Едва появлялись кареты, как распахивались все окна. За горшками с геранью показывались любопытные женские личики, не одна девица мечтательно вздохнула: «Ах, что-то теперь делает, о чем думает Мари Тоот?»
Некоторые выбегали на улицу и долго глядели вслед огромному облаку пыли, поднявшемуся за свадебным кортежем.
— Гм, многого добился Михай Тоот, — рассуждали люди. — А ведь, говорят, пекарем был в Америке. И вот поди ж ты, дочку его теперь «ее милостью» величать станут. Впрочем, она того заслуживает, истинно голубка кроткая. И что бедняжка делать станет среди этаких пав?
Наибольший интерес, разумеется, проявился в Рекеттешё. Все село высыпало на улицу, образовав живую стену до усадьбы Тоотов. Мужчины почтительно снимали шляпы, когда проезжали свадебные гости. Собаки лениво лежали у ворот и не лаяли, а философски помаргивали и тихонько ворчали. Ворчали, быть может, о том, как хорошо господам живется. Однако собак у крестьянских дворов было мало, наиболее осведомленные из них собирались в лабиринтах между строениями в поместье Тоота, где воздух был насыщен различными запахами жаркого, а тонкие органы псиного слуха волновало восхитительное шипение.
Михай Тоот с непокрытой головой встречал на крыльце валом валивших сановных господ и изнеженных дам. «Добро пожаловать к нам, добро пожаловать». Гости трясли ему руки, обнимали, называли дорогим дядюшкой или братцем, а самые любезные из дам даже чмокали его в чисто выбритые морщинистые щеки. Осведомлялись о милой сударыне-тетушке, возившейся в большой комнате у накрытых по-царски столов со всевозможным жарким да освежительными; она переходила из одних родственных объятий в другие, а маленькие татарские княжичи еще и ручку ей целовали. «Ох вы, милые мои, ненаглядные! Да вы не утруждайте себя!» Вокруг все было — сплошь улыбки, сплошь веселье, сплошь мед и сахар; распахнутые комнаты были набиты битком, в толчее люди то и дело теряли друг друга. Коперецкий искал жену и жаловался, что даже не видел еще невесту.
— А хорошо бы на нее теперь взглянуть, — заметил Хорт.
— Почему?
— Вероятно, она сейчас одевается.
Клементи расположился у буфетной стойки. Татарская княгиня столкнулась с Фери Ности.
— Executio! [145] — вскричала она. — Где мои конфеты?
— Выиграли, тетя Мали, выиграли, — прокартавил Фери с сияющим лицом. — Но порядок таков, сначала я должен до своей конфетки добраться.
— Времени уж немного осталось. Фери вынул часы и вздохнул.
— Ай-яй, еще целых четверть часа!
Клементи, пригласив хлопотавшего вокруг буфета Игали чокнуться в знак примирения, доверительно шепнул ему на ухо, намекая на Фери:
— Рекеттешское поместье еще не его, а он уж картавит. Игали покачал головой и замешался в толпе гостей, громко размышляя:
— Верно, у Тоота ум за разум зашел, коли он разбойника этого пригласил.
— Прошу, прошу, дамы и господа, — проворно семенила в новехоньком шелковом платье цвета киновари госпожа Тоот, — немного освежительного. Право, прошу вас, перекусите малость. В коляске-то ведь обед повытрясло. Пожалуйста, прошу покорно. Ужин-то либо будет, либо нет. Я так рада, что вы оказали честь моему бедному дому. Большое для нас счастье. Прошу, не отказывайтесь. Знали б вы, как я рада вас видеть. О, господи, господи! Вот косуля молоденькая, мягонькая, словно масло, муж сам подстрелил. А вон там дикий кабан. Снизу-то попостнее. Ох, так бы вам душу и выложила!
Таким манером любезно всех угощая, добрая женщина куда-то вдруг укатилась, как укатывается кольцо, и больше ее никто не видел. То один, то другой принимался искать ее. Потом догадались, что она, наверное, Мари сейчас одевает. С невестами в такое время всякие казусы случаются. В обморок хлопаются, упрямятся, капризничают, что-то у них с туалетом не ладится, крючок откуда-то отскакивает, туфли не налезают. Ну-ка, быстрее, надо немного тальку насыпать, сбегай, Клари, милочка, поищи где-нибудь.
Фери Ности становился все нетерпеливее. Стрелка часов миновала цифру четыре, а невесты все не было. Свадебные гости тоже теряли терпение. Одни сгорали от любопытства, другие хотели, чтобы все уже было позади. Пары примерялись, в каком порядке идти в церковь, Коперецкому надоело держать в руках шаферский посох, старому Раганьошу хотелось сесть за тарок (жаль времени), наряженные в костюмы времен Боккаччо сыновья Хомлоди то и дело принимались бороться, того и гляди, испортят свои пажеские наряды прежде, чем окончится церемония. Клементи уже описал все туалеты, оставался только невестин. Вероятно, он от Ворта, нужно будет набрать сообщение броским гармоном. Женщинам хотелось посмотреть и покритиковать стотысячефоринтовое приданое, но не было никого, кто мог бы его показать, а прислуга на все вопросы отвечала, что ничего не знает. Напомаженные усы Левицкого нервически подрагивали. Пал Ности от скуки перебирал в ладони каштаны, помогающие от апоплексии, словом, все были в нетерпении. «Эх, и долго ж она одевается!» Но самым нетерпеливым был жених. Он поминутно задавал вопросы пробегавшим лакеям и горничным, попадавшимся ему на глаза домочадцам, готова ли невеста, но те лишь пожимали плечами — не знают, мол, — и такие глупые, осторожные рожи корчили (особенно женщины, у которых яснее отражается на лицах замешательство), точно их пристав о каком-нибудь мошенничестве допрашивал.
— Если не знаешь, Клара, милочка, поди спроси. Скажи чтобы барышня поторапливалась, мы ее очень ждем.
«Милочка Клари» ушла, но больше не появилась. Э-э, все же это странно! Фери начал злиться.
— Стой, Юльча, душенька, поставь скорее тарелки, поищи барышню Мари и доложи мне, что с ней, почему она еще не одета. Ну, одна нога здесь, другая там! «Душенька Юльча» тоже вышла и исчезла.
А часы пробили четверть пятого и снова продолжали тикать спокойно, как прежде. Зато Фери был как на иголках; хорохорясь, Он сказал Коперецкому:
— Пойду сам посмотрю.
С большим трудом он пробил себе дорогу среди колыхавшейся взад-вперед толпы родичей в столовую, из столовой — налево в маленькую комнату, парадная сабля его, громко звякая, цеплялась за ноги и юбки. Из маленькой комнаты узкий проход вел во внутренние женские покои, отсюда открывалось окошечко на хозяйственный двор за домом.
Он прошел похожий на маленький проулок коридор, нажал ручку двери, что вела в комнату госпожи Тоот, но дверь была заперта (а в девичью спаленку Мари можно было попасть только через покои госпожи Тоот). Он постучал, никаких признаков жизни. Непостижимо!
Фери беспокойно осматривался и вдруг через маленькое оконце заметил на хозяйственном дворе, видном только отсюда, госпожу Тоот, с трудом взбиравшуюся в крытый рыдван, затем послышалось щелканье кнута, и рыдван тотчас тронулся с места.
Фери бросилось в глаза и то, что под навесом, попивая палинку, толкутся тридцать или сорок батраков с палками, железными вилами, будто какой-то лагерь, приготовившийся к драке. Здесь происходит нечто странное! Его охватили тяжелые предчувствия.
Скорее назад! Не обращая внимания на мужчин, женщин, на мозоли и шлейфы, он в полном смысле слова пробился сквозь три комнаты, заполненные свадебными гостями, и кинулся к расположенному слева жилому покою, в конце которого находился кабинет господина Тоота с токарным станком, — быть может, Мари одевают в комнатушке рядом с библиотекой.
Но когда он добрался до третьей комнаты, из дверей библиотеки вышел сам Михай Тоот, неся под мышкой четыре коробки с сигарами. Не ожидая, пока он приблизится, испуганно и нетерпеливо Фери крикнул:
— Куда поехала мама?
Михай Тоот взглянул на него, и хитрая, загадочная улыбка, смысл которой давно уже пытался разгадать Игали, появилась в уголках его рта.
— Вы изволите подразумевать мою жену? — спросил господин Тоот тихо и спокойно, словно патриарх, и от этого спокойствия нервное напряжение Фери тоже как будто разрядилось. — Моя жена уехала.
— То есть как? — возмутился Фери с высокомерием критика, заметившего грубую ошибку в тексте.
У господина Тоота даже ресницы не дрогнули, таким пустым, обыденным счел он этот разговор.
— Очень просто. Самой приятной частью торжества — приездом дорогих гостей — она уже насладилась, она всегда мечтала об этом, а теперь, когда последует часть неприятная, уехала.
Ответ был странным. И особенно странным был тот оттенок горечи, что прозвучал вдруг в голосе Тоота, Наступила глубокая тишина. Весело гомонившая, болтавшая толпа, протиснувшаяся в третью комнату, сразу умолкла. А Михай Тоот, передав коробки с сигарами подоспевшему к нему Игали, шагнул от двери вперед. Куда девалась его обычная непритязательная скромность, — это был тигр, готовый к прыжку.
— Не понимаю, — глухо произнес Фери Ности, и было заметно, как трудно ему удержаться от более резких слов. — У нас так не принято. А где Мари?
