приучать к ним больных. Лучшее свидетельство тому — слова Авриль.
— В госпитале Дж. Ф. Стронга, — говорит она, — от вас требуют подчинения тамошней методике. Сначала вас держат в кресле от трех до шести месяцев, а потом, как конфетку на сладкое, дают попробовать скобы.
Ну, а я хотел сцапать эту «конфетку» без промедления.
— Забудь об этом, — говорили врачи. — Скобы — вещь непрактичная. С ними слишком много хлопот. Ты никогда ими не овладеешь.
А я слушал да посмеивался: ведь уже много месяцев кряду я пользовался ими.
Все началось еще в Королевском Колумбийском госпитале, когда я впервые сел в кресло-каталку. Подвижность означала дополнительную возможность добиваться улучшения моего состояния в целом, и я работал не покладая рук — подтягивался на брусьях в гимнастическом зале, развивая силу мускулов, накручивая мили на каталке по коридорам больницы, или просто у себя в палате сидел, уставившись взглядом в пальцы ног, по-прежнему отказывающихся шевелиться. Врачи понимали, что я взялся за дело серьезно и отступать не намерен. А потом кто-то заметил, что когда меня переведут в госпиталь Дж. Ф. Стронга, то, наверное, позволят подняться на следующую ступеньку и дадут попробовать скобы.
— Скобы? Мне на ноги скобы? И что, я смогу в них встать?
— С костылями сможешь. Но если честно, это вовсе не…
Слова не доходили до меня. Зачем тянуть время, если мне все равно предстоит овладеть скобами? Ведь пока меня туда переведут, целые месяцы могут пройти. К чему терять столько времени? Почему бы не взяться за дело сразу же?
У них не оказалось в наличии скоб. Не проблема, мы их сделаем! Я пустился на самую бессовестную лесть, и, кажется, это подействовало. Вскоре обе мои ноги закатали в гипс, затем эти гипсовые башмаки разрезали на две половинки — сложенные вместе, они плотно «сидели» у меня на ногах. А закрепляли мы их при помощи бинтов и перевязочных лент. Вот так нежданно-негаданно у меня появились собственные «заказные» башмаки-скобы.
Первым делом нужно решить, что делать с пальцами ног. Ими я совершенно не владел. Мне удавалось оторвать ногу от земли — напряжением мышц рук я приподнимался на костылях, но ступни при этом утыкались вниз и тащились по полу, так что я то и дело рисковал их поранить. Тогда с помощью бинтов мы придали моим ступням положение, как у футболиста, бьющего по мячу. Когда я был босиком, мы привязывали к большому пальцу веревку, подтягивая ее вверх, пока не приподнимутся все остальные пальцы, и привязывали другой конец чуть ниже колена. Если я носил кроссовки, то же самое проделывал с носком туфли.
Может быть, мои импровизированные башмаки особого вида и не имели. Но в один прекрасный день я забрался между параллельных брусьев и встал. Мои руки дрожали, и не помню, как долго я там простоял, но я-таки стоял на собственных ногах, и никто при этом меня не поддерживал. Для меня это было все равно что стоять на пьедестале победителя Олимпийских игр. Словно я только что выиграл золото.
То взлеты, то падения — такова уж эта реабилитация. Я сумел победить систему и заполучить башмаки-скобы, но я не мог справиться с одиночеством.
Мне старались помочь. В декабре мы переехали в новый корпус; здесь все разительно отличалось от прежнего и в смысле общей атмосферы, и в смысле оборудования, и, невзирая на мою нелюбовь к системе и на то, что мне приходилось буквально с дракой все время добиваться своего, должен признаться, что и госпиталь и персонал были что надо. И со мной они обращались по-доброму. (Уже потом, когда казалось, что идея тура «Человек в движении» умерла, так и не успев появиться на свет, у меня появилась еще одна возможность убедиться, насколько они были добры.) Но и отсюда, казалось, никто так страстно не рвался на свободу, как я.
Лечебный день начинался в 8.30 утра и заканчивался в 4–4.30 пополудни. После этого все стихало. Словно кругом все заснули. Временами в коридорах и холлах можно было слышать только один и тот же звук: уип… уип… уип… Это парнишка Хансен, как сумасшедший, сражался со ступеньками лестницы, отрабатывая технику ходьбы в скобах, — всего там было четыре пролета, — неустанно внушая себе, что каждый шаг вверх или вниз приближает его на шаг к дому.
Мне было бы куда легче, если бы рядом со мной был кто-то, с кем можно было бы поговорить или обменяться шуткой, просто чтобы заставить время бежать побыстрее. В Королевском Колумбийском госпитале мне давал такую возможность один мальчик по имени Дэн Уэсли. Ему было лет двенадцать, когда он попытался «зайцем» вскочить на подножку поезда и угодил под колеса. Обе ноги у него были ампутированы «под самый корень», дальше просто некуда. Дэнни только что получил свои протезы и как раз начинал учиться овладевать ими. Мы с ним на пару дурачились в холлах больницы — устраивали гонки на наших приспособлениях для ходьбы. Его штуковина была снабжена четырьмя колесиками, поэтому он передвигался чуть медленнее меня. Помню, как однажды я успел проскочить в дверь и захлопнуть ее прямо у него перед носом. Как говорится, каждый развлекается как может!
В госпитале Дж. Ф. Стронга меня постоянно окружали люди, но, по сути-то, я был совсем один. Иногда мне пытались помочь, но от этого становилось еще хуже.
Всего за несколько месяцев до моего несчастного случая парнишка по имени Ле Тимар вместе со мной прошел в четверть финала первенства по бадминтону в провинции Виктория. Он пришел навестить меня вместе с отцом, и мы немного погоняли волан в гимнастическом зале — я играл в своей каталке. С их стороны это был милый жест, и я искренне был рад повидаться с ними, но в итоге мне хотелось расплакаться. (Так-то вот!) От соревнований на первенство провинции дойти до такого! Больше они в реабилитационный центр не приходили, и я не виделся с ними до рождества 1984 года. Наверное, и им было нелегко.
Или взять хотя бы время, когда наша школьная команда по волейболу участвовала в первенстве провинции в Мейпл-Ридже. Я сумел выбраться туда, чтобы посмотреть их игру против местной команды. В те минуты я был словно на вершине горы, однако
