— Мельпо!
Мельпо помахала ему рукой. Подняв руку, чтобы помахать ей в ответ, он заметил, что в лодке еще кто-то сидит. Мужчина.
— Gratia! — донеслось с лодки.
Станислаус опустил руку. В лодке сидел итальянский капитано. И он уплывал вместе с Мельпо.
Станислаус не поднял тревогу. Он, как был одетый, вошел в воду поглубже. Ступил в отражение звездного неба, окунулся, швырнул в море свою пилотку, снова окунулся и лишь тогда успокоился. В этом спокойствии он побрел к берегу. Горечь разливалась в нем, колючая горечь, точь-в-точь листья алоэ.
Он добрался до часового в гавани и сказал:
— Лодка опрокинулась.
— Если б ты хоть знал, где она, лодка, — испугался часовой.
— Я знаю.
— Выходит, завтра опять эту вонючую баранину жевать?
Станислаус ничего не ответил. И пошел к себе на квартиру. Перед низким белым домом он вспомнил, что вечером он перебрался отсюда на кухню. Он повернул назад. Его трясло. Трясло от страха за Мельпо и капитано. Больше он ни на что не годился.
В помещении кухни его дожидался фельдфебель Цаудерер. Он сидел возле кровати Хартшлага. Хартшлаг, несмотря на ранение, не пошел в лазарет. Надо было кое-что обговорить в связи с передачей кухни Станислаусу. Ожидая его, он заснул.
Фельдфебель вскочил:
— Когда вы заявляетесь, в конце-то концов?
— Опрокинулась лодка! — Станислауса знобило. Он хлебнул из бутылки, стоявшей на ящике рядом со спящим Хартшлагом. Вино было густое и сладкое. Он хлебнул еще. Горечь не проходила. Фельдфебель Цаудерер подвинул к нему какой-то список.
— Подпишите это, мы все проверили, понимаешь. Запасы скудные, но все сходится.
Станислаус подписал. Над морем гудел самолет. Цаудерер испуганно погасил свет. Подошел к окну. Станислаус пил сладкое вино. Горечь оставалась. Она сочилась из сердца.
— Опять самолет, — сказал фельдфебель, стоя у окна.
Станислаус не ответил. Он чувствовал, что вино начинает действовать, но горечь не проходила. Гуденье за окном стало тише.
— Улетает, — заметил Цаудерер и перевел дух. — Мы что, скоро тут совсем отощаем?
Станислаус ничего не ответил. Он зажег свет. Цаудерер собрался уходить, но в дверях что-то еще вспомнил.
— Транспорта с обеспечением нет как нет, понимаешь. — Он поскреб пальцем пуговицу на кителе. — Так что кухня понадобится только в будущем.
Горечь достигла языка Станислауса.
— У нас нет будущего.
Фельдфебель решил остаться. Будущее его интересовало.
— Это как?
— У убийц нет будущего.
— Ну знаете! — Фельдфебель опять стоял у окна. — Я не убийца, понимаешь!
— Никто не станет спрашивать, что вы тут делали персонально. Вы здесь. Этого довольно. И попали вы сюда не без убийств.
Фельдфебель распахнул окно. С моря повеяло ветерком.
— Думайте, что говорите!
— Как минимум одного человека вы прикончили!
Цаудерер опустил глаза. Казалось, он пересчитывает половицы.
— Допустим, вы знаетесь с тайными силами, понимаешь. У вас есть дар… но я никого не убивал.
— Вы убили человека по фамилии Цаудерер, иначе вы бы здесь не были.
Фельдфебель вспылил:
— А вы?
— А я убил Бюднера!
Цаудерер рухнул на ящик Вилли Хартшлага. Карельская клееная фанера заскрипела. Воробьиный голос Цаудерера дрожал.
— Я прошу вас, ведь мы солдаты, Бюднер.
— Убийцы! — воскликнул Станислаус. — Нам не на что надеяться.
— Это все философия, понимаешь, — пропищал Цаудерер. — Философия, и только.
— Заткнитесь! — Вилли Хартшлаг проснулся от скрипа своего ящика. — Бюднер, я на тебя донесу.
Фельдфебель выбежал вон. Вилли Хартшлаг снова отвернулся к стене. Станислаус слышал, как Цаудерер топал в темных сенях.
— Если меня заберут в лазарет, ящик сопрут как пить дать, — сказал Хартшлаг. Станислаусу стало смешно:
— А кто же о нем позаботится, если ты меня упрячешь в карцер?
Хартшлаг повернул голову к нему:
— И как ты можешь говорить такое при фельдфебеле?
Шаги в сенях опять приблизились к двери. Цаудерер вернулся.
— Я не могу больше молчать, — сказал Станислаус.
В двери повернули ключ. Так вот зачем вернулся Цаудерер!
Ветер с моря усилился. Или это шумело в голове Станислауса? Он подошел к окну.
— Ветер! — сказал он, спрятав за этим словом свои мысли. Хартшлаг не шелохнулся. Станислаус взял висевший на стене над ящиком карабин Хартшлага. Хартшлаг глубоко вздохнул. Он спал. Станислаус прихватил и патроны Хартшлага, еще раз прислушался к шуму ветра и выскочил в окно.
Когда он добрался до ближайшей горной вершины, внизу, в гавани, объявили тревогу. Он был горд, что из-за него объявили тревогу, и ему очень захотелось, чтобы это слышал Роллинг.
31
Станислаус узнаёт, что человечность в конце концов вознаграждается, он превращается в монаха и спешит навстречу новым превращениям.
Пещера была сухой и просторной. В ней имелось ложе из мягких лишайников. Станислаус сидел в пещере уже третий день. Темнота начинала угнетать его. Станислауса привел сюда пастух, которого он звал Авраамом. Он приходил каждую ночь и, прежде чем войти, кричал совой. Авраам приносил ему еду и питье. И зажигал лучину, так как, чтобы говорить, им надо было видеть друг друга.
В роте уже перестали искать Станислауса. Его объявили дезертиром. Часовой в гавани сообщил, что исчезла одна лодка, та самая, на которой уплыли Мельпо и капитано.
— А что будет со мной? — спросил Станислаус.
— Надо ждать, немножко ждать! — Авраам руками показал время ожидания. Оно было длиною в десять сантиметров.
Станислаус думал и спал. Поест немного, попьет, задумается и снова засыпает. Он уже утратил чувство времени. Часы его стояли с того вечера на море. Он вновь и вновь перебирал в памяти всю свою жизнь вплоть до этой самой минуты. Он ни в чем не раскаивался и все еще был готов расстаться с жизнью. Слишком мало он один мог сделать, чтобы уничтожить в мире зло. Это не имело смысла.
Он услыхал, как кто-то скребется у входа в пещеру. Покатился маленький камушек. Авраам пришел? Значит, минул еще один день? Крика совы не слышно, но шаги приближались. Неужели его все-таки нашли? Обнаружили следы, ведущие к пещере? Он схватил карабин. Ты будешь стрелять? Нет, ты не будешь стрелять. Ведь это может оказаться Крафтчек или горемыка Цаудерер. Нет, ты не будешь стрелять. Он положил карабин. Теперь, должно быть, тот, кто пришел, уже совсем близко. И все же он снова схватился за карабин. Выходит, твоя жизнь значит для тебя больше, чем ты думаешь. Ты просто бахвал. А если это Вейсблатт и ты его убьешь? Он снова отложил карабин. Он отбросил его подальше. Чтобы нельзя было его взять машинально. Перед ним что-то тихонько зашуршало. Он протянул руку. И схватился за длинные волосы. Тихий вскрик:
— Станислаус! Станислаус!
Он разжал руку. Ему стало стыдно. Это была Зоссо.
Она стащила с него горные ботинки на гвоздях и натянула ему на ноги что-то другое. Она очень старалась.
— Fuyez! Fuyez! — бормотала Зоссо.
Станислаусу вспомнилась любовная парочка из Франции. Может, это теперь пришла награда за его помощь влюбленным? Значит, все-таки имело смысл быть человеком и поступать как человек.
Они были уже недалеко от берега, когда он заметил часового. Он удержал Зоссо. Она вырвалась от него. Не видит она, что ли? Он опять схватил ее. Часовой обернулся. Станислаус вспомнил о карабине. Карабин остался в пещере. Итак — конец!
Часовым оказался Вейсблатт. Он тихонько выругался:
— Где вас так долго носит?
Зоссо потянула обоих за собой.
Они подошли к лодке. Там кто-то сидел. Они тоже влезли в лодку. Это была Мельпо. Она молча кивнула, и они отчалили. Девушки не пустили мужчин на весла. Двое мужчин, две девушки, звездное небо и море. Ни слова — только плеск весел. Лиц друг друга они не видели. Только очертания.
Звезды померкли. Море стало серым. Пришло утро. Затем море сделалось синим, на волнах заиграли солнечные блики. Они пристали к острову, полночи угрожающе темневшему перед ними.
Девушки выбились из сил, но весел не отдавали. Кофейная ручка Мельпо указывала на берег. Зоссо растолкала заснувшего Вейсблатта.
Мужчины выпрыгнули из лодки, девушки остались на веслах. Зоссо вытащила письмо из кармашка. На ее платье было множество узких кармашков. Она отдала письмо Станислаусу и показала ему белый дом на высокой скале. Мужчины смотрели вверх.
— Классический вид, — проговорил Вейсблатт и как-то нервно провел рукой по волосам.
Когда они обернулись, лодка с девушками уходила обратно в море.
— Au revoire! — крикнул Вейсблатт. Станислаус махал им вслед и плакал. Девушки поднялись в лодке, поклонились и снова сели за весла. Ни взгляда, ни улыбки.
