А что же чувствует, о чем думает во время своих постоянных поездок по реке тот, кто заменил ему отца? Этого никто не знает: никому не поверяет рыбак своих чувств и мыслей. Говорят, он со дня похорон ни разу в беседе с людьми не упоминал о покойнице жене. Он, как и когда-то, не ищет общества людей. И весною, летом и осенью небо заменяет ему дом, а река — жену.
А в долгие зимние вечера в окошке неманского рыбака допоздна светится слабый огонек лампы, и парни и девушки, когда проходят мимо, спеша на вечерницы к Козлюкам, слышат за этим окном монотонный голос, неустанно бормочущий что-то. На столе раскрыт молитвенник, а над ним склоняется высокий седой человек с морщинистым лбом и, с трудом произнося по складам длинные слова, медленно читает напечатанные в книге молитвы. Других книг Павел Кобыцкий до сих пор не видел и, вероятно, никогда не увидит. В городе, куда он ездит, никаких книг не купить, а достать их у людей или хотя бы узнать что-нибудь о них ему очень трудно. Зато свой молитвенник он прочитал от первой до последней страницы уже три раза и сейчас начал читать в четвертый. Впрочем, последние два-три года у него уже меньше времени для чтения: часто на столе вместо молитвенника Франки раскрыт старый букварь с пожелтевшими, истрепанными страницами, а рядом с Павлом на высокой табуретке сидит Октавиан и, запустив руки в свою льняную кудель, бубнит: — Б-а — ба. Б-е — бе.
Минувшей зимой он дошел уже до буквы «к», но за лето забыл многое из того, что выучил, и Павел велел ему начать снова с буквы «б».
Октавиан бубнит довольно долго, потом ложится я засыпает. Тогда Павел начинает вполголоса читать «Богослужение».
Наконец в окне рыбака гаснет свет. Глубоко и спокойно спят в снегу хаты, длинным рядом выстроившиеся по краю высокого берега. Ничто живое голосом своим не нарушает бездонной тишины зимней ночи — изредка только залает собака или послышится заглушенное стенами пение петухов. Зато в этой тишине яснее звучат голоса природы.
Порой ледяной мороз-великан бродит по деревне, сердито и громко стучится в хаты, пощелкивает за окнами то близко, то подальше, с сухим треском похаживает по плетням. В другие ночи под тихие вздохи ветра приходит оттепель, и сосульки, свисающие с крыш, тают с однозвучным плеском, словно плачут, а ветер шепчется с деревьями и таинственным шелестом разбегается по сухим стеблям на огородах.
А иногда ночи бывают шумные, грозные. В темных просторах поднимается бешеная пляска вихрей, воздух наполнен каким-то кипеньем, стремительным кружением и воем, в котором слышатся все голоса мира. Здесь как будто сшибаются гигантские ядра, состязаются между собой раскаты грома и гул пушек и с неутихающим грохотом летят от края до края земли. Здесь воют под ударами бичей своры собак, прорезают воздух крики истязаемых, рыданья отчаявшихся, протяжные жалобы…
Но весь этот адский шум и беснование не будят людей, спящих под низенькими кровлями, укрытыми снегом.
В такие ночи, когда мороз стучит, щелкает, трещит, когда вздыхает, всхлипывает и бормочет оттепель, когда вихри неистовствуют в воздухе, только в одной из деревенских хат долго не засыпает человек.
Подле него на постели спит, ровно дыша, прижавшийся к нему мальчик, а он лежит без сна, смотрит в непроницаемую тьму, вслушивается в голоса ночи. И не раз в глубокой тишине, наполненной только этими голосами, слышны частые удары кулака в крепкую грудь и громкий, страстный, молящий шепот:
— Господи, помилуй ее, грешную! Господи, помилуй ее, грешную и несчастную!
Около века отделяет нас от времени, когда были написаны два произведения прославленной польской писательницы Элизы Ожешко, представленные в этой книге.
Первое из них — роман «Господа Помпалинские» — создано еще молодой женщиной (ей тогда едва минуло 35 лет), второе — повесть «Хам» — появилось через 12 лет, в пору расцвета таланта писательницы, к тому времени уже известной своей новеллистикой и главным делом ее жизни — романом «Над Неманом».
Больше сорока лет длилось служение Ожешко на литературном поприще во благо отчизны. Служение, поприще, отчизна — не просто высокопарные слова. По собственному признанию Элизы Ожешко, подавление царизмом польского национально-освободительного восстания 1863 года побудило ее служить родине по мере своих сил и способностей. «Разные бывали сомнения в моей жизни, — писала она впоследствии, — но в том, что я обязана служить Родине и любить ее, я не сомневалась никогда»[487].
Элиза Ожешко жила и творила в трудную для ее народа эпоху. Молодость ее связана с восстанием 1863 года, в старости она была свидетельницей первой русской революции 1905 года, за которой следила с тревогой, опасениями и надеждой, справедливо считая, что разрешение польского вопроса неразрывно связано с ее победой. В 1905 году она писала шведской писательнице Элен Вестер, переводчице романа «Над Неманом» и других ее произведений на шведский язык: «… Мы стоим перед прекрасной, хотя и трагической картиной — огромной численности народ подымается с Прокрустова ложа своей неволи. Пробудился скованный Скиф и загремел цепями. Поднял голову и расправил плечи, но тело его все еще привязано к невольничьему ложу, на котором он лежит. Мы прикованы к этому исполину, мы невольные соучастники его судьбы, но мы еще не знаем, сумеет ли он подняться во весь рост и твердо встать на ноги… Как долго он спал!»[488]
Годы ее жизни и творчества были и годами становления и расцвета польской реалистической литературы, в чем ее участие столь же значительно, как и участие ее знаменитых современников Юзефа Игнация Крашевского, Генрика Сенкевича, Болеслава Пруса, Марии Конопницкой и более молодых — Стефана Жеромского и Владислава Реймонта.
Элиза Ожешко родилась 25 мая (6 июня по новому стилю) 1841 г., в семье крупного помещика Бенедикта Павловского. Об отце, которого она почти не помнила (он умер, когда ей не было двух лет), она писала впоследствии, что по своим взглядам он был вольнодумец, как говорили тогда, «вольтерьянец». Ее родственники утверждали, что свои способности и вольномыслие она унаследовала от отца. О широте взглядов отца, его образованности свидетельствовала богатая библиотека, в которой была представлена и французская литература XVIII века — Вольтер, Руссо, Дидро и другие энциклопедисты; с их трудами Ожешко познакомилась еще молоденькой девушкой.
Мать ее, по воспоминаниям писательницы, была несколько деспотичной красивой женщиной, привыкшей к комфорту, что, однако, не мешало ей быть горячей патриоткой. Хотя систематическим воспитанием своих дочерей (у Элизы была сестра, которая умерла в возрасте 13 лет) она не занималась — вскоре после смерти отца Элизы она вышла замуж, — вся атмосфера дома, бабушка со стороны матери, учительница Михалина Кобылянская (впоследствии прототип героини рассказа Ожешко «Панна Антонина») воспитывали в Элизе обостренное чувство справедливости и патриотизма. Еще девочкой она наизусть знала многие исторические песни поэта-патриота Ю.-У. Немцевича (1757–1847) и часто с сестрой представляла сцены из польской истории. В имении отца, расположенном близ Гродно, еще девочкой Ожешко соприкоснулась и с жизнью белорусских крестьян.
В 1852–1857 годах Элиза училась в одном из лучших варшавских пансионов и по тем временам получила вполне приличное для женщины образование. Здесь проявилась ее способность писать сочинения и даже определился характерный для будущей писательницы стиль, ход рассуждений, миросозерцание. Когда она по просьбе подруг писала за них сочинения, преподаватель литературы всегда узнавал, кто их подлинный автор. В пансионе она встретилась с будущей поэтессой Марией Конопницкой, с которой ее многие годы потом связывали дружба и сотрудничество.
По выходе из пансиона Элизу в январе 1858 года выдали замуж за средней руки помещика Петра Ожешко, вдвое старше ее. Для него это был брак по расчету: Элиза не блистала красотой, но считалась одной из самых богатых невест в губернии. Интересы мужа не выходили за рамки интересов большинства помещиков его круга — охота, верховая езда, карты, балы. Молодая женщина окунулась в эту беспечную, заполненную развлечениями жизнь. Но одновременно эти годы были и годами возмужания, духовного прозрения, лихорадочного самообразования, поисков полезного дела. Позже Ожешко назовет это время своим университетом.
В Людвинове — имении мужа Элиза столкнулась со многими социальными и моральными вопросами, которые в те годы, перед реформой 1861 года, отменившей в России крепостное право, занимали умы радикально настроенной молодежи.
В кругах польских патриотов эти социальные вопросы тесно переплетались с вопросами национальными. Элиза была свидетельницей, а иногда и участницей шумных дискуссий о воссоздании независимой Польши и освобождении крестьян. Ожешко пробует делать и что-то практическое — вместе с младшим братом мужа открывает у себя в доме школу, в которую ходили 20 деревенских ребят. Когда же в январе 1863 года вспыхнуло восстание, молодая женщина, как и другие польские патриотки, приняла в нем участие. В Людвинове не раз находил приют один из вождей восстания, Ромуальд Траугутт, не раз Элизе приходилось бывать с поручениями в повстанческих отрядах на Полесье, заниматься вместе со своими единомышленницами снабжением повстанцев продовольствием и медикаментами. После разгрома повстанцев в Полесье она, рискуя жизнью, в своей карете отвезла Траугутта под видом больного кузена к границе Царства Польского.
