– О! – саркастически захохотал мужчина. – Эй, вы только посмотрите на него! Слыхали, да? Прокаженные-то поправляются!
– Да, есть большая вероятность этого.
– Ну а если мы этому не поверим?
– Не важно, верите вы в это или нет. – Киритсис весьма демонстративно подчеркнул слово «вы».
Он полностью сосредоточился на вожаке. Доктор прекрасно понимал, что без толпы этот хулиган ничего не стоит.
– Ну а нам-то что с того? – презрительно спросил вожак, окидывая взглядом толпу, выжидающе застывшую на пирсе.
Лица людей освещал огонь факелов. Вожак теперь старался расшевелить всех. Он недооценил этого худощавого мужчину, который сумел привлечь к себе куда больше внимания, чем можно было ожидать от такого хилого с виду типа.
– Если ты хоть пальцем коснешься кого-нибудь из больных на острове, – сказал Киритсис, – ты окажешься в тюремной камере, и эта камера будет темнее и страшнее, чем самые дурные из твоих кошмаров. А если хотя бы один больной погибнет, тебя будут судить за убийство. Я об этом лично позабочусь.
По толпе пробежал говорок, и тут же все снова затихли. Вожак почувствовал, что теряет сторонников. А Киритсис заговорил снова, его решительный голос наполнил тишину:
– Ну и что ты намерен делать? Спокойно уйти домой или навредить самому себе?
Люди начали переглядываться, поднялась суматоха. Факелы погасли один за другим, погрузив причал почти в полную темноту. А собравшиеся понемногу потянулись к своим грузовикам. Все их желание уничтожить Спиналонгу куда-то испарилось.
Вожак в полном одиночестве развернулся и пошел к центральной улице Плаки. Но на ходу он обернулся, чтобы еще раз глянуть на доктора.
– Мы с этим твоим лекарством разберемся! – крикнул он. – Если оно не поможет, мы вернемся. Поверь моему слову!
Все время этой стычки Гиоргис Петракис оставался в своей лодке, наблюдая за происходившим сначала со страхом, а потом с восхищением. Он изумлялся тому, как доктор Киритсис сумел разогнать толпу. Казалось просто невероятным, что один-единственный человек способен противостоять банде хулиганов, настроенной сжечь дотла колонию прокаженных.
А Киритсис, хотя и выглядел совершенно спокойным и уверенным, внутренне боялся за собственную жизнь. И не только в этом было дело. Он боялся за жизнь каждого больного на островке. Но когда его сердце перестало колотиться так, словно собиралось выскочить из груди, доктор осознал, что было и еще нечто, придавшее ему храбрости и позволившее противостоять толпе: это была мысль о том, что опасность грозит любимой женщине. Обманывать себя не стоило. Именно Марию он так отчаянно стремился спасти.
Понадобилось совсем немного времени для того, чтобы по Спиналонге разлетелась весть о попытке нападения на остров. Вскоре все уже знали, что Киритсис в одиночку разогнал грозную толпу, и доктор тут же стал всеобщим героем. Он вернулся на Спиналонгу в следующую среду, как обычно, и его желание увидеть Марию было еще сильнее, чем прежде. Осознание силы своего чувства к ней застало доктора врасплох, всю неделю он почти ни о чем другом и не думал. Мария ждала его на берегу – он увидел знакомую фигуру в зеленом пальто. Мария широко улыбалась.
– Спасибо вам, доктор Киритсис! – воскликнула она еще до того, как тот успел сойти на берег. – Отец рассказал мне, как вы выступили против тех ужасных людей, и все здесь бесконечно вам благодарны!
К этому моменту Киритсис уже ступил на сушу. Каждая клеточка его тела желала обнять Марию и сказать о любви, но такое поведение шло вразрез со сдержанностью, воспитанной в Киритсисе целой жизнью, и он понимал, что не должен этого делать.
– Любой на моем месте поступил бы так же. Это ничего не значит, – тихо ответил он. – Но я сделал это ради вас. – Такие опрометчивые слова… Доктор понимал, что ему следует быть осторожнее. – И ради всех на этом острове, – поспешил добавить он.
Мария промолчала, и Киритсис понятия не имел, слышала ли она его вообще. Они, как обычно, вместе прошли через туннель, подошвы их обуви поскрипывали по гравию, оба не сказали ни слова. Между ними уже возникло молчаливое соглашение относительно того, что Киритсис заходит к Марии выпить кофе перед тем, как отправиться в госпиталь, но, когда они добрались до конца туннеля, доктор тут же понял, что сегодня все будет иначе. У входа было темно, и обычный вид на Спиналонгу затуманен. Причина этого вскоре выяснилась.
Огромная толпа, человек двести, собралась у стены. Почти все обитатели острова, все, кто был в состоянии дойти сюда, явились, чтобы приветствовать доктора. Дети, молодые люди и те, кто постарше, с тростями и костылями, – все не поленились выйти в это холодное утро и ждали, натянув поглубже шляпы, подняв воротники, чтобы выразить свою благодарность. Как только Киритсис вышел из туннеля, вокруг раздались аплодисменты, и он замер на месте, ошарашенный тем, что оказался в центре внимания. Когда аплодисменты затихли, вперед вышел Пападимитриу.
– Доктор Киритсис! От имени всех живущих на этом острове я буду рад поблагодарить вас за то, что вы сделали на прошлой неделе. Мы понимаем, вы спасли нас от вторжения и, скорее всего, также от побоев или смерти. Каждый из нас будет вечно вам благодарен за ваш поступок.
Выжидающие взгляды устремились со всех сторон на Киритсиса. Люди хотели услышать его голос.
– Но у вас точно такие же права на жизнь, как у любого на материке. Пока я в силах что-то сделать, никто не уничтожит это место.
Люди снова зааплодировали, а потом благодарные островитяне понемногу разошлись по своим повседневным делам. Киритсис был буквально оглушен овациями и испытал немалое облегчение, когда перестал наконец быть центром столь пристального внимания. Пападимитриу теперь шагал рядом с ним.
– Позвольте мне проводить вас до госпиталя, – сказал он, не замечая, что лишает врача драгоценных минут наедине с Марией.
А Мария, едва увидев толпу, поняла, что ждать Киритсиса в гости уже не придется. Это выглядело бы совершенно неуместным. Она лишь проводила его взглядом и вернулась домой. Две чашки стояли на маленьком столе, и Мария, наполнив одну из них уже сваренным кофе, села и заговорила с воображаемым Киритсисом, якобы сидевшим по другую сторону стола:
– Что ж, доктор Киритсис, вы теперь настоящий герой.
А Киритсис тем временем думал о Марии. Да разве он сможет дождаться следующей среды, чтобы повидать ее? Семь дней! Сто шестьдесят восемь часов. Впрочем, ему было на что отвлечься. Дела госпиталя не ждали. Десятки больных требовали немедленного внимания, а поскольку делами заправляли всего два человека, Лапакис и Манакис, ему были более чем рады.
– С добрым утром, Николаос! – весело воскликнул Лапакис. – Лучший доктор Крита, а теперь и святой Спиналонги!
– Ох, да будет тебе, Христос, – ответил слегка смущенный Киритсис. – Ты же знаешь, что и сам сделал бы то же самое.
– Ну, не уверен, не уверен. Судя по рассказам, толпа была довольно сердитая.
– Ладно, все это было неделю назад, – отмахнулся Киритсис. – А сейчас у нас другие дела. Как там наши пробные пациенты?
– Идем в мой кабинет, я тебе обрисую картину.
На письменном столе Лапакиса громоздились медицинские карты. Он брал их одну за другой и вкратце описывал коллеге текущее состояние испытуемых. Большинство из пятнадцати показывали знаки улучшения, но не все.
– У двоих тяжелое реактивное состояние, – рассказывал Лапакис. – У первого после твоего прошлого визита температура поднялась до сорока градусов, и Афина только что сказала мне, что вторая ночью разбудила весь остров своими криками. Она все спрашивает, как можно испытывать такую боль, если и руки, и ноги лишились чувствительности? Но у меня нет ответа.
– Через минутку я пойду взглянуть на нее, но думаю, сейчас надо приостановить лечение. Есть неплохой шанс на спонтанное исцеление, а сульфон в таком случае может только навредить.
Просмотрев все карты, они начали обход. Это было тяжелым делом. Один из пациентов, покрытый гнойниками, метался от боли, когда Лапакис промывал его болячки трихлоруксусной кислотой, чтобы подсушить их. Другой молча слушал Киритсиса, объяснявшего ему, что придется ампутировать умершие пальцы, это ведь была простая операция, которая даже не требовала анестезии, поскольку в этой части тела больного чувствительность уже полностью отсутствовала. Еще один больной проявил заметный оптимизм, когда Лапакис предложил ему пересадить сухожилие в ноге, чтобы он смог снова ходить.
У каждой постели доктора обсуждали с пациентами, какой может быть следующая стадия лечения. Для кого-то это были инъекции обезболивающих, для кого-то – иссечение язв.
Потом начали приходить пациенты из деревни. Некоторым нужно было просто поменять повязки на пораженных проказой ногах, но других ожидало нечто более тяжелое, в особенности ту женщину, которой необходимо было удалить лепрозный бугорок, появившийся на носу, после чего оказалось непросто остановить кровотечение.
