Все это она отбарабанила очень быстро, как затверженный урок, который много раз повторяла дорогой.
— Очень вам благодарен, — сказал Тарджис. После недавних событий у него усиленно работало воображение. И сейчас он думал: «Вот Поппи Селлерс принесла мне деньги — совсем так же, как я в тот первый вечер принес деньги Лине Голспи. У нее тоже, как тогда у меня, объяснение придумано заранее». Эта мысль не сразу вывела его из угнетенного состояния, но, несомненно, способствовала тому, что он на добрых несколько дюймов вырос в собственных глазах. К тому же девушка так мило принарядилась и казалась прямо-таки хорошенькой.
— Вы нездоровы? — спросила Поппи, очень внимательно глядя ему в лицо.
— Да, чувствую себя не блестяще, — признался Тарджис. — Я в последнее время немного раскис. Ничего серьезного. Нервы. У меня, знаете ли, нервная система очень расшатана.
— Вы такой бледный. И на носу у вас какой-то шрам… — Она рассматривала его лицо с тем отвлеченным интересом, с каким женщины имеют привычку разглядывать вас иной раз, как будто ваше лицо — какая-нибудь картина или фарфоровая безделушка, которую вы им показываете. Затем с многозначительным видом покачала головой. — Мне кажется, с вами что-то случилось. Скажите, — спросила она с жадным любопытством, — ведь, правда, случилось? Вы не будете больше работать в конторе?
Тарджис с грустью подтвердил, что не будет.
— А я все ломала, ломала себе голову, — продолжала Поппи с возрастающим волнением. — Сегодня утром, когда мы увидели, что вас нет, мистер Смит сказал, что вы, верно, заболели и что это его ничуть не удивляет. И я тоже так думала. А мисс Мэтфилд ничего не говорила, и мне показалось, что она какая-то странная, как будто ей что-то известно. И я уверена, что известно, только не знаю, что именно. Она ведь со мной мало разговаривает и держится немножко недотрогой, хотя она милая, право, милая. Ей многое известно, и, по-моему, в последнее время с ней тоже творится что-то неладное. Да, так вот, мы поговорили о вас, а потом пришел мистер Голспи и говорил с мистером Дэрсингемом, они позвали мистера Смита, и тот скоро вернулся. Он немного подождал, потом с таким видом, как будто ничего не случилось, объявил, что вы больше в контору не придете. Я все время догадывалась, что тут что-то кроется. И не понимаю, когда же они вас предупредили? Вчера вы ведь еще ничего не знали, правда? Конечно, это не мое дело, — добавила она с ноткой грусти, — но мне странно. И очень жаль…
— Вам жаль, что я не буду работать в конторе?
— Да. — Она сжала губы, кивнула и посмотрела ему прямо в глаза. — Пусть себе говорят что хотят, а мне жаль.
— И мне тоже, но что же делать. Со мной случилась неприятность. — Голос его немного дрожал, потому что ему в эту минуту стало очень жаль себя.
Поппи не отрываясь смотрела ему в лицо. Глаза у нее потемнели, округлились.
— Так вы… что-нибудь натворили?
Он утвердительно наклонил голову. В этом жесте и всей его позе была некоторая мрачная таинственность.
— Конечно, если вам не хочется, вы не должны мне ничего рассказывать, — поспешно сказала Поппи. — Но может быть, вам хочется? Видите ли… Я не потому спросила, что люблю совать нос в чужие дела, я… вправду, вправду хотела бы знать… потому что, по-моему, это нечестно выгонять вас ни с того ни с сего, я так им и сказала сегодня. Вы всегда усердно работали и знаете дело очень хорошо. Ведь верно? Вы и мне много помогали — и пускай все это знают, мне не стыдно. Я им так прямо все и выложила. Я за вас заступилась. Пусть говорят обо мне что хотят, а я буду стоять горой за своих друзей и за всех, кто мне нравится. — Она понизила голос: — Вы ничего не… взяли? Нет?
— Вы хотите сказать — не прикарманил ли я какие-нибудь деньги?
— Да, — ответила Поппи, опустив глаза и рассматривая свою сумочку.
— Ну конечно, нет! Ничего подобного. То, что я сделал, не имеет никакого отношения к «Твиггу и Дэрсингему». Это — совсем… совсем другое…
— Ага! — Поппи провела пальцем по сумочке вверх и вниз.
С минуту оба молчали. Пока холодная гостиная ждала, чтобы кто-нибудь из них заговорил, сквозь закрытые ставни в нее проникали с улицы все звуки субботнего дня, но слабые, заглушенные. Отец миссис Пелумптон с кротким удивлением взирал на молчавшую пару. Эта комната обостряла в душе Тарджиса чувство безнадежности. Он посмотрел на девушку и безотчетно почувствовал в ней, хотя и притихшей сейчас, что-то чудесно живое, горячее, человеческое.
— Ну, мне, пожалуй… — начала она, беря сумочку в одну руку и зашевелившись в кресле.
— Погодите, я расскажу вам все, — сказал он быстро.
— Если вам не хочется, тогда не надо, право…
Но ему хотелось. Он рассказал ей почти всю историю в том виде, в каком она ему представлялась сейчас. А сейчас она представлялась ему уже не совсем такой, как прошлой ночью, когда он воротился домой в унизительном отчаянии. Она приобрела романтическую окраску, и эта история бедного, добродетельного, влюбленного юноши и богатой злой сирены напоминала изрядное множество кинофильмов, которыми в свое время восторгались оба — и рассказчик и его слушательница. Поппи слушала как зачарованная, время от времени разражаясь каким-нибудь восклицанием, и глаза у нее от изумления стали совсем круглые.
Когда Тарджис кончил, первый вопрос Поппи был о Лине: какова она собой, и считает ли он еще и теперь, что она красивее всех на свете? На такой вопрос ответить было нелегко, нужно было, чтобы Поппи поняла, как обольстительна Лина, и в то же время поверила, что его больше не влечет к этой красавице. И он сумел объяснить все это — немножко нескладно, быть может, но Поппи его объяснения удовлетворили.
— Ну, разумеется, вам этого не следовало делать! — воскликнула она, думая о его ужасном нападении на глумившегося над ним «вампира». Однако во взгляде, который она бросила на Тарджиса, он прочел вовсе не отвращение, а удивление и даже благоговение. Под этим взглядом он почувствовал себя человеком, которым нельзя играть безнаказанно. — Ужасно! Вы в эту минуту не помнили себя, да?
— Вот именно. Не помнил, что делаю. Нервы, знаете ли, очень развинтились… Я тогда вроде как помешался. Понять не могу, как я это сделал… Не такой я человек. Хотя, знаете, когда меня сильно заденут, я могу вспылить… Нет, все-таки не понимаю, как я мог… Мне это странно оттого, что сейчас я ничего такого не чувствую, ровно ничего.
— Счастье ваше, что все так кончилось. — Поппи на минуту искренне взволновалась, представив себе, как это могло кончиться. Затем принялась обсуждать вопрос с других сторон. — Впрочем, надо сказать, что бы ни случилось, она это заслужила своим поведением. (Поппи все время усердно подчеркивала свое возмущение Линой.) По-моему, она поступила с вами отвратительно. Бывают женщины просто бесчувственные. Я знаю одну — она маникюрша и живет недалеко от нас, — так вот она тоже такая. Отвратительно обращается с мужчинами и бог знает что о них говорит. Если бы они только слышали, что она говорит, они бы на нее больше и смотреть не захотели. Эта тоже дождется беды и скоро получит по заслугам. И поделом, мне ее ни капельки не жалко. Я не могла бы так обращаться с мужчиной, все равно каков бы он ни был, даже если бы он мне совсем не нравился и приставал ко мне и все такое. Подумать только! Сперва она вас разжигала и вела себя как самая последняя девчонка, которая собой не дорожит, — уж это одно должно было вам открыть глаза, но, конечно, мужчины никогда ничего не замечают.
— Теперь я это понял, — сказал Тарджис с пафосом, как человек, очистившийся от греха великим страданием.
— У влюбленных мужчин нет ни капли разума, — с жаром продолжала Поппи. — И вы в этой истории вели себя так же глупо, как другие. Конечно, вам это простительно: такая девушка, дочь богатого отца, может шить себе всякие платья, какие только захочет, и всегда нарядная и хорошенькая — вы небось думали, что красота у нее от природы, а на самом деле тут дело в деньгах — и больше ничего. Нет, подумать только, что у вас такое вышло с дочерью мистера Голспи! А я и не подозревала. Вы теперь сами видите…
Он, несомненно, «сам видел». И они продолжали беседовать в том же духе, оживленно и не без приятности, несмотря на печальную тему беседы. А потом мисс Селлерс спросила, который час, и Тарджис, не ответив на ее вопрос, сказал:
— Посидите еще немножко, не уходите. Мне нужно часть этих денег отдать моей квартирной хозяйке, и я не хочу откладывать. Я сию минуту вернусь.
Миссис Пелумптон накрывала стол к чаю. Она была очень довольна тем, что он отдал ей деньги.
— Эта девушка служит в той же конторе, где я, — пояснил Тарджис. — И ей поручили отнести мне деньги. Мы с нею поговорили обо всем, все обсудили…
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — сказала миссис Пелумптон очень любезно и с большим достоинством, ибо одно уже присутствие в доме (хотя бы и в другой комнате) незнакомой представительницы ее пола заставляло ее держаться особым образом — приветливо, но с важностью знатной дамы. — Может быть, эта леди выпьет с нами чашку чаю, если не побрезгает нашим обществом?
