Несмотря на все маслины, несмотря на все благодарные письма из окрестностей Бамберга с новыми пожеланиями относительно свежего винограда и изюма, военное честолюбие капитана Захариаса Беетца не успокоилось. Его тайная злоба была направлена против командира батальона, сидевшего на апельсиновом острове Санторин и общавшегося с Беетцем только посредством приказов по батальону. Приказы эти сперва доставлялись морем в Пирей и потом уже окольными путями достигали острова, где правил пивовар.
«Из надежных источников стало известно, что итальянский капитан все еще находится в расположении роты Беетца и даже установил связь с греческой группой сопротивления, которая сотрудничает с англичанами. Приказываю капитану Беетцу еще более основательно прочесать весь остров».
Беетц скомкал этот приказ, долго честил батальонных богов, называя их «прусские суки, любители сладкой водички», потом вручил Крафтчеку двадцать таблеток «антифибрина» и приказал раздобыть лимонов, которые могли бы дозреть в дороге. Потом вызвал фельдфебеля Цаудерера и велел ему выгрести мусорную корзину и найти приказ по батальону.
Станислаус и Вейсблатт уже второй вечер гуляли со своими греческими подружками. Пары шли отдельно, но не теряя друг друга из вида. Так хотелось девушкам.
Вейсблатт и Зоссо говорили по-французски. Вейсблатт даже не вспомнил об Элен, с которой когда-то болтал на том же языке и о смерти которой собирался написать книгу.
Станислаус и Мельпо любовались небом и любовались морем. Им нужно было много времени, чтобы жестами показать друг другу, как же они малы в сравнении с небом и морем.
Выйдя за черту города, Станислаус осторожно положил руку на дрожащее плечико Мельпо. Она посмотрела на него и кивнула. Она не захотела идти дальше и уселась в естественной скальной нише. Так они потеряли из виду Вейсблатта с Зоссо.
Она своими кофейно-смуглыми пальчиками гладила его поросшую волосами руку. Он сидел совсем как когда-то мальчишкой, боясь прозевать королеву бабочек. Может ли быть, что здесь, в чужой стране, его ждет любовь?
— Ты умеешь грести? — спросила она.
— Умею, — отвечал он.
— Поплыли со мной?
— Когда?
— Завтра.
— И ты поплывешь со мной без Зоссо?
— Поплыву! — Она закрыла лицо руками, словно застыдившись.
Пронзительный свист ворвался в пение цикад. Мельпо подняла голову. Она плакала.
— Почему? — спросил он.
Она снова улыбнулась. Свист стал настойчивее. Он звучал уже где-то поблизости. Это часовые перекликались друг с другом. Вероятно, заметили корабль. Ожидался транспорт с продовольствием. В гавани задребезжал судовой колокол. Тут же в ответ раздалось множество свистков. Кто-то бежал со всех ног. Запыхавшийся Вейсблатт.
— Тревога!
Они прочесывали остров. Они вспугивали тишину ночи криками и похабными шутками. Они обыскивали дома и пещеры, обшаривали пастушеские хижины. С прусской обстоятельностью они осматривали даже отары овец. И стреляли овец для своей кухни. Пристрелили и одного барана. Крафтчек взял себе рога, чтобы повесить в комнате за лавкой.
— Кто тут не бывал, пускай себе думает, что это рога африканской антилопы.
В пастушеских хижинах они обследовали каждую овечью шкуру, забывая иной раз вернуть ее на место. Дома дело шло к зиме. Они находили все: овечье масло и пастуший сыр, простоквашу и оливковое масло, но пещер с лисьими лазами не могли обнаружить. Всю ночь в горах слышались крики, визг и много чего было, а под утро в гавань доставили двух подозрительных пастухов. На этих пастухов внезапно закричали по-итальянски. Они не реагировали.
— Доказательством будет говно, — сказал капитан Беетц с видом бывалого вояки. — Раздеть этих негодяев! Кто в портки наклал, тот и итальянец.
Все рассмеялись, но пастухов раздели. Ничего не найдя в пастушьих портках, засмеялись снова.
— Пошли вон! — сказал капитан Беетц. Он был весел и великодушен. Смерил взглядом Крафтчека, возле которого стояла большая кадка с маслинами и лежали бараньи рога. Беетц кивком указал на маслины и направился к себе на квартиру. Лейтенант Крелль и унтер-офицеры последовали за ним.
Голые пастухи не сводили глаз с вооруженных людей. Как решил их судьбу этот капитан? Один из пастухов упал на колени и умоляюще простер руки к солдатам. Крафтчек положил рога на кадку с маслинами. И тоже молитвенно сложил руки, указал на небо и спросил:
— Мария?
Пастух кивнул. Крафтчек вернул ему штаны:
— На, прикройся. А то Матерь Божья плохо о тебе подумает.
Тут из толпы выскочил кто-то с коробочкой гуталина в руках. Гуталин марки «Эрдаль», высококачественный немецкий гуталин. Пастухам было велено повернуться задом. Уже поднялся восторженный гогот, как вдруг подбежал Станислаус и вырвал гуталин у хулигана.
— Только попробуй, своих не узнаешь!
Станислаус и тощий хулиган из Бохума стояли друг против друга как два волка. Все стихло. Крафтчек второй раз хватил рогами по кадке с маслинами, указательным пальцем постучал по ефрейторским нашивкам и закричал:
— Внимание! Прекратить! С вами говорит старший по званию!
Улюлюканье прекратилось. Напряжение спало. Станислаус забыл о тощем солдате.
Он сделал знак пастухам. Пастухи поклонились и, подхватив одежонку, как были, нагишом, помчались в горы.
30
Станислаус видит, как от него уплывает возлюбленная, его надежды рушатся, а слова его делаются горькими, как алоэ.
День начался синевой и золотом, как все дни на этом острове. На небе ни облачка. На горизонте ни одного корабля. С продовольствием стало туговато. Что значат маслины без хлеба? Куда годится баранина без фасоли?
Поздним утром из-за горы появились три английских штурмовика. Ни один из часовых не заметил их приближения. Они летели под прикрытием сверкающего солнца и обрушились на гавань как огромные греческие коршуны. Они обстреляли солдат, лежавших на пляже, сбросили бомбу на мол и разметали взрывом целую стаю лодок, пришвартованных в гавани. И наконец бомба разорвалась неподалеку от квартиры капитана-пивовара Беетца. Самолеты сделали еще заход и обстреляли троих солдат, на веслах шедших с рыбалки, прострелили бак на полевой кухне, ранили в правое предплечье Вилли Хартшлага и убили двух греческих детишек, клянчивших у Хартшлага суп с маслинами.
Тревогу объявили слишком поздно. Вопли и рев Беетца тоже запоздали. Итак, война их здесь нашла! В роте было шестеро убитых. Шесть солдат погибли, принимая солнечные ванны! Бывший ротмистр запретил всякие там купания и в приступе бешенства заодно запретил и бомбометание. Лейтенант Крелль поперхнулся смехом. С этого момента все было запрещено. Убитые греческие дети в рапорте командира роты не упоминались.
Вилли Хартшлаг был ранен. Станислаус, в прошлом второй повар, получил распоряжение лейтенанта Крелля принять ротную кухню. Станислаус выслушал приказ и глухо щелкнул каблуками.
Когда солнце нырнуло в море, Станислаус стоял возле часового в гавани.
— Лодку тебе?
— Рыбки половить.
— Ты не знаешь, что все запрещено?
— Надо ж на завтрак чего-нибудь свеженького в котел положить.
— Ладно, езжай, только прошу, не надо этих каракатиц, их не прожуешь.
Станислаус греб вдоль берега и слушал, как перекликались часовые. Разрешение на прогулку было получено. Он через Вейсблатта передал Мельпо, где ей следует его ждать. Сам же он не мог дождаться, когда ее кофейные пальчики коснутся его руки. О большем он и не думал. Ему радостно было сознавать, что он уже не пустая скорлупа. В нем еще жила любовь, и в довершение всего на него снизошли эти стихи о пастухе Аврааме. Значит, в нем еще есть кое-что человеческое.
Мельпо стояла на скале. Казалось, она выступает из камня, точно ожившая статуя. Она без всяких ужимок села к нему в лодку, склонила набок свою детскую головку, прислушалась, потом взялась за его руку так, словно хотела помочь ему грести. Он был благодарен ей. Надо же, что со мной происходит! Как хорошо, что я жив!
Зажглись звезды — на небе и на море. Весла разрывали пополам частичку неба, отражающуюся в море, но небо было огромно и море огромно. Они плыли почти вплотную к берегу. Это был тот самый песчаный берег, где рота Станислауса высадилась на остров: над ними было то скальное убежище, откуда их тогда обстреляли итальянцы. А они ответили пушками…
Мельпо подняла руку. На берегу рос цветок. Цветок в песке, чудо какое-то. Мельпо захотелось по мелководью добраться до цветка. Станислаус удержал ее, сам спрыгнул с лодки и побрел по воде к берегу. Цветок был твердый. Он ощупал пальцами лепестки. Они были бумажные. Он ощутил разочарование. Ему захотелось принести Мельпо что-то совсем другое, может быть, красивый улиточный домик. Он нашел мерцающую перламутром ракушку. Когда же он повернулся к лодке, то увидел, что ее относит в море.
