Но мы теперь знаем, что такое это «оживление» у Новалиса, какими путями собирается он вернуть жизнь и смысл упадочному космосу буржуазной практики и буржуазной науки. Его собственная философская и художественная система гораздо беднее и безнадежнее того, чем располагала и что обещала современная ему буржуазная культура. «Система» Новалиса возникла из критики складывающихся буржуазных отношений — критики основательной и дальновидной, так как противник был уязвим и в самый момент своего возвышения, и тогда уже можно было предвидеть, в чем начало его будущего упадка и гибели. Но сам Новалис ничего положительного не мог противопоставить буржуазной цивилизации.
«Системный» мир, мир «объективной» власти, мир «любви», противопоставленный у Новалиса дезорганизованному буржуазному обществу, есть мир примитивный, архаический. Слияние человеческой души с «жизнью», «душой» природы не может заменить науки. Обещанный Новалисом «синтез» превратился в ложный синтез, бессодержательный, довольствующийся только самым неуточненным ощущением связи всех вещей и человека с ними. Кроме этих общих соображений, натурфилософии Новалиса больше нечего рассказать о мире.
Восставая против частного, «неосмысленного» эмпирического знания, учение Новалиса кончает уничтожением всех индивидуальных, всех особенных содержаний бытия: человеческая история как нечто особое отрицается, интеллект — тоже, и все вещи в мире сливаются в некоторое неразличимое целое. Новалис намеревался «снять» индивидуализм буржуазного миропонимания. Но до чего субъективна вся его собственная система! «Душой» мира названа индивидуальная эмоция; для традиционных чувств и настроений Новалис добивается права быть ключом к объяснению объективного мира, основой для смысловой организации мира. В порядке именно таких требований он и учит о «любви», о распространении своей «возлюбленной» на все предметы мира. Это значит, что унаследованные, «излюбленные» чувства и идеологические отношения должны быть внутренним центром, освещающим действительность и подбирающим вокруг себя весь ее многообразный материал. Этот отказ от исследования, от реального познания, от подчинения объекту, это консервирование уже готовых чувств и идеологических навыков Новалис называл «истинной философией», способной прекратить все философские распри и кризисы. Мечту о подчинении исторической действительности постулатам феодально-дворянской идеологии Новалис выдает за конкретное решение всех противоречий и трудностей современного ему общества и его культуры.
В «Учениках в Саисе», этой подлинной сводке и всей раннеромантической мысли и мысли самого Новалиса, затронут еще один важный идейный мотив: поэзия. Познание-любовь, позволяющее охватить мир единым взглядом, не отделяющее «не-я» от Я, такое познание есть дело поэтов и поэзии.
В «Офтердингене» Клингзор говорит:
«Очень нехорошо, что поэзия имеет особое имя и что поэты составляют некоторый особый цех. В ней нет ничего особого. Она есть проявление, присущее духу человеческому. Разве в каждую минуту каждый человек не является поэтом?»
Здесь высказано суждение, общее всему романтизму. Поэзия отрицается как особый жанр культурной деятельности; свойственный ей способ познания, универсальный и конкретный, должен стать всеобщим, — у человечества есть предпосылки к его усвоению. Когда Новалис говорит о своем мироотношении как о поэтическом, он хочет подчеркнуть не специальную особенность; у него в мыслях обратное: поэзию как наиболее нормальный, целостный и богатый, по его мнению, подход к действительности он хочет объявить общеобязательной. Научная интерпретация мира страдает исключительностью, специализацией, не соответствует требованиям «нормального» человеческого сознания. В повести сказано, что только больная, больничная природа поддается научному обследованию; полная жизни и здоровья, она доступна только поэзии.
В 1799—1800 гг. Новалис работал над своим «Генрихом фон Офтердингеном», романом, который, по его словам, должен: был служить «апофеозой поэзии». Тема поэзии была для Новалиса всеобъемлющей; в своем романе он в расширенном виде воспроизвел проблемы человека и природы, человека и истории, социальных и культурных отношений — проблемы, уже получившие ранее того место в «Учениках в Саисе». «Офтердинген» был следующей за «Учениками» утопией нового бытия и нового сознания, возвещенной романтизмом. В «Офтердингене» немецкое будущее представлено как немецкое прошлое; уже не родина «пранарода», но осязаемое средневековье служит местом действия утопии. В этом романе классовая позиция Новалиса и его политические замыслы выражены в более завершенном и точном виде.
ВИЛЬГЕЛЬМ-ГЕНРИХ ВАКЕНРОДЕР
(1773—1798)
«Иосиф Берглингер» — новелла, взятая из единственной книги Вакенродера «Сердечные излияния монаха, любителя изящного». Еще при жизни автора в 1797 г. ее издал Тик в Берлине. Посмертные издания 1799 и 1814 гг. Тиком были значительно расширены. Сам Тик написал некоторые части книги и впоследствии затруднялся в иных случаях размежевать свое собственное авторство и авторство Вакенродера: они были друзьями, их соединяла и общность идей, литературных и эстетических.
Книга Вакенродера — явление своеобразное. Трактат по вопросам теории искусства, конкретная художественная критика — таково ее содержание. Но по формальному жанру она переходит в разряд художественной литературы как род «искусства об искусстве», поэтического слова о поэтическом слове, о живописи и о музыке. Вакенродер этим ознаменовал свое понимание задач эстетики: он отрицал науку об искусстве, аналитическую интерпретацию искусства и полагал, что только косвенным описанием, лирикой, фигурной поэтической речью, можно усвоить существо художественного факта, иначе неуловимого. Классицизм, просветительная литература создали в Европе рациональную художественную критику, наукообразное осмысление «правил» и «законов», которым искусство следует. Лессинг в Германии был одним из лучших мастеров рационального искусствознания. Вакенродер придерживается другой эстетической традиции — Гердера и Гаманна. Уже в 1792 г. Гаманна-иррационалиста, интуитивиста он называет в письме к Тику — «наш Гаманн» (5 мая 1792 г.).
Эстетика Вакенродера во многом соответствует положениям, которые развил Новалис, но философский язык ее более наивен; она близка к непосредственным вкусовым оценкам. Новалис по внушению сходных социальных и художественных мотивов сумел добиться философской отчетливости и смыслового богатства, которые остались чужды Вакенродеру, скромному носителю одной единственной схематической эмоции.
Отказ от эстетики как науки есть у Вакенродера оборотная сторона его понимания предмета эстетики — природы и доступных качеств самого искусства. В искусстве он видит выраженным непосредственное знание; искусство для Вакенродера овладевает бытием в его целостном и индивидуальном виде, сближает бытие и сознание в неразложимом акте. Чего не может наука, то в состоянии выполнить художник: ему подвластна живая конкретная вещь, и он же наделяет вещь ее общим смыслом, не утрачивая ни общемировой перспективы, ни особых, «личных» примет познаваемой вещи. Вакенродер полагал, подобно Новалису, что рассудочные методы можно просто отменить, что не дающаяся им задача синтетического знания будет решена, когда мысль откажется от мышления и вступит в дело освоения мира как некоторая общая эмоция, как неопределенное душевное состояние познающего субъекта, выискивающего во внешнем мире аналогии своей душе и лирической чувствительности. По Вакенродеру, прочувствовать вещь и значит понять ее мир в его эмоциональном осмыслении есть предмет человеческих искусств, и этот предмет не может быть «описан», его следует так или иначе воспроизвести, дать перевод его с языка на язык — например, с живописного на словесный, — только так он приблизится к нашему восприятию.
Борьба с просветительством, с рационализмом, с индивидуалистической буржуазной культурой ведется в книге Вакенродера с позиций немецкого мелкобуржуазного, по существу феодального романтизма.
Мещанский мирок тогдашней Германии, этого захолустья богатой политическим и культурным опытом, буржуазно развивающейся Европы, отражен в книге Вакенродера довольно точными чертами. Цеховые мастера и подмастерья, служилый люд, набожные юноши, правящие дела художественные с простотой и рвением феодального ремесленника, в совете и в согласии с божьей церковью, представлены у Вакенродера как реальная питающая среда его эстетических размышлений. Это они ориентируются в мире темным «вчувствованием» и берегут душевный капитал и праотцовскую неиспорченность философскою и научною культурой.
