Мы чувствуем, что в этом месте нам могут задать вопрос, нашептывал ли что-нибудь мистер Уинкль Арабелле Эллен во время этого краткого разговора, и если да, то что он сказал, и далее, беседовал ли мистер Снодграсс конфиденциально с Эмили Уордль, и если да, то что сказал он. На это мы отвечаем, что, о чем бы они ни говорили с леди, они ровно ничего не сказали мистеру Пиквику или мистеру Тапмену на протяжении двадцати восьми миль и что они часто вздыхали, отказывались от эля и бренди и вид у них был мрачный. Если наши наблюдательные читательницы могут вывести какие-либо заключения из этих фактов, мы просим их сделать эти выводы во что бы то ни стало.
ГЛАВА XXXI,
которая целиком посвящена юриспруденции и различным великим знатокам, ее изучившим
В разных углах и закоулках Темпля разбросаны темные и грязные комнаты, где во время судебных вакаций можно видеть в течение целого утра, — а во время сессий также и до вечера, — почти непрерывный поток адвокатских клерков, входящих и выходящих со связками бумаг, торчащими под мышкой и из карманов. Есть несколько рангов адвокатских клерков. Есть клерк-учащийся, который платит за ученье и сам станет когда-нибудь поверенным, который имеет открытый счет у портного, получает приглашения на вечеринки, знаком с одним семейством на Гауэр-стрит и с другим на Тэвисток-сквер; который уезжает из города на каникулы повидаться с отцом, имеющим всегда наготове лошадей; этот клерк является, короче говоря, аристократом среди клерков. Есть клерк на жалованье, — живущий или приходящий, как случится, — который тратит большую часть своих тридцати шиллингов в неделю на свои прихоти, ходит за полцены в театр Эдельфи[95] по крайней мере три раза в неделю, величественно развлекается после этого в погребках, где торгуют сидром, и является скверной карикатурой на моду, выдохшуюся полгода назад. Есть клерк-писец средних лет с большой семьей, всегда оборванный и часто пьяный. И есть конторские мальчики, впервые надевшие сюртуки, которые питают надлежащее презрение, к школьникам и, расходясь вечером по домам, угощаются в складчину копченой колбасой и портером, полагая, что это и есть «жизнь». Есть другие разновидности, слишком многочисленные, чтобы их перечислять, но, как бы многочисленны они ни были, всех этих клерков можно увидеть в определенные служебные часы, когда они торопливо входят в только что упомянутые места или покидают их.
В этих изолированных уголках помещаются официальные конторы адвокатов, где выдают судебные приказы, заверяют судебные решения, подшивают жалобы истцов и приводят в действие многие другие хитроумные приспособления, изобретенные для мук и терзаний подданных его величества и для утешения и обогащения служителей закона. В большинстве случаев это низкие, затхлые комнаты, где бесчисленные свитки пергамента, которые прели под спудом в течение прошлого века, распространяют приятный аромат, смешивающийся в дневное время с запахом тления, а в ночное — с различными испарениями, какие исходят от сырых плащей, мокрых зонтов и дрянных сальных свечей.
Вечером, около половины восьмого, дней через десять или недели через две после возвращения мистера Пиквика и его друзей в Лондон, в одну из этих контор торопливо вошел человек в коричневом сюртуке с медными пуговицами. Концы его длинных волос были старательно закручены вверх и цеплялись за края потертой шляпы, а запачканные темно-серые панталоны так туго натянуты на блюхеровские башмаки, что колени его грозили каждый момент вырваться наружу. Он извлек из кармана сюртука длинную и узкую полосу пергамента, на которой дежурный чиновник поставил неразборчивый черный штемпель. Потом он вытащил четыре листка бумаги того же размера, составлявшие печатные копии пергамента с пробелами для фамилий, и, заполнив пробелы, спрятал все пять документов в карман и торопливо вышел.
Человек в коричневом сюртуке с каббалистическими документами в кармане был не кто иной, как наш старый знакомый — мистер Джексон из конторы Додсона и Фогга, Фрименс-Корт, Корнхилл.
Однако, вместо того чтобы вернуться в контору, откуда он пришел, он направил свои стопы к Сан-Корту и, войдя в гостиницу «Джордж и Ястреб», пожелал узнать, дома ли некий мистер Пиквик.
— Позовите слугу мистера Пиквика, Том, — сказала буфетчица «Джорджа и Ястреба».
— Не трудитесь, — сказал мистер Джексон, — я пришел по делу. Если вы мне покажете комнату мистера Пиквика, я и один дойду.
— Ваша фамилия, сэр? — спросил лакей.
— Джексон, — ответил клерк.
Лакей поднялся наверх, чтобы доложить о мистере Джексоне, но мистер Джексон избавил его от труда, последовав за ним по пятам и войдя в комнату раньше, чем тот успел издать членораздельный звук.
В этот день мистер Пиквик пригласил своих трех друзей к обеду. Все сидели у камина и пили вино, когда мистер Джексон появился, как было описано выше.
— Здравствуйте, сэр, — сказал мистер Джексон, кивая мистеру Пиквику.
Сей джентльмен поклонился и казался слегка изумленным, ибо физиономии мистера Джексона он не помнил.
— Я от Додсона и Фогга, — сказал мистер Джексон в виде пояснения.
Мистер Пиквик встрепенулся при этом имени.
— Обратитесь к моему поверенному, сэр, мистеру Перкеру в Грейз-Инне, — сказал он. — Проводите этого джентльмена, — обратился он к лакею.
— Прошу прощенья, мистер Пиквик, — сказал Джексон, спокойно кладя шляпу на пол и доставая из кармана кусок пергамента, — но в таких случаях вручение через клерка или агента… вы понимаете, мистер Пиквик?.. Простая предосторожность, сэр, в соблюдении юридических форм. — Тут мистер Джексон бросил взгляд на пергамент и, положив руки на стол и озираясь с приятной и вкрадчивой улыбкой, сказал: — Послушайте, не будем спорить из-за такого пустяка. Джентльмены, кто из вас Снодграсс?
При этом вопросе мистер Снодграсс вздрогнул так заметно, что другого ответа не потребовалось.
— А-а-а… я так и думал, — сказал Джексон еще любезнее. — Мне придется слегка обеспокоить вас, сэр.
— Меня?! — воскликнул мистер Снодграсс.
— Это только повестка по делу Бардл против Пиквика со стороны истицы, — ответил Джексон, выбирая один из листков бумаги и доставая из жилетного кармана шиллинг. — Дело будет слушаться в самом начале сессии, четырнадцатого февраля, по нашему предположению. Мы признали это дело подлежащим специальному жюри[96], и в списке значится только десять присяжных. Это вам, мистер Снодграсс.
С этими словами Джексон показал пергамент мистеру Снодграссу и сунул ему в руку бумажку и шиллинг.
Мистер Тапмен следил за этой процедурой в безмолвном удивлении, как вдруг Джексон повернулся к нему и сказал:
— Если я не ошибаюсь, ваша фамилия Тапмен?
Мистер Тапмен взглянул на мистера Пиквика, но, не усмотрев в широко раскрытых глазах сего джентльмена совета отречься от своего имени, ответил:
— Да, моя фамилия Тапмен, сэр.
— Полагаю, вот этот другой джентльмен — мистер Уинкль? — сказал Джексон.
Мистер Уинкль пробормотал утвердительный ответ, и оба джентльмена немедленно получили от проворного мистера Джексона по листу бумаги и по шиллингу.
— Боюсь, — сказал Джексон, — что вы меня сочтете довольно надоедливым, но мне нужен еще кое-кто. У меня здесь значится имя Сэмюела Уэллера, мистер Пиквик.
— Пошлите сюда моего слугу, — сказал мистер Пиквик лакею.
Лакей удалился, чрезвычайно удивленный, а мистер Пиквик предложил Джексону присесть.
Наступило тягостное молчание, которое в конце концов было нарушено ни в чем не повинным ответчиком.
— Полагаю, сэр, — сказал мистер Пиквик с негодованием, возраставшим по мере того, как он говорил, — полагаю, сэр, что намерения ваших патронов заключаются в том, чтобы попытаться меня обвинить на основании показаний моих же собственных друзей?
Мистер Джексон несколько раз похлопал указательным пальцем по левой стороне своего носа, давая понять, что здесь он находится не для того, чтобы открывать тайны тюремного двора, и шутливо ответил:
— Не знаю. Не могу сказать.
— Для чего же, сэр, — продолжал мистер Пиквик, — если не для этой цели, были вручены им эти повестки?
— Прекрасная уловка, мистер Пиквик, — отозвался Джексон, медленно покачивая головой, — но она ни к чему не приведет. Попытайтесь, беды в этом нет, но из меня мало удастся вытянуть.
Тут мистер Джексон снова улыбнулся присутствующим и, приставив большой палец левой руки к кончику носа, правой рукой привел в движение воображаемую кофейную мельницу, показав таким образом изящную пантомиму (в те времена очень популярную, но теперь, к сожалению, устаревшую), смысл коей был таков: «Меня не надуешь».
— Нет, мистер Пиквик, — сказал в заключение Джексон, — пусть у Перкера поломают головы над тем, для чего мы вручили эти повестки. Если не угадают, пусть подождут суда и тогда узнают.
