– И так далеко зашли! – вздохнула мать.
– Потому что не везде еды достанешь, – по-взрослому сказал Коля. – Людям самим не хватает. Голод.
– И там, в Москве, тоже голодно?
– А как нам там прокормиться? В детдом мы не хотим, вот и бродим по селам. Везде люди бедствуют.
– Так оно и есть. А где ж вы ночуете?
– Где придется. Иногда люди пускают переночевать, а когда и в лесу.
– А потом? Что ж вы будете делать, когда на дворе похолодает? – допытывается мама.
– Домой вернемся, – серьезно отвечает старший из братьев. – Дорогу домой я найду.
– А как?
– Добрые люди подскажут. Тетенька, а вам не нужна теплая кофта? Она почти новая! – Вася мигом сбросил свою котомку с плеч.
– Нет, детка, – вздохнула мать. – Нам нужны харчи.
– Тогда мы дальше пойдем, – то ли сказал, то ли спросил Вася.
– Подождите. Ночь на пороге. Куда вы пойдете? Поужинаете с нами, отдохнете, а завтра пойдете, – сказала мама.
Мы потеснились за столом. На ужин у нас было по вареной картофелине без хлеба на каждого и узвар из груш-дичек, которые мы насобирали в лесу. А чтоб он был слаще, Тетя натерла сахарной свеклы и отварила ее в воде. Получился так называемый сироп, а отваренную и отжатую свеклу оставили на завтрак. Мальчишки мигом проглотили свои картофелины, запили компотом, поблагодарили и повеселели. Чем-то они были похожи на нашего Степочку: такие же хорошенькие и белокурые. Наверно, поэтому они сразу же с ним подружились. Когда старшие управились с хозяйством и вернулись в хату, все трое спали на полу обнявшись.
Утром братья позавтракали с нами свеклой, попили водички и ушли. А примерно через час за селом грохнул взрыв. Встревоженные люди побежали за околицу. Там, на обочине дороги, под старой липой, они нашли изуродованные тела обоих братьев. Скорее всего, те присели отдохнуть под деревом и наткнулись на старую мину.
Хоронили мальчишек всем селом. Рядом с могилой моей бабуси Одарки сельчане выкопали могилу и похоронили обоих в одном гробу. Никто не знал их фамилии, поэтому поставили деревянный крест, на котором кто-то из мужчин вырезал только имена. Мы, дети, отчаянно плакали: до того было их жаль. А по дороге домой моя мама расплакалась еще сильнее.
– Ну, хватит уже тебе, будет, – начала утешать ее Тетя. – Что теперь поделаешь? Смерть не выбирает, старый ты, молодой или совсем дитя. Видно, такая судьба…
– Так-то оно так, – всхлипнула мать. – Но если б я знала, что у этих детей вчера был последний ужин в жизни, я б не ела свою картофелину, а отдала им. Пусть хоть перед смертью поели бы по-людски.
– Да разве наелись бы они твоей несчастной картофелиной? – вздохнула Тетя. – Все мы голодные, и дети голодные, и не знаем, наступят ли времена полегче, или так и помрем с голоду…
А через несколько дней в селе произошел еще один трагический случай.
Был теплый летний день, и я пошла к речке – выстирать кухонное полотенце и освежиться. Стою на кладке, полотенце намочила в воде и вдруг заметила большую рыбину. Я так и замерла! «Сейчас она подплывет поближе, – прикидываю. – Я ее ка-ак шлепну мокрым полотенцем по голове, а потом подхвачу обеими руками и принесу домой на ужин. Вот все обрадуются! Будут меня хвалить, а себе я возьму самый лучший кусочек».
Я так размечталась, что даже слюнки потекли! А проклятая рыбина, словно угадав мои мысли, начала меня дразнить. Подплывет поближе, посмотрит на меня, а потом – хлясть хвостом – и исчезнет. Потом снова выплывет и следит за мной. А тут откуда ни возьмись появилась старшая Маняшина сестра Христинка. Бежит по берегу, веселая, подпрыгивает, а вместе с ней скачут по плечам ее черные косички.
– Идем на «песочки», – позвала меня Христинка, – искупаемся.
– Тихо! – зашипела я, но уже было поздно. Рыбина исчезла.
– Почему тихо? – Христинка подошла поближе.
– Хотела рыбу поймать, а ты ее спугнула, – ответила я сердито.
– Глупенькая! – засмеялась девочка. – Руками рыбу ни за что не поймать! Так идешь со мной?
– Нет, – отрезала я, хотя до этого собиралась искупаться, а здесь в заводи было глубоко и к тому же топкое дно. Обычно мы ходили купаться на «песочки», берег там был чистый, песчаный, а дно – твердое и гладкое.
Христинка помахала на прощание и побежала дальше.
А вскоре раздался взрыв. С кладки мне было видно, как высоко вверх взлетел столб воды. Люди в селе повыскакивали из хат и кинулись туда, где громыхнуло. Побежала и я. А когда прибежала, то увидела толпу. Женщины голосили, а один мужчина сидел на песке. Я подошла поближе – и вскрикнула от ужаса. На берегу лежала мертвая Христинка. Все ее тело было в крови, а одной ноги не было вообще.
– На мину ребенок наступил, вот и подорвался, – сказал мужчина. – Это ж надо, какое горе! Тут и моя детвора купалась, а оно, видишь, как вышло…
– Надо ногу найти и сообщить матери, – сказала какая-то женщина.
Кто-то побежал к матери Христинки, а мужчина начал искать в воде оторванную ногу. Пришла Тетя и за руку потащила меня домой.
– Там полотенце, – сказала я, указывая на кладку.
– Ну так сбегай, забери.
– Не пойду, – захлюпала я. – Боюсь!
– Чего ты боишься?
– А если там нога будет плавать?
Христинку так и похоронили без ноги, а я еще долго боялась купаться в речке. Все присматривалась, нет ли там ноги погибшей девочки…
Мой девятый класс был богат событиями. Сначала Тетя силком потащила меня в церковь.
– Не пойду! – плакала я по дороге. – Я же комсомолка!
– А когда папа был на войне, ты кому молилась, чтобы помог?
– Богу, но я же тогда была совсем маленькая и глупая!
– А Боженька помог ему и из плена бежать, и из окружения выйти, и домой вернуться. А ты подумала, что могло бы случиться, если б ты тогда пошла с Христинкой купаться? Бог тебе жизнь сохранил!
– Все равно не пойду! – сказала я и остановилась у самого порога церкви.
– Доченька! – Тетя всегда так обращалась ко мне. – Вот послушай. Ты уже почти взрослая, скоро школу окончишь, в институт поступишь. Тогда точно не сможешь пойти в церковь, потому что если узнают, то выгонят. А тебе надо сходить – исповедоваться и причаститься. И попросить Бога, чтоб дал тебе другую долю, не такую, как у нас, а лучше. Идем, пока есть такая возможность.
Я согласилась. И пошла, и сделала все так, как велела Тетя. И долго не раздумывала, о чем просить Всевышнего: попросила, чтобы дал мне возможность стать учительницей. Это было мое самое большое желание.
Помню траурную линейку в школе, когда умер Сталин. Тогда все плакали по нему, как по родному отцу. Я тоже плакала. И слезы мои были искренними.
А зимой заболел наш любимец Степочка – сын Тети. Занемог, ослабел, начал худеть и плохо есть.
– Что у тебя болит, ангелочек мой? – допытывалась встревоженная Тетя.
– Ничего, – отвечал он и прикрывал свои голубые глазки.
Потом он начал говорить, что у него болит головка. Пришла фельдшерица, начала давать Степочке какие-то пилюли и каждый день делала ему уколы. Но ребенок таял на глазах, как восковая свечка.
– Сделайте хоть что-нибудь, – умоляла фельдшерицу Тетя, – лишь бы он выздоровел!
– Я и так делаю, что могу, – ответила та. – Но ребенок очень тяжело болен.
– Что у него?
– Менингит.
Тетя открыла сундук и достала единственную новую вещь, которая у нее была – отрез на платье.
– Вот, возьмите, – проговорила она, протягивая отрез. – От чистого сердца.
Мы все подходили к Степочке по очереди, гладили его русые волосики, пытались хоть как-то утешить. Но вскоре он совсем перестал есть и стал худеньким-худеньким, только синие глазки светятся. Ему продолжали делать уколы, но страшная головная боль не проходила. Однажды, когда я вернулась из школы, он попросил меня перенести его на теплую лежанку.
– Мне очень холодно, – тихонько сказал он.
Я взяла его на руки, а он уже стал легонький, как перышко. Положила на лежанку, укрыла кожухом.
– Так лучше? – спрашиваю.
– Да, – отвечает еле слышно. – Но все равно знобит…
А вечером, когда все были дома, наш Степочка тихонько умер. Тетя кричала, рвала на себе волосы, билась о землю.
– Это за мои грехи! – голосила она, не помня себя.
– Да какие там у тебя грехи?! – пыталась унять ее мама. – Мы все не безгрешные.
– Нет! Нет! Это Бог меня покарал за то, что хотела дитя в своем лоне убить! Прости меня, мой ангелочек! Прости, деточка! – убивалась бедная наша Тетя.
На следующий день пришли одноклассники Степочки, принесли венок от школы. Похоронили мы его, насилу оттащили Тетю от могилы – она хотела броситься туда вслед за гробом. С того времени Тетя стала тихой и печальной. Лучше бы тужила или плакала, чем сидеть молча целыми днями. Смотрит куда-то мимо людей, думает о своем – и ни звука. Позовем за стол – не идет. Сидит, будто не слышит ничего. Мать вечером с ложки вольет ей в рот что-нибудь, Тетя молча проглотит и снова сидит. Мы и плакали, и уговаривали ее – не слышит она нас.
