Фредерик II как ни в чем не бывало проходит мимо дома и через окно видит висячую зажженную лампу. Погода-то сумрачная. Под лампой, наверное, накрыт стол. Фредерик садится на тумбу за углом, возле дверей какого-то амбара. Время проходит быстро, и вот уже колокол бьет час. Из дома выходит мальчишка и бегом направляется к центральной площади. Возвращается с пачкой табака в руках. Купил, наверное, не меньше, чем на четыре су.
Тут Фредерик II вспоминает, что у него в кармане жилета должна быть монета в пять су, которую он всегда носит с собой на всякий случай. Если есть, то хорошо. Ощупывает жилет. Есть. Отсчитывает от начала широкой улицы с богатыми домами: один, два, три, четыре дома. Дом незнакомца — пятый. Тщательно пересчитывает: да, пятый. Кстати, только у этого дома два окна на первом этаже, по одному с каждой стороны от входа. После этого Фредерик уходит: ему надо сделать два дела. Во-первых, узнать, как называется деревня. Где он? Во-вторых, съесть кусок хлеба. С самого утра у него в желудке только чашка кофе. Узнать название деревни проще всего в мэрии — ведь не будешь же спрашивать в кафе: что это за деревня? Обычно, когда идут куда-нибудь, знают, куда идут. В мэрии, сразу в коридоре, он видит объявление о продаже лесосеки под шапкой: «Мэрия Шишильяна». Все ясно, дальше идти не нужно. А теперь — в харчевню «Миним»? Нет. В харчевне — пять су. Лучше в булочную. Там он покупает хлеба на два су, потом идет в кафе «На площади», где берет водки на два су, мочит в ней хлеб и съедает его в таком виде.
Надо как можно скорее вернуться домой и зайти к Ланглуа. Время поджимает: четыре лье — четыре добрых часа. Он выходит из кафе. Погода хорошая, люди на улице ходят туда-сюда. На углу площади с церковью, где с одной стороны начинается дорога на Клелль, а с другой — улица, где стоит дом незнакомца, Фредерик II подходит к прохожему и спрашивает:
— Скажите, вон в том доме (тут они отходят на пару шагов, чтобы лучше увидеть тот дом), в пятом отсюда, с двумя окошками, кто там проживает, не знаете?
Прохожий отвечает:
— Да, знаю. Господин В.
Фредерик II вернулся в деревню в шесть часов. Ему пришлось попыхтеть на спусках и подъемах из — за гололеда, а последние два часа — помучиться от наступившей тьмы и от тяжести своей тайны. Все это было написано у него на лице. Не говоря уже о том, что хлеба на два су и водки на два су маловато для придания бодрости человеку, прошедшему за день без передыха больше восьми лье. Первым делом он направился к кафе «У дороги» и толкнул дверь. Сосиска была одна. Все восемьдесят восемь килограммов ее веса вздрогнули от глубокого вздоха, а открытый рот секунд двадцать не закрывался, пока не умолк истошный крик, от которого закачались все лампы. Выскочив из своей комнаты, Ланглуа влетел на кухню с пистолетом в каждой руке. Молча вперившись в Фредерика II, он произнес, тоже секунд двадцать спустя, тонким детским голоском глупейшую фразу: — А ты что, не помер?
Эта глупость и детский голосок произвели на Фредерика II такое сильное впечатление, что, не говоря ни слова, он вошел и тяжело рухнул на стул.
Все думали, что его похитили, потому что, как тут же сообщили Ланглуа, стало известно, что одновременно с ним пропала Доротея. Двое в один день, под носом у всех! Когда Сосиска закричала, Ланглуа сидел наверху, в своей комнате, и писал рапорт об отставке.
— Я знаю, где Доротея, — сказал Фредерик II, — и знаю, кто ее положил туда, где она лежит.
Тут пришла жена Фредерика II и буквально взвыла. Ланглуа отложил в сторону пистолеты и встряхнул ее, как грушу. Потом отвесил ей пару ласковых хороших оплеух, повернулся на каблуках, схватил Фредерика II за руку и со словами «Пошли!» потащил его наверх, в свою комнату.
Когда они спустились, Сосиска и жена Фредерика II приходили в чувство с помощью маленьких рюмочек настоянной на косточках водки.
— Приведи ко мне сюда человек пять-шесть мужиков, — сказал Ланглуа Сосиске. — Лучше шесть. Приведи Кокийя, обоих Раванелей, Пиньера, Бертрана и Орасиуса. Можешь выходить спокойно. Вы больше ничем не рискуете. Все кончено. А ты, — сказал он жене Фредерика II, — иди накорми его и оставь в покое. Он должен быть готов выйти в путь через час, не позже.
Кокийя, оба Раванеля, Пиньер, Бертран и Орасиус были самыми сильными мужиками в деревне. Трое из них были дровосеками. Они пошли за веревками, фонарями и небольшой лестницей (в наших краях пользуются лесенками вместо носилок, когда кто-нибудь вдруг почувствует себя Плохо или умрет в поле).
Доротея по-прежнему спокойно лежала в своем гнезде, среди ветвей, скрытая туманом. Лежала она на костях, рядом с тремя черепами, самый маленький из которых наверняка принадлежал Мари Шазотт. Два других нельзя было отличить один от другого, и принадлежали они Бергу и Дельфен-Жюлю.
— Берем только Доротею, — сказал Ланглуа. — За останками других придем завтра. Поспешим. Времени мало. Даже и ее можно было бы оставить на ночь, да нужно все-таки матери отдать… Покрепче завяжите узел на животе. А то изуродуете тело, пока спускаете.
Кокийя, напрягшийся в красном от света фонаря тумане, своими огромными ручищами спустил Доротею, как отвес на веревке, а поджидавшие внизу Раванели подхватили ее и положили на лесенку.
Вся операция длилась меньше получаса, включая соболезнования, по-военному выраженные Ланглуа матери покойной, которая молча раскачивалась над трупом дочери, создавая у присутствующих ощущение, что теперь это движение будет длиться всю ее жизнь. Ланглуа больше думал о живом, чем о мертвом. Он пошел к Фредерику II.
Они сидели втроем, двое мужчин и женщина, и молча смотрели друг на друга.
— Ничего не надо прикидывать, не надо рассуждать, — сказал им Ланглуа. — Ты поел? Ты, конечно, устал. Думай, что хочешь, но спать ты не сможешь. Ты должен ехать со мной. Ты — единственный, кто может мне сказать, кто он.
— Да что говорить, я поеду, — ответил Фредерик II.
Сани подъехали к кафе «У дороги», запряженные тройкой рысаков. Ланглуа отстранил Раванелей.
— Я поеду один, только с Фредериком, — сказал он. — И больше никого. Мне нужна дисциплина. Я возьму еще двух солдат в казарме в Клелле. А вы идите домой и спите. Это мои дела.
На Ланглуа была полицейская фуражка и кавалерийская шинель. Фредерик II закутался в свой длинный шерстяной плащ. Меховую шапку он надеть не захотел. Только натянул на уши берет. (Потом он скажет, что он думал о господине В., который в это самое время, сидя под позолоченной люстрой, наверное, курил табачок, купленный за четыре су.)
В Клелле они взяли двух жандармов с карабинами и подсумками. Когда они уже собирались отъезжать, к саням подошел лейтенант:
— Господин капитан, — сказал он, — а у вас нет документа?
— Какого документа? — закричал Ланглуа. — Вы что, думаете, я буду ждать возвращения посыльного? Думаете, что мне нужна бумага от королевского прокурора, чтобы поехать прогуляться по лесу с двумя жандармами, поскольку я боюсь темноты? Так вот: я еду на прогулку в лес. Ясно? И я боюсь темноты. Понял? Вольно, лейтенант.
Лейтенант отдал честь и, повернувшись по-военному, отошел.
Примерно в километре от Шишильяна Ланглуа остановил коней и сказал одному из жандармов:
— Фарно, слезь и сними бубенчики. (Он имел в виду висевшие на хомутах бубенчики, так весело звеневшие до сих пор.) И погаси фонарь.
Дальше они поехали медленным шагом.
На площади с церковью смутно светилось кафе. Ланглуа постучал кнутом в окошко. Вышел мужчина.
— Где мэр? — спросил Ланглуа.
Его дом был третьим от площади.
Мэру он сказал: «Дайте мне ключ от зала заседаний. Ваша мэрия ведь находится на площади, напротив дороги на Клелль? Да? Дайте мне ключ, именем короля. В зале заседаний есть кресла? А несколько свечей найдется? Отлично. Учтите, это строжайшая тайна. Дело государственной важности. Никому ни слова, в противном случае у вас прямая дорога на каторгу. Займитесь моими лошадьми. Поставьте их в хорошую конюшню».
А нам он сказал: «По одному, направо, шагом марш», и вот мы уже на той самой улице (так расскажет потом Фредерик II). При входе на площадь он показал мне на мэрию, которая стоит на углу и из окон которой просматривается все. Найти пятый дом было нетрудно: как раз напротив него горел фонарь.
— Фарно, — сказал Ланглуа, — будешь стоять здесь. (Он показал ему глубокий дверной проем сарая.) Из этого дома, который стоит напротив, видишь? никто не должен выходить. И не вздумай спать, заснешь — не поздоровится… Ты меня знаешь!
А нас со вторым жандармом (скажет потом Фредерик II) он повел за тот самый дом и там, осторожно осмотревшись, мы обнаружили небольшую пристройку рядом с еще одной дверью, которая, по-видимому, тоже вела в дом. Там он поставил второго жандарма с теми же наставлениями. Он добавил, что сменить их не сможет, что будет время от времени подходить к ним, чтобы узнать, как идут дела, что стоять им придется всю ночь, что погода холодная, он это понимает, но что на войне — как на войне и что он нарочно выбрал их двоих как людей, способных на все. Они и в самом деле весьма походили на людей, способных на все.
