СИРО АЛЕГРИЯ. ВЕХИ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ
Сиро Алегрия, молодой перуанец, изувеченный палачами диктатора Санчеса Серро, лежит в чилийской больнице Сан-Хосе-де-Майпо. Жестокая эмболия временно (так, по крайней мере, утверждают врачи) лишила его зрения. Говорит он с трудом, но зато у него необыкновенно обострился слух.
Ночами Сиро Алегрия не спит. Его беспокоят не мягкие шаги дежурных сестер, не тихие стоны в соседней палате, не шелест листвы за окном. Где-то жалобно воют собаки. Собаки, которые томятся в плену у здешних физиологов, собаки, обреченные на гибель.
Стоит декабрь, жаркий декабрь 1936 года, и в эти летние ночи прикованный к постели изгнанник вспоминает, как воют собаки в перуанской пуне в годы засухи и голода.
Пуна. Поднебесные нагорья Анд. Нищие индейские селения, стада шелудивых овец на голых кручах. Так рождается замысел «Голодных собак», второго по счету романа перуанского писателя Сиро Алегрия. Так рождается подвиг: слепой человек пишет горькую повесть о бедах и злосчастиях своего народа.
Сан-Хосе-де-Майпо — лишь одна из вех на жизненном пути Сиро Алегрии. Путь этот начался 4 ноября 1909 года в поместье Калка, близ затерянного в горах городка Уамачуко. Сын владельца поместья дона Хосе Алегрии Линч и его жены доньи Марии Эрминии Басан родился в рубашке. Его отец принадлежал к высшей касте, касте белых и всесильных землевладельцев, прямых потомков испанских конкистадоров. Но у Сиро текла в жилах и индейская кровь — мать его была наполовину индианкой.
Поместье Калка лежало высоко в горах; донья Мария плохо переносила климат пуны, и когда Сиро было три или четыре года, его родители перебрались в поместье Маркабаль-Гранде, в долине Мараньона, бурной реки, которая дает начало великой Амазонке.
В Маркабале индейцы и чоло — сыновья белых отцов и индианок-матерей — не чувствовали себя париями, их дети были друзьями маленького Сиро. «Меня, — говорил впоследствии Сиро Алегрия, — нянчили женщины угнетенной расы, с их помощью я научился ходить. С их сыновьями я играл, когда был мальчиком, с пеонами… я гнул спину в поле, объезжал горячих коней… В объятиях меднолицей девушки я впервые познал, что такое любовь, любовь, подобная светлым зорям страны инков. Под моими подошвами была недобрая, изъеденная глубокими бороздами земля, перед моими глазами были неукротимые горные вершины, и я постиг непреложные законы людей Анд».
Семилетнего Сиро отправили в Трухильо. В этом большом приморском городе он поступил в коллегию Сан-Хуан. Однако пробыл он в Трухильо недолго; болотная лихорадка так измучила Сиро, что родители увезли мальчика в Анды. Три года он проучился в одном из городов пуны, а в 1923 году вернулся в Маркабаль-Гранде.
В жуткой мараньонской сельве прокладывали новую дорогу, и с партией местных пеонов Сиро Алегрия исходил девственные леса в верховьях этой могучей реки. То была великолепная школа, ее уроки Сиро Алегрия запомнил на всю жизнь. Со своими спутниками он переходил вброд бурные потоки, врубался в непролазные, перевитые лианами чащобы, с ними он делил скудный запас юкки и пил жгучее «каньясо» — водку, которую чоло гонят из сладкой мякоти сахарного тростника. А по вечерам у дымного костра он часами слушал рассказы об удивительных приключениях мараньонских плотовщиков, о коварных проделках реки-кормилицы, о заколдованных пумах и птицах-вещуньях, о тайнах беспредельной сельвы…
В 1924 году Сиро Алегрия снова поступил в коллегию Сан-Хуан. Несколько лет он прожил в Трухильо. Это были не очень радостные годы. Косту — перуанское побережье Тихого океана — Сиро Алегрия не любил. Коста — самая неперуанская часть Перу. Это, в сущности, перуанская Калифорния. Ее города некогда были опорными базами кастильских захватчиков, ныне они стали заморскими «предместьями» Чикаго и Нью-Йорка, Лондона и Сан-Франциско. Коста — это небоскребы Лимы, в которых гнездятся филиалы американских и английских банков и горнопромышленных компаний, это гнусные портовые трущобы Кальяо и Трухильо, это кофейные, сахарные и табачные плантации иноземных и отечественных латифундистов.
Коста управляет страной, в Косте совершаются военные перевороты, которые почему-то называются революциями, из Косты диктаторы в генеральских мундирах рассылают указы о новых поборах и новых репрессиях в глухие долины Анд и в сельву, туда, где семь десятых населения страны прозябает в безысходной нищете и лишено человеческих прав.
Однако для Сиро Алегрии Коста оказалась школой не менее полезной, чем мараньонская сельва. Во второй половине 20-х годов в Лиме и Трухильо развернулась борьба против растленного режима диктатора Леги́и-и-Сальседо. В Трухильо в 1930 году Сиро Алегрия возглавил группу революционно настроенного студенчества местного университета.
К тому времени его имя приобрело некоторую известность и в литературных кругах. Еще в 1927 году Сиро Алегрия стал постоянным сотрудником журнала «Эль Норте», который издавался в Трухильо. На страницах этого журнала не раз появлялись репортажи и стихи Сиро Алегрии. Свои первые поэтические опусы Алегрия впоследствии осудил весьма сурово. «Мои стихи, — писал он, — печатались без прописных литер, это был набор слов, расставленных как попало и где придется».
Студенческие волнения 1930–1931 годов прервали литературную деятельность Сиро Алегрии. Это было горячее время. В августе 1930 года пал диктатор Легия-и-Сальседо, который правил страной одиннадцать лет. На смену этому тирану пришел еще более жестокий и бесцеремонный деспот, полковник Санчес Серро.
По существу, это была победа Лондона над Вашингтоном. Новый диктатор дорвался до власти с помощью британских медных компаний, конкурентов американских фирм «Серро-де-Паско» и «Стандард-ойл». Санчес Серро принялся искоренять «крамолу», и его длинные руки дотянулись до Трухильо.
Студенческие беспорядки были быстро подавлены. Сиро Алегрия и другие руководители антиправительственного движения оказались за решеткой. Семь месяцев опытные палачи Санчеса Серро истязали Сиро Алегрию в застенках местной тюрьмы. В июле 1932 года Сиро вырвался на свободу и сразу же ушел в подполье. Его выследили, но он ускользнул от двуногих полицейских ищеек и бежал в Анды.
Долго скитался он в горах, пробираясь к эквадорской границе. На Мараньоне близ городка Селендин, в тех местах, где жили герои еще не написанного им романа «Золотая змея», беглеца настигли полицейские. Сиро Алегрию под конвоем отправили в Пенитенсиарию, столичную тюрьму, которая в Перу пользовалась недоброй славой.
Санчес Серро вряд ли выпустил бы его живым, но Перу страна неожиданностей. В апреле 1933 года Государственный департамент США нокаутировал лондонский Форин-Оффис. Санчеса Серро сверг американский ставленник, генерал Оскар Раймондо Бенавидес. Бенавидес освободил Сиро Алегрию, но изгнал из страны.
Больной, истерзанный пытками юноша, без надежд на скорое возвращение в Перу, без гроша в кармане, очутился в Сантьяго, чилийской столице.
На чужбине он снова взялся за перо. Не только ради хлеба насущного. Пуна и сельва остались где-то за тридевять земель от Сантьяго, но горькие судьбы индейцев холодного высокогорья и чоло знойной долины Мараньона не давали покоя бесправному и полуголодному изгнаннику.
Сиро Алегрия писал, не зная отдыха. Свои очерки и рассказы он посылал в чилийские, аргентинские и уругвайские журналы, не рассчитывая на успех. Неожиданно ему повезло. Маленький рассказ «Бальса» о мараньонских плотовщиках был напечатан в Буэнос-Айресе в журнале «Критика». Чилийское общество писателей отметило «Бальсу» премией. Рассказ этот был лишь эскизом к «Золотой змее», роману, над которым Сиро Алегрия упорно работал в 1935 году. «Золотая змея» околдовала жюри конкурса, организованного Чилийским обществом писателей и издательством «Насимьенто». Роман вышел в свет в 1936 году и получил первую премию.
Туберкулез, эмболия и ревматизм — болезни, нажитые в перуанских застенках, на время прервали литературные занятия Алегрии. Два года писатель снова провел в заключении, но на этот раз не в тюремном, а в больничном. В лечебнице Сан-Хосе-де-Майпо при обстоятельствах, о которых уже говорилось выше, родился замысел «Голодных собак». В 1938 году роман этот был издан. Он разошелся мгновенно. В Сантьяго, Буэнос-Айресе, Монтевидео и Мехико книга встретила восторженный прием.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
