Я ничего не знаю о саксонском Главе почтенном.
Вот бесконечная для воинов отрада; бессмертна радость их.
И если бы они открыли дверь южную[223], то праздновать могли бы вечно,
Слух ублажая песней райских птиц.
Об Острове Блаженных я не позвано всуе рассуждать.
Весь в одеяниях святых, вернувшихся оттуда. Бессмертный запах Ра[224] по-прежнему живет.
Я знал все это, но в познаниях моих невежество сквозило.
И вот — тот день, когда гулял я в лесу у Каэр-рио[225], главной чаще Гвента.
Я видел золотую Мифанви — она в ручье Тароджи омывалась.
По тему волосы ее струились. Корона короля Артура растворилась в тумане призрачном.
Я пристально смотрел в ее небесно-голубые очи.
Не видя прелестей прекрасных тела.
О дар бессмертных!
О чудо сокровенной тайны!
В момент, когда я обнял Мифанви, я стал бессмертным*
*Перевод уэльских стихов, указанных в записной книжке.
Я все же осмелился рассказать о "золотой Мифанви", которую люди называют "обычной девушкой". Возможно, она выполняла тяжелую работу, и никто о ней не заботился до тех нор, пока бард не нашел ее, купающейся в ручье Тароджи. Лесные птицы все видели и не преминули сказать: "Это — презренный незнакомец!"
24 июня. С момента, как я закончил писать свою книгу, прошло немало времени и уже наступило лето. Утром я проснулся очень рано, и даже в этом ужасном месте после восхода солнца воздух был свеж и ясен. Длинные солнечные лучи озаряли ветви кедра. Я думаю, она приехала ко мне но запретному пути: и она была похожа на белый и золотой мир во время рассвета. Под окном начал петь черный дрозд. Мне кажется, он прилетел издалека и этим утром пел на горе для меня. Лес хранил безмолвие, и только маленький блестящий ручеек струился со склона между темно-зелеными ольхами.
"В Долине Вышней[226] птица поет.
Деви, Тегфит и Сиби царствуют здесь;
Сладость — это долина с милым сердцу журчанием вод.
В Долине Вышней птица поет.
Подобен звону святых колоколов голос се золотой;
Сладость — это долина, что вторит эхом мелодии той.
В долине Вышней птица поет.
Тегфит на юге познал мудрость[227] Муки,
В вечных небесных хорах песни слышатся звуки.
В долине Вышней птица поет.
У Деви на западе — райский алтарь. И, как встарь,
Хочет он, чтоб Аллилуйя над Англией вечно звучала.
В долине Вышней птица ноет.
Сиби на севере Принцам наставником был:
Песни хвалебной Эдлоган в небе свободно парил.
В долине Вышней птица пост.
Когда доведется мне снова услышать ее?
Когда вновь увижу я Глэдис в долине, где птица поет?"[228]
"В сладком Вышнем Долине, где раздавались Некогда гимны святые.
С отрогов холмов тот звук повторяют Птичьи трели простые.
В сладкой Вышней Долине, где ручеек Рябью покрытый течет,
Взгляд перспектив восхитительных полон,
Песней Фил мел а слух околдован, той, что вечно живет.
В сладкой Вышней Долине,
Жизнь мирскую презрев, сбросив нут ее прах,
Девица в хоры земные ушла,
Те, что и ныне звучат в небесах".
Размышляя о том, что я знаю — о чудесах заката и рассвета, не могу поверить, что мне даровано это чудо, утраченное остальным миром. Я слышал разговоры некоторых ребят о женщинах. Их слова и истории были глупы и пусты, словно беседу вели нелюди, а свиньи. По-видимому, в силу возраста они просто ничего не знали об этом, и в их ограниченных, глупых умах могли родиться только такие противные и пошлые рассказы. Но в городе я слышал, как бедные женщины ругаются на своих мужей и как мужчины орут на них в ответ; однако еще хуже, когда они думают, что занимаются любовью.
"В сладкой Вышней Долине Давидовы речи,
Духом евангельским диких британцев пленили,
И те непотребную брань, что за жизнь накопили.
В мелодию музыки нежной оборотили.
В сладкой Вышней Долине Сиби учил
Надменного принца святому закону;
Путь показал ему к небесам,
Почтенье и страх внушил племенам.
В сладкой Вышней Долине песня Филмела
Звучит и тревожит, как прежде.
Могу ли лелеять я счастье надежды
В объятиях Глэдис вновь рай ощутить?"
Это можно отнести не только к мальчикам и беднякам; среди подобных людей встречаются и учителя и их жены. О таких говорят: "Живут, как кошка с собакой". Да что далеко ходить: известно, что дочь директора была выставлена на аукционе и куплена богатым промышленником из Бирмингема — ужасным, жирным животным с глазами свиньи, который был старше се в два раза. Они называли это "прекрасной партией".
Итак, я начал задумываться о том, что, скорее всего, в мире мало сведущих людей; что истинная тайна похожа на большой город, скрытый на дне моря и только что замеченный одним или двумя счастливцами.
Возможно, это — не те сияющие Острова, что искали святые, где потрясающие яблоневые сады и все радости рая. Но чтобы найти Аваллон, или Остров Блаженных, нужно отдаться на волю волн в лодке без весел и парусов. Иногда святые могли стоять на скалах, смотреть на те Острова, которые находились далеко посреди моря, вдыхать приятные ароматы и слышать колокола, зовущие па трапезу, в то время как остальные вообще ничего не видели и не слышали.
Сейчас я понимаю, как было бы странно, если бы обнаружилось, что практически каждый из нас похож на тех, кто стоял на скалах и мог видеть простирающиеся вокруг волны, синее небо и туман вдалеке, если бы все мы вдруг оказались в неправильном мире, мире замечательных сокровищ, что окружают нас. Но мы не понимаем сущего — швыряем драгоценные камни в грязь, используем потиры в качестве мусорных ведер и превращаем святые одежды в тряпки для мытья посуды. И таким образом мы поклоняемся огромному зверю — монстру с головой обезьяны, телом свиньи, копытами козла и роящимися но всему его телу вшами. По что, если люди, коих ныне принято называть суеверными и отсталыми, в действительности очень мудры, в то время как все мы, напротив, безнадежные глупцы?! Не правда ли, похоже на историю о человеке, жившем в сияющем дворце со сто одной дверью. Сто из них открывались к сады радости, счастья дома удовольствии, в красивые страны, волшебные моря золотые пещеры, алмазные холмы и другие прекрасные места. По одна дверь вела в глубокую яму, и это была единственная дверь, которую человек когда-либо открывал. Шли годы, и уже его сыновья и внуки не раз открывали все ту же единственную дверь. И так продолжалось до тех пор, пока они не поняли, что есть и другие двери. Подобным образом, если кто-то посмеет говорить о дорогах, саде счастья или золотых холмах, его назовут сумасшедшим либо очень злым человеком.
15 июля. На днях случилось нечто странное. Перед обедом я отправился на короткую прогулку за город но данхэмской дороге и пришел к перекрестку четырех дорог. Это весьма симпатичное место для Люптона; там есть участок со старым большим вязом посередине, а вокруг дерева — грубо вытоптанная площадка, где часто отдыхают люди. Бывая там, я слышал какую-то музыку, исходящую от дерева. Это напоминало танец фей, а затем к нему присоединялись странные торжественные звуки, походившие на речитатив священников, и хор вторил им глубокой, раскатистой, волнующей мелодией. А феи продолжали кружиться в танце. Во время службы я, так или иначе, думал о серой церкви на высоком утесе над ноющим морем и о праведниках, не танцующих на душистом торфе. И тут я вдруг услышал морские волны, ветер, крик чаек и восхитительный высокий звук музыки, словно феи, камни, волны и дикие танцы — все было подчинено тому пению, что исполнялось в церкви.
Заинтересовавшись, я огляделся и увидел поддеревом оборванца, играющего на скрипке: он играл для себя, играл вдохновенно, раскачиваясь из стороны в сторону. Заметив меня, он прервал свою музыку и сказа:!:
— О! Юный господин доставит себе удовольствие, дав бедному старому скрипачу пенни пли, возможно, два. Люптон — ужасный город, Когда я играю грязным жуликам воинский рил[229], они просят сыграть им какую-нибудь бездарную песенку — пусть черное проклятие дьявола сойдет на них. Это всего лишь скучная поделка, исполняющаяся с листа. Но зеленая земля — благословение святых — ожила в вашей душе сегодня, в этот день и навсегда! Поверьте, ваша светлость, в течение всего этого длинного дня я мечтал о кружке пива.
Я дал ему шиллинг, ибо его музыка была прекрасной. Он неотрывно смотрел на меня и, закончив говорить, изменился в лице. Я подумал, что он, возможно, напуган, отсюда и его странный взгляд. Я спросил, не болен ли он.
— Я могу обрести прощение, — вместо ответа произнес музыкант, и теперь его голос звучал очень серьезно, без какой-либо тени лести, проскользнувшей в начале разговора. — Я могу получить прощение за разговор с таким человеком, как вы. Весь день я просил милостыню, а подал мне тот, кому предначертано стать Кровавым Мучеником.
