поглядывая на нее.
Сначала он хотел предложить что-то другое. Ее брови сошлись у переносицы, придав лицу подозрительное выражение. Верно, до лета осталось всего несколько месяцев. Не намного дольше, чем до теплой весны, о которой он упоминал на днях. И все-таки между зимой и летом, как ни считай, еще целая вечность. Несмотря на то что она только что пожелала вечности их ежедневным свиданиям.
Магали глубоко вздохнула. Ей хотелось ответить согласием. Ей хотелось отдохнуть и рассчитывать на прекрасное лето. Ее сердце взволнованно забилось, а ладони вдруг стали влажными.
– Гм, конечно, – поспешно произнесла она, не позволяя старым глупым страхам завладеть ею, но ей пришлось резко отвернуться и заняться шоколадом, чтобы перевести дух и успокоиться. – Мы можем, – добавила она слишком громко и слишком многозначительно.
За ее спиной повисла пауза. Потом его чашка стукнула по столу. Он обнял ее сзади и так крепко прижал к себе, что она задохнулась и почувствовала, как ее ноги на мгновение отделились от пола.
– Увидимся вечером.
Он накинул ей на шею нечто шелковистое и слегка потянул назад, дав почувствовать силу натяжения, способного лишить дыхания.
– Маленький аванс, – прошептал он и удалился.
Освободившись от его захвата, мягкий шелк соскользнул по ее груди и упал в подставленную ладонь: гранатово-красный шарфик.
* * *
– Так где же родился твой отец? – спросил он в тот же вечер, зайдя за ней, чтобы повести на ужин, и, пока, пребывая в ожидании, прислонился к кухонному столику, наблюдая, как она размышляет над выбором одежды.
Вешалку на внутренней стороне двери в ее кладовку заполнили многочисленные шарфики. Она уже терялась в сомнениях, не зная, куда вешать их.
– В Америке, – ответила Магали тоном, не приглашавшим к продолжению этой темы.
Разумеется, Филипп предпочел не заметить этого нежелания, как поступал всегда, когда от него пытались что-то скрыть.
– Неужели ты американка? – удивленно произнес он. – Никогда бы не по…
Он хотел сказать: «Никогда бы не подумал», – и она могла бы почувствовать благотворную уверенность, укрепленную в ней этими словами, подтверждение того, что ей действительно удалось стать парижанкой.
Однако он не договорил и заинтригованно склонил голову.
– Так вот почему твой акцент слегка напомнил мне манеру изречений Кэйд Кори.
Кэйд Кори, совершенно очевидно, не могла считаться парижанкой. Акцент безошибочно выдавал в ней иностранку, едва она открывала рот, чтобы что-то сказать. Она обрела здесь дом только потому, что ее принял Сильван Маркиз. Магали скрестила на груди руки, приняв оборонительную позу, готовая защищать свое право на этот остров.
– У меня двойное происхождение, – отвернувшись, бросила она. – Американское и французское. Двойное гражданство.
Она подошла к своему любимому окну, тому самому, из которого частенько смотрела на мерцающую Эйфелеву башню.
– А чем занимается твой отец? – спросило Его Высочество, полагавшее, что перед ним готовы распахнуться все двери и он может прошествовать в них, невзирая на все замки и запоры, на которые их пытались от него закрыть.
– Он изучает жизнь пчел.
– Пчел?! – рассмеялся Филипп. – Пчелы и лаванда. Черт побери, я прямо чувствовал твою лавандово-пчелиную натуру. Скрытую под всем этим шоколадом. – И вдруг, помедлив, он резко воскликнул уже совсем другим тоном: – Вот salaud[137], Сильван. Теперь, кажется, понятно, откуда он взял идею для своих новых конфет! Медово-лавандовых!
Магали даже не знала, что Сильван выпустил новые конфеты. Повернувшись, она бросила на него недоверчивый взгляд. Она не испытывала никакой потребности в случайных сексуальных играх. У нее просто в голове не укладывалось, что он мог вообразить, будто она способна увлечься кем-то еще.
– По-моему, мы общались непосредственно, только когда работали над его витриной.
– Этого уже достаточно, – сердито буркнул Филипп. – У него дьявольски тонкий нюх на женские слабости.
– И он так же, как тебе известно, без ума от Кэйд Кори.
Филипп очень выразительно хмыкнул, давая понять, что он не вчера родился.
– Он перенес дату свадьбы. Сначала они назначили ее на март, а теперь передвинули на июнь.
– Только потому, что сестра Кэйд попала в больницу. Он рассказал мне об этом, когда мы работали над витриной. Она серьезно пострадала в Кот-д’Ивуаре, неподалеку от одного шоколадного кооператива.
Очередное скептическое хмыкание.
– У Сильвана изысканный вкус, и он моментально отличит фальшивку от бриллианта.
Ее сердце радостно вздрогнуло, и по всему телу разлилась теплая волна.
– Ты считаешь фальшивкой красивую миллиардершу?
– Естественно. – Филипп, казалось, сам поразился тому, что сказал.
– А по-моему, он вцепился в нее мертвой хваткой, – сухо возразила Магали. – Не знаю, конечно, как им удастся решить проблему места жительства.
– Проблему?
– Ну, ему, очевидно, надо жить в Париже. Он же лучший шоколатье в мире.
– У него неплохие конфеты, – сдержанно признал Филипп, пожав плечами.
Магали подавила усмешку.
– А она – наследница приносящей миллиарды компании, действующей в Штатах. Кстати, я как раз частенько размышляла о том, что у моих родителей тоже был сложный выбор между местом жительства и личными интересами.
Он, прищурившись, посмотрел на нее с тем напряженно-сосредоточенным видом, с каким обычно в ресторане пробовал новое блюдо, пытаясь распознать все еле уловимые оттенки его вкуса.
– У твоих родителей? Пчелы и лаванда, разве их гармоничное сочетание не предопределили сами небеса?
– О, безусловно. Но академическая карьера ждала пчеловода в Корнелле[138], а лавандовые поля ждали ухода в Провансе, вот мои предки и летали через океан туда-сюда, пытаясь постичь гармоничную периодичность семейных радостей, которая позволит им обоим заниматься любимым делом… Вряд ли у Сильвана и Кэйд получится нечто подобное, кому-то придется резко поменять жизнь.
– Кэйд, – заявил Филипп с такой уверенностью, словно тут не могло быть двух мнений.
Магали облегченно вздохнула.
– О, слава богу. Если бы Париж потерял Сильвана Маркиза, я убила бы, наверное, эту принцессу Шоколадных плиток Кори!
Но она задумалась: сильно ли страдает Кэйд, отказавшись от родного дома ради Сильвана? Или, может быть, уверенная в своей власти, она считает собственным домом весь мир?
Филипп сердито поджал губы.
– И ты постоянно ела его конфеты, пренебрегая моими пирожными?
– Мне нравится шоколад.
– Магали… – он многозначительно посмотрел на нее, – мне не хочется, чтобы ты вынуждала меня сменить профиль из-за твоей повышенной восприимчивости конкуренции. Но если тебе хочется шоколадных изысков, я сам смогу приготовить их так, – и он склонился к ней, блеснув зубами в опасной усмешке, – что ты растаешь от наслаждения.
Она вскинула голову, чувствуя, что уже начала таять лишь от одного его желания приготовить что-то исключительно для нее.
Он, естественно, не замедлил припасть к ее шее с поцелуями.
Далеко не одна причина побуждала его покупать ей так много разнообразных шарфиков.
Спустя два дня Филипп явился к Магали со своей фирменной коробкой в руках. Она осторожно, с замиранием сердца, подняла крышку. И увидела простое пирожное. Самый незатейливый из его изысканных сладких подарков. Шоколадная миндальная ракушка, только на этот раз блеск ее гладких створок соблазнительно приглушили порошком какао с более темным оттенком. Очаровательные, изящно приподнятые волнистые краешки. Она достала из коробки пирожное, глотая слюнки от одного лишь ощущения его нежной текстуры под пальцами. Ганаш внутри оказался светло-сливочный, возможно, с легким лиловатым оттенком.
