– А по-моему, как хорошо бы это решить до его возвращения, чтоб уж заодно он и это дело в районе продвинул. Тогда ему, может, и зерна скорее дадут. А то придётся ему специально в другой раз в район ехать. Обратимся ещё через несколько дней, скажут: «Что же вы так долго думали? Теперь поздно, всё равно не засеете».
– Не могу я один, без Давлята, созывать собрание, – подумав, решил Кари.
– Почему не можешь? Очень даже можешь! Ты, в отсутствие Давлята, его заместитель. А потом большинство членов правления – за. Ты – за. Вдова Зумрат – за. Хаким – за. Если даже Ниаз и старик Икрам будут против, всё равно – большинство. Да ещё Комаренко. Он всегда за то, чтобы площадь посева расширить, можно его и не спрашивать. Да и без него хватит.
– Почему бы нам не подождать Давлята? – упирался Кари.
– Потому что поздно будет. Я тебе говорю. А там, как хочешь, – поднялся Олимов. – Помянешь мои слова.
– Поздно будет? – задумался Кари. – Подожди, Рахимшах! Куда тебе торопиться? Ты уже у меня шурпы поел, зачем тебе спешить? Знаешь, что я думаю?
– Ну, что ты думаешь?
– Я думаю так: Рахимшах был раньше председатель колхоза. Советская власть его сменила. Значит, он был плохой председатель. Может, он и сейчас мне плохо советует.
– Знаешь, что я тебе скажу, Кари?
– Ну?
– Я тебе скажу так: когда я был председателем колхоза, я был дурак. Я не верил, что если советская власть говорит, она правильно говорит, для дехканской пользы. Я не верил советской власти, а верил старым людям. Я жил не своим умом. А советская власть не любит дураков, которые живут не своим умом. Потому советская власть меня сменила. Сейчас ты, Кари, – член правления и заместитель председателя, а я – простой колхозник. Я живу своим умом, а ты живёшь чужим. Советская власть не любит людей, которые живут чужим умом. Я тебе больше ничего не скажу. Кари. Я пойду и поговорю с колхозниками, а ты мне завтра утром скажи – будешь созывать собрание или нет.
– Подожди, Рахимшах! Разве можно так быстро решать большие дела? Куда тебе торопиться? На, поешь мой каймак. Вот тебе ещё лепёшка… – Кари достал из сундучка лепёшки, тщательно завёрнутые в дастархан, и, вынув одну, быстро спрятал остальные.
В хону вошло несколько дехкан и, прижимая в знак приветствия руки к груди, начали рассаживаться на паласе. Это были бригадиры всех восьми бригад, пришедшие за инструкциями на завтрашнее утро: где и с какого конца начинать сев. За бригадирами протиснулась вдова Зумрат. Ещё минуту спустя в дверях появился Ниаз Хасанов. В хоне внезапно стало тесно.
Приход Ниаза, правой руки Давлята, сильно смутил Кари. Он уже пожалел о том, что задержал Олимова, но идти на попятную было поздно и прерывать разговор, давая понять Олимову, что он, заместитель председателя, испугался появления Ниаза, Кари постеснялся. Это подтвердило бы только язвительное замечание Рахимшаха, что он, Кари, живёт не своим умом.
Он степенно огладил бороду и, поддерживая прерванный разговор, нарочито громко, чтобы расслышал и тугой на ухо Ниаз, заговорил:
– Скажем, я послушаюсь большинства и, не дожидаясь возвращения Давлята, созову собрание? А дальше что? Время сейчас неспокойное. Разное говорят… В неспокойное время каждый хочет, чтобы в кишлаке осталось побольше хлеба… Хлопка не скушаешь. Хлопок нужен советской власти, а дехканам нужен хлеб. Разве советская власть обеднеет, если дехканин недосеет и недодаст немножко хлопка?
Олимов обвёл глазами собравшихся и, отвечая Кари, обратился одновременно ко всем:
– Вот он говорит, что дехканину нужен хлеб, а хлопок нужен советской власти. А когда он приходит в кооператив, про что он спрашивает прежде всего? Он спрашивает: есть ли мануфактура? – и очень сердится, если её нет. И правильно сердится, потому что ему нужен халат, и его сыну нужен халат, и его другому сыну нужен халат, и его жене нужен халат. Советская власть не обеднеет, если ты, Кари, недосеешь немного хлопка. Только если каждый дехканин недосеет немного хлопка, то каждому не хватит немного на халат. А что ты ответишь, Кари, если советская власть, выдавая тебе мануфактуру, скажет, вот тебе ситец на халат, только – извини меня, Кари, – тут немного не хватает, всего на один рукав. Поноси в этом году халат с одним рукавом.
Бригадиры дружно заржали.
– Халат с одним рукавом носить нельзя, – сказал Кари. – Ты очень хитро говоришь, Рахимшах. Если ты такой умный, я тебе загадаю одну загадку. Раньше мы не сеяли хлопка и на базаре могли купить сколько угодно мануфактуры, а теперь мы сеем хлопок, а мануфактуры на базаре не хватает. Вот скажи мне, – почему это? Ведь ты всё знаешь.
– Я тебе, Кари, лучше загадаю другую загадку, – сказал Олимов. – Почему раньше на базаре можно было купить сколько угодно мануфактуры, а ты, сколько лет тебя знаю, всегда ходил в одном и том же рваном халате, и у жены твоей была одна рваная рубашка, и ребятишки твои бегали оборванные?
– Это никакая не загадка. Я был всегда бедный человек и сейчас остался бедняком.
– А всё-таки сейчас, если ты заглянешь в свой сундук, ты увидишь, что там лежат три твоих халата, и у сыновей есть по два халата, и у жены, наверное, не одна и не две рубашки.
– Ты лучше в своём сундуке считай, чем по чужим лазить, – окрысился Кари.
Бригадиры захохотали. Все знали, что Рахимшах метко задел у скупого Кари больное место.
– Слушаю я тебя, Кари, и удивляюсь, – вмешалась вдова Зумрат. – Ты, член правления да ещё заместитель председателя, вместо того чтоб объяснить колхозникам, кто чего не понимает, сам загадываешь другим глупые загадки. Если тебе очень хочется, я тебе её разгадаю. Когда ты был молодой, Кари, ты недоедал, ходил в рваном халате, во всём себе отказывал и десять лет работал, как вол, потому что хотел собрать на калым, взять в дом жену и вырастить с ней сыновей, чтобы после твоей смерти было кому прочесть по тебе Суру.[43] После, когда ты уже выплатил калым, взял жену и вырастил с ней ребятишек, тебе тоже приходилось жить бедно, но ты, наверное, не жалеешь тех десяти лет, которые тебе стоил калым, потому что о человеке, у которого нет ни жены, ни сыновей, разве можно сказать, что это действительно человек? Теперь советская власть отменила калым, и сыну твоему уже не придётся, как тебе, работать не доедая, чтобы получить жену. Но советская власть говорит: разве о том, как жили раньше наши дехкане, можно сказать, что это действительно жизнь? И советская власть говорит дехканам: несколько лет вам придется кое в чём себе отказывать, – много меньше, чем вы отказывали себе раньше. Но то, без чего вы обойдётесь, – не пропадёт. Придёт время, и вы получите за это новую, хорошую жизнь. Так скажи мне, Кари, неужели тебе стоило десять лет обходиться без всего, чтобы уплатить калым за жену, а теперь тебе не стоит отказывать себе в лишнем халате и в лишнем куске сахара, чтобы уплатить калым за новую, хорошую жизнь? И разве о дехканине, который поступает так, как ты, можно сказать, что это рассудительный дехканин?… А теперь, Кари, скажи нам всем, – мы пришли узнать, созовёшь ты собрание или не созовёшь? Потому если не созовёшь, то мы его созовём сами.
– Ай, какой торопливый народ! – покачал головой Кари. – Кто сказал, что я не хочу созывать собрания? Мы как раз советовались с Олимовым, когда лучше созвать, чтобы не отрывать людей от работы, и я был против того, чтобы созывать завтра. Я думаю, лучше созвать сегодня…
В скальной траншее, по колено в воде, рабочие грузили в ковши желтые осколья породы, с трудом поспевали за отрывистыми поворотами стрел. По голым торсам градом струился пот. О таком лихорадочном темпе работ ещё месяц тому назад никто на строительстве не имел представления. Тогда работали с прохладцей, это понимал сейчас каждый, и показатели прошлого месяца, по сравнению с нынешними, звучали как неприличный анекдот. Премированным тогда ударникам стыдно было сегодня в этом признаться. Тридцать тракторов, расставленных вдоль кавальера, откачивали воду. Размеренный стук трактора подсказывал такт, по этому такту равнялись. Сгиб вниз! выпрямись!.. в ковш!..
Через каждые четыре минуты по наклону с грохотом слетал бремсберг и с разбегу залпом влетал на наклон. По вогнутой дуге наспех утрамбованной дороги стремительно съезжали на дно пустые автокары и, нагруженные, карабкались вверх, простуженно хрипя коробкой скоростей.
Морозов, зажмурив глаза, ловил настороженным ухом размеренный гул работы. Кажется, всё нормально. Если не будет непредвиденной аварии – вытянем. Он насторожился. Навстречу по кавальеру рысью бежал Андрей Савельевич. У Морозова неприятно заныло под ложечкой.
– Что случилось?
Андрей Савельевич, смертельно бледный, нервно шмурыгал носом.
– Ну?
– Звонили с Ката-Тага. Вызывают товарища начальника. Менк VI встал.
– Что значит встал? Почему?
– Пробило фильтр в масляном насосе. Задрана шейка коленчатого вала. И подшипники – к чёрту.
