— Нет, не придумаю.
— Придется спросить Джефа. Где он там, в Бостоне? В «Ритце»? Позвоню из ресторана. Завтра большая игра, без меня не обойдутся. Бессмысленно садиться за покер, если не готов играть до утренней зари. Джеф что-нибудь придумает. Он человек надежный. Прямо не верится, что он француз!
— А что в них плохого?
— Ну, чешут по-своему. Бородки носят.
— Джеф бреется.
— Да, — признал честный Клаттербак, — бородки у него нет. Хотя, кто его знает, может отрастить… Скучаете без него, а?
— Еще как! Знаете стихи про эту тетю, которая тосковала по роковому возлюбленному?[144]
— Нет.
— А надо бы. Издатели вообще-то читают?
— Не больше, чем требуется.
— Словом, эта тетя — я.
— Так что от брака не устали?
— О, нет!
— Еще рано судить. Сколько вы женаты?
— Восемь месяцев три недели и два дня. Это — рай, и все лучше и лучше.
— Да, брак — вещь неплохая, но есть у него и изъяны. Вот подождите ветрянки.
— Ветрянки?
— Очень хлопотно. У моей жены была.
— Правда?
— Еще бы! Вся в розовых пятнышках.
— Да у нее же недавно была корь!
— Да, была.
— У нее что хочешь бывает.
— Это верно. Подхватывает любую заразу. Корью болела дважды.
— Я думала, так нельзя.
— Ей можно. Ну, спрашиваю в последний раз, идете вы или нет?
«Мазарэн» был одним из тех роскошных ресторанов, которые кишат между Мэдисон и Парк-авеню. Он, несомненно, процветал. Сперва казалось, что мест нет, но для мистера Клаттербака отыскали уютный уголок. Вообще принимали его, как царя, официанты кидались к нему по первому знаку. Когда толпа поклонников поредела, Терри и Рассел начали свой пир.
Великий издатель никогда не начинал пиров с духовных радостей и душевных излияний; поначалу он ел в сосредоточенном молчании. Наконец настал миг, благоприятный для беседы.
— Ну, вот, любезная Терри, — сказал он.
— Ну, вот, любезный благодетель.
— Я хочу поговорить об издателях и писателях. Уинч и Клаттербак издали книжку вашего избранника. Почему же они — в стороне? Где наши права, где наши выгоды? Все — у писателей.
— Так их, Расе! Бей бедняков!
— Ха-ха, бедняков! Да они все, как один, богаче меня. Кто зимует во Флориде? Писатель. Чей лимузин окатывает грязью издателя, который тихо ждет автобуса? Посмотрите на своего супруга. Купается в золоте. Я думаю, он всем доволен?
— Д-да, он рад, что книжка расходится…
— Хорошо издана!
— …и пьеса имеет успех…
— Дополнительные права. Мы их тоже когда-нибудь получим.
— …но он скорей огорчен…
— Чем же это?
— Понимаете, его отец…
— Маркиз?
— Да-да. Так вот, он исчез куда-то.
— Передайте, что с маркизом все в порядке.
— Откуда вы знаете? Вы о нем слышали?
— Мало того, я его видел. Точнее, я с ним вижусь довольно часто.
Терри удивилась.
— Он здесь, в Нью-Йорке?
— Да.
— Почему же вы нам не сообщили? А ему вы передали наш адрес?
— Конечно. И он сказал, что заглянет, когда будет в тех местах. Тут он был недельку, не больше, сами понимаете, дела…
— Я бы очень смутилась, если бы его увидела. Как будто Джон знакомит меня с мамой.
— Кто-кто?
— Джон. Вы не слышали этой песни?
— Нет.
— Значит, вам ведомо не все. Отец ее вечно пел. Жених повел невесту к матери, та оглядела ее, покачала головой и говорит: «Бедный Джон, ах, бедный Джон!»
— А кто такой Джон?
— Господи, Расе! Вы поглупели от еды. Жених, конечно. Я хочу сказать, что маркизу не понравится брак с нищенкой.
— Не ему судить. Его жена еще беднее.
— Жена? Разве он женился?
— Конечно. Месяц назад. Надо было вам сказать, да вот, запамятовал. Очень милая женщина. Француженка, это да, но должен же кто-то быть французом. Раньше она служила кухаркой.
— Кухаркой?!
— Да. И какой! Раза два я ел ее обеды… А, вот и он, маркиз!
Терри обвела глазами зал.
— Где он? Не вижу.
— А вон там, у столика, где официант накладывает кому-то омлет с куриным фаршем. Ах, надо было взять! Хорошая штука.
Терри с удивлением увидела высокого, элегантного господина, на которого показывал Расе.
— Он что, метрдотель?
— Да, и очень хороший. Я сразу понял, в чем его призвание. У меня на такие вещи чутье. «Метрдотель, — сказал я, как только его увидел. — Стиль, манеры, внешность, достоинство — ну, все!» Так что когда он мне написал, что сидит без денег, я тут же устроил его в Нью-Йорке. Конечно, пришлось подучиться. Это он проделал во Флориде.
— Там он и встретил кухарку?
— Да. Она служила у одних богатых людей. Однажды маркиз оказался с ней рядом в кино. Любовь с первого взгляда, или с первого куска рагу. Неделю назад он поступил сюда и, как я и ждал, произвел сенсацию. У него… Что это бывает у французов?
— Бородка?
— Да нет!
— Вы же сами говорили.
— Говорил, но это здесь ни при чем. Кончается на «ква». А, вспомнил — «Je ne sais quoi».[145] Так что Джеф может о нем не беспокоиться. Метрдотели с голоду не умирают. Кому-кому, а им есть, что подкопить. Это издатели в конце концов торгуют яблоками.
— А не карандашами?
— Карандашами или яблоками. Хотел бы я стать метрдотелем!
— Фигура у вас не та.
— Сколько можно говорить о моей фигуре! Ваш Джеф будет точно таким через пять лет.
— Не будет!
— Посмотрим.
Терри зачарованно следила за передвижениями маркиза. Клаттербак не ошибся. Да, именно — стиль, манеры, внешность, достоинство. Поднимая крышку и являя взору жареную курицу с грибами, он был величав, словно полномочный посол уважающей себя страны, вручающий какому-нибудь монарху верительные грамоты.
Пока он приближался к их столику, она подметила в нем изысканную важность, которой не было в Ровиле. Заметив ее, он шире открыл глаза, но других проявлений чувства себе не позволил.
— Надеюсь, все в порядке, мистер Клаттербак?
— В идеальном!
— Мадам, — проговорил маркиз, отвешивая точно такой поклон, как надо.
Его отрешенная величавость так поразила Терри, что она не знала, что сказать. Клаттербак не помогал ей; он переваривал пищу, тихо пыхтя и глядя вдаль остекленевшим взором.
— У вас очень интересная работа, — сказала она наконец.
— Исключительно интересная, мадам.
— Мистер Клаттербак говорит, он хотел бы стать метрдотелем.
— Вот как, мадам?
— А я ему отвечаю…
— Это неважно, — внезапно очнулся ее спутник. — Закажите кофе, а я схожу позвоню вашему муженьку.
Маркиз издал шипящий звук, призывая официанта, а затем сказал ему:
— Le cafe. Vite.[146]
С исчезновением издателя дело пошло намного легче. Маркиз не улыбался, но глаза его приятно светились, что побудило Терри сказать:
— Джеф в Бостоне.
— А!
— Они там ставят пьесу по его книге.
— О!
— Говорят, он очень много заработает.
Сияние в глазах маркиза стало еще ярче. Метрдотели не бедствуют, но любящий сын всегда пригодится — скажем, заплатить налог.
— В общем, у нас все хорошо, — продолжала Терри. — Мистер Клаттербак говорит, что вы тоже женились. Вы счастливы, да?
— Исключительно счастлив, мадам. Маркиза — весьма незаурядная женщина.
— Словом, вам повезло, как и мне.
— Мадам?
— Не зовите меня «мадам»! Я — Терри.
К маркизу частично вернулась былая холодность. Называть клиента по имени! Бог знает что!
— Вы говорили о том, что вам повезло, мадам?
— И мне, и вам. Мы ведь оба женились без денег. Маркиз вздрогнул. К этой теме он не мог относиться холодно.
— Деньги? — презрительно бросил он. — Нет, мадам, главное — любовь. Помню, я говорил Жеффу: «Если ты женишься по любви, все станет приключением, даже новая шляпа для нее. Богатые не знают грез, замыслов, препятствий. Для тех, кто живет в замке, нет воздушных замков. Что нужно влюбленным? Маленькая мансарда. Угасишь свечу и можешь думать, что ты — в Версале, под шелком балдахина, над которым пляшут амуры».
— О! — сказала Терри; что тут еще скажешь?
— Любовь и тяжкий труд, — дополнил свою речь маркиз. — Вот они, ключи счастья.
— У вас трудная работа?
— Zut![147] — воскликнул маркиз, не любивший этого слова, но что поделаешь? — Я этому рад, я счастлив. Жить стоит ради любви и ради труда, я всегда это говорил.
Тут официант принес кофе, стал наливать его, но, под суровым взглядом маркиза, не смог остановиться. По столику расплылось бурое пятно. Маркиз разразился речью, слишком быстрой для Терри. Судя по тому, что официант убежал с невиданной прытью, можно было предположить, что его послали за скатертью.
