— Что ему было нужно от тебя, Ундина? Ведь это человек, который чистит колодцы, не так ли?
Молодая женщина усмехнулась про себя и ответила:
— Послезавтра, в день твоего ангела, все узнаешь, милое дитя мое!
И ничего больше нельзя было от нее добиться. Она пригласила Бертальду вместе с ее приемными родителями в названный день к обеду, и вскоре они разошлись.
— Кюлеборн? — с тайным содроганием спросил Хульдбранд у своей прекрасной супруги, — когда, простившись с Бертальдой, они шли домой одни по темным улицам.
— Да, это был он, — ответила Ундина, — и он пытался наговорить мне бог знает каких глупостей. Но среди прочих вещей он, сам того не зная, порадовал меня долгожданной вестью. Если ты хочешь узнать ее сейчас же, мой повелитель и супруг, тебе стоит только приказать, и я все тебе расскажу. Но если ты хочешь доставить своей Ундине большую, очень большую радость, отложи расспросы до послезавтра, и тогда тебя тоже ждет сюрприз.
Рыцарь охотно согласился исполнить то, о чем так мило просила его жена, и уже засыпая, она прошептала про себя с улыбкой:
— Как же она обрадуется и удивится вести от человека, что чистит колодцы, эта милая, милая Бертальда!
ИМЕНИНЫ БЕРТАЛЬДЫВсе общество сидело за столом, Бертальда во главе его, убранная как богиня весны цветами и драгоценностями — подарками приемных родителей и друзей. По обе стороны ее сидели Хульдбранд и Ундина. Когда обильная трапеза близилась к концу и подали десерт, двери по доброму старому немецкому обычаю растворили, чтобы и простой народ мог полюбоваться господским праздником и порадоваться ему. Слуги разносили среди зрителей вино и сласти. Хульдбранд и Бертальда с тайным нетерпением ждали обещанного объяснения и не сводили глаз с Ундины. Но она все еще молчала и только украдкой счастливо улыбалась. Тот, кто знал о ее обещании, мог заметить, что она ежеминутно готова была выдать свой секрет и все же откладывала это, наслаждаясь отсрочкой, как порою делают дети с любимым лакомством. Бертальда и Хульдбранд разделяли с ней это блаженное чувство, с робкой надеждой ожидая нового счастья, которое должно было слететь к ним с ее губ. Тут гости стали просить Ундину спеть. Она, казалось, обрадовалась этой просьбе, велела принести лютню и запела:
Утро так ясно,
Ярки цветы,
Пышны душистые травы
Над озера шумного брегом!
Что это в травах
Блещет светло?
Цвет ли чудесный ниспослан вдруг
Небом на этот счастливый луг?
Это малое дитя
Забавляется цветами
В золотом зари сиянье.
Ах, откуда ты? Откуда?
От неведомых прибрежий
Принесла тебя волна.
Малютка, тянешь ручки тщетно,
Ничьей руки не встретишь ты,
Лишь равнодушно, безответно
Вокруг колышатся цветы.
Ничто их в мире не тревожит,
Удел цветов — благоухать,
И блеск их заменить не сможет
Тебе заботливую мать.
Всего лишившись без возврата,
Что лучшего есть в жизни сей,
Дитя, не ведаешь утраты
Душой младенческой своей.
Вот славный герцог скачет в поле,
Вот он склонился над тобой;
Тебя взрастить для славной доли
Берет в свой замок родовой.
Пускай ты в роскоши и в неге
Росла, пусть блещешь красотой,
Осталось счастие на бреге,
Увы, незнаемом тобой.
Ундина с грустной улыбкой опустила лютню; у герцога и его супруги слезы стояли в глазах.
— Вот так все и было в то утро, когда я нашел тебя, бедная милая сиротка, — промолвил с глубоким волнением герцог, — прекрасная певунья права: главного, лучшего мы так и не смогли дать тебе.
— Но теперь послушаем, что же сталось с несчастными родителями, — сказала Ундина, коснулась струн и запела:
Распахнувши двери комнат,
Все перевернув вверх дном,
Мать уже себя не помнит,
Вновь пустой обходит дом.
Дом пустой! Нет слов больнее
Для того, кто в том дому
Пел, дитя свое лелея,
Колыбельную ему.
Зелены все так же буки,
Светел так же солнца свет,
Ищет мать, ломая руки,
Да напрасно: дочки нет.
Веет вечера прохлада,
Вот отец домой спешит,
Но душа его не рада,
Но из глаз слеза бежит.
И в дому его объемлет
Холод смертной тишины,
Он не смех дитяти внемлет,
А рыдания жены.
— О, Боже! Ундина! Где мои родители? — плача воскликнула Бертальда. — Ты знаешь, ты, конечно, знаешь, ты узнала это, удивительное создание, иначе так не терзала бы мне сердце. Быть может, они уже здесь? Неужели это так?
Ее глаза обежали все блестящее общество и остановились на владетельной даме, сидевшей рядом с ее приемным отцом. Тогда Ундина оглянулась на дверь и из глаз ее брызнули слезы умиления.
— Где же бедные, заждавшиеся родители? — спросила она, и тут из толпы выступил старый рыбак с женой. Они вопросительно глядели то на Ундину, то на знатную красавицу, которая, как им сказали, была их дочерью.
— Это она! — пролепетала сияющая от восторга Ундина. Старики, громко плача и славя господа, бросились обнимать свое вновь обретенное дитя.
В гневе и ужасе Бертальда вырвалась из их объятий. Это было уж слишком для ее гордой души, такое открытие в ту самую минуту, когда она твердо надеялась вознестись еще выше и уже видела над своей головой корону и царственный балдахин. Ей подумалось, что все это измыслила ее соперница, чтобы с особой изощренностью унизить ее перед Хульдбрандом и всем светом. Она набросилась на Ундину с упреками, а на стариков — с бранью; злобные слова «обманщица» и «продажный сброд» сорвались с ее губ. Тут старая рыбачка произнесла про себя совсем тихо:
— Ах, господи, какой злой женщиной она выросла, а все же чует сердце, что это моя плоть и кровь.
Старик же, сложив руки, молча молился о том, чтобы эта, вон там, не оказалась его дочерью. Ундина, смертельно бледная, металась от стариков к Бертальде, от Бертальды к старикам; внезапно ее словно низвергнули с небес, что грезились ей в мечтах, в пучину ужаса и страха, какая ей и во сне не снилась.
— Да есть ли у тебя душа? Есть ли у тебя на самом деле душа, Бертальда? — выкрикнула она в лицо разгневанной подруге, словно для того, чтобы привести ее в чувство после внезапного приступа безумия или умопомрачающего кошмара. Но когда она увидела, что исступление Бертальды все растет, когда отвергнутые родители в голос зарыдали, а все общество, споря и негодуя, разбилось на партии, она с таким сдержанным достоинством испросила позволения взять слово здесь в доме своего супруга, что все вокруг смолкли, как по мановению волшебства. Она встала во главе стола, где раньше сидела Бертальда, смиренная и вместе с тем гордая под взглядами окружающих, и обратилась к ним со следующими словами:
— О, люди, глядящие на меня с такой злобой и растерянностью, вы, так жестоко разрушившие мне праздник! О, боже, я ведь даже понятия не имела о ваших нелепых обычаях, о вашем бесчеловечном образе мыслей и, должно быть, до конца своих дней не смогу с ними смириться. Не моя вина, что я взялась за все это не с того конца, поверьте, дело только в вас, хоть вы и не желаете этого понять. Поэтому мне почти нечего сказать вам, но одно я сказать должна: я не солгала — в этом даю слово. Я не могу и не хочу приводить никаких доказательств, но слово свое я готова подтвердить клятвой. Мне сказал об этом тот, кто заманил Бертальду в воду, унес ее прочь от родителей и потом положил на пути герцога на зеленую лужайку.
— Она колдунья, — крикнула Бертальда, — ведьма, она водится со злыми духами. Она сама призналась в этом!
— Нет! — сказала Ундина, и во взгляде ее отразилось целое небо невинности и искренности. — Никакая я не ведьма, взгляните на меня сами!
— Ну, тогда она обманщица и хвастунья, — перебила ее Бертальда, — не смеет она утверждать, что я дочь этих простых людей. Мои светлейшие родители, прошу вас, уведите меня из этого общества, увезите меня из этого города, где все только и норовят высмеять и опозорить меня.
Но старый герцог не двинулся с места, а супруга его сказала:
— Мы должны знать, как все обстоит на самом деле. И боже меня сохрани сделать хоть шаг из этой залы, прежде чем мы не узнаем всю правду.
Тут старая рыбачка приблизилась к герцогине, низко поклонилась ей и молвила:
— Вы сняли у меня камень с души, высокая, благочестивая госпожа! Вот что я вам скажу: если эта сердитая барышня — моя дочь, у нее на спине между лопатками должно быть родимое пятно в виде фиалочки и такое же на левой ступне. Может быть, она благоволит выйти со мной из залы.
