Фредерик II потратил минут десять, прежде чем нашел дощечки орехового дерева. Он был уже на пороге и собирался захлопнуть дверь, как вдруг услышал какой-то шум со стороны бука. Сам бук был, конечно, весь в тумане. Просматривался только огромный ствол, все остальное пропадало во мгле. Фредерик II прислушался: непонятный шум, ни на что не похожий, что-то вроде шороха. Невозможно было определить, что или кто шумел. Птицы? Тогда огромные птицы, причем шевелились они осторожно. В эту пору в гнездах птиц нет. Крысы? В какой-то момент ему показалось: что-то пискнуло, но на крысу как-то не похоже. И ничего не было видно. В том месте, откуда донесся писк, можно было различить лишь сплошное белое пятно. Фредерик II замер с рукой на засове.
В то утро он был в сапогах, а не в сабо, и мог двигаться бесшумно. Поэтому он просто тихо убрал руку с засова и подошел поближе. В трех-четырех метрах от ствола бука рос куст ежевики (он и сейчас там растет). Фредерик постоял за этим кустом с полминуты, открыв рот и напрягая зрение, и шум повторился, словно что-то или кто-то — может, зверь, может, змея — скользит по сучьям, шурша по коре и ветвям. Из тумана, как из дыры, стала опускаться мужская нога в сапоге, потом появились брюки, куртка и весь мужчина в меховой шапке! Он медленно спускался по стволу с высоты два с половиной метра — столько было видно — и встал на землю обеими ногами.
Что был за человек этот тип?
Он стоял, естественно, лицом к стволу, спиной к Фредерику II. Кто-то явно незнакомый. Потом человек скользнул в подлесок и через четыре-пять шагов исчез в тумане.
«Какого черта он там делал?» — мысленно произнес Фредерик II. Он подошел к буку и увидел, что в ствол его вбиты здоровенные плотницкие гвозди, вбиты на небольшом расстоянии друг от друга, как бы образуя некое подобие лестницы.
«Ах ты, чертов сын, что же это такое? — подумал Фредерик II. — Надо посмотреть». И полез наверх. Лезть было легко, руки и ноги сами находили гвозди — ступеньки.
Так мой Фредерик II добрался до первой развилки, до того места, откуда расходились самые толстые сучья, несущие низ кроны. В тумане уже не было видно земли. Все затем произошло очень быстро. Словно он оказался на чем-то горящем.
Из четырех скелетных ветвей, расходившихся в разные стороны, самая мощная, толщиной в три человеческих торса, была полностью очищена от снега. Человек слез явно с нее. К тому же кое-где, как и внизу, виднелись плотницкие гвозди, помогающие двигаться вверх.
«Надо же, пройдоха какой!» И Фредерик II, цепляясь за гвозди, лезет выше. Поднимается, а туман внизу становится все гуще, гуще. Вокруг — тоже. И видит Фредерик II, что сук под ним не сужается, как полагалось бы, а, наоборот, расширяется. Так бывает: своего рода опухоль на дереве. Вот и здесь несущий сук расширился и стал толщиной по крайней мере в пять человеческих торсов, причем расположен был теперь скорее не наклонно, а горизонтально.
К счастью, Фредерик II остановился тут секунды на три передохнуть. За эти секунды, сами того не сознавая, тело его и душа подготовились к чудовищному зрелищу.
Он приблизился, уже не поднимаясь, а вытягиваясь к краю своеобразного огромного гнезда, широкого, как большой бак, образовавшегося внутри сука. В ту минуту, сам того не сознавая, он был уже настолько подготовлен ко всему страшным предчувствием, что руки впились в гвозди, а все мышцы напряглись до предела. Отчаянное любопытство заставляло его вытягивать шею, и он весь превратился в зрение. Поэтому он не свалился с дерева, когда дотянулся лицом до края гнезда и через туман, на расстоянии трех пальцев, встретился нос к носу с другим лицом, очень бледным, очень холодным и очень спокойным лицом, глаза которого были закрыты.
Все, что я рассказал, с момента, когда Фредерик II взялся за первый гвоздь, и до этой секунды, длилось менее минуты. И не более нескольких секунд оставался он нос к носу с белым лицом. Показалось же ему, что прошла не одна сотня веков. Ему показалось было, что это сон и что перед ним эмалированное лицо пастушки с циферблата часов. Но он все же произнес: «Доротея! Мертвая Доротея!»
И это действительно было такое знакомое, такое красивое лицо Доротеи, чье окно он видел освещенным еще двадцать минут назад. За несколько секунд, когда смешались явь и сон с лицом пастушки, он понял, что опять произошло несчастье: Доротея, видимо, первая встала в доме, чтобы приготовить кофе, вышла за дровами и… исчезла! Нет, на этот раз она не исчезла, вот она, здесь, он видел ее. Он даже, осмелев, потрогал ее. Такое знакомое лицо Доротеи! А тот мужчина? Значит, все-таки человек!
Фредерик II не помнил, как спустился с дерева и пошел по следам мужчины, сначала через кусты, потом через уходящий вверх луг. Отчетливые свежие следы были хорошо видны, несмотря на туман. Он не хотел догонять его, о, нет, нет! Но шел за ним.
Прошел луг Карля. Следы сохраняли свою свежесть настолько, что в некоторые из них еще продолжали осыпаться крупицы наста с края следа. Так он прошел через луг Бернара. Было, наверное, уже часов восемь, и туман начал медленно подниматься. Местами он рассеялся настолько, что стали видны деревья, растущие вдоль дороги. В один из таких моментов Фредерик II увидел человека, неторопливо поднимавшегося в гору. Это был именно тот незнакомец: та же незнакомая походка, та же куртка, меховая шапка, та же коренастая фигура; он шел точно в том же направлении, в каком уходили следы.
Фредерик II присел за какой-то изгородью и дал незнакомцу возможность увеличить расстояние. Когда тот стал постепенно растворяться в тумане, Фредерик опять двинулся за ним. Человек шел по направлению к горе Жокон, как это было и в том случае, когда после исчезновения Раванеля Берг шел за ним, а потом потерял в тумане. Фредерик знал, что он-то его сейчас не упустит. Тут речь шла даже не о храбрости, а о любопытстве (если можно назвать любопытством ощущение преследователя, словно находящегося под гипнозом).
Снег вокруг был девственно чистый, единственные следы были только что оставлены шагавшим впереди человеком.
А он совершенно явно и не без умысла направлялся к лесу Бюрля. Скоро опушка леса стала добавлять в туман серых тонов. Незнакомец вошел в лес.
Тут бы Фредерику II переменить направление и пойти к лесу наискосок. Это было бы осторожнее, на случай, если тот тип вдруг встал бы за деревом, чтобы подкараулить его, но Фредерик, ни о чем не думая, продолжал шагать след в след. Кстати, когда он подошел к опушке леса, он разглядел сквозь туман, за тяжелыми лапами ельника, покрытыми снегом, в серой мгле прямо перед собой спину и шапку спокойно шагающего человека.
Спокойно, но уверенно, размеренно. Ходок он был явно привычный к большим расстояниям.
Он продолжал подниматься, вышел из леса на пастбище, что на склоне горы Арша. Уверенно и точно шел именно там, где пролегала тропа, хотя она была спрятана под невероятно толстым слоем снега, скрывавшим все неровности почвы.
На такой высоте было намного светлее. Когда они подошли к вершине Арша, Фредерик II все же проявил осторожность, остановился и дал незнакомцу возможность оторваться, позволил ему уйти немного вперед. Был бы поосмотрительнее и в абсолютно здравом рассудке — дал бы ему возможность увеличить разрыв на целый час. В такое время года, кроме Фредерика II, в тех местах мог быть только один человек: тот, который шел впереди, оставляя четкий, словно вырезанный ножом след, и потерять его было невозможно. Но Фредерик скажет потом: «Мне надо было его видеть». Он остановился метров на двести ниже незнакомца, который, дойдя до вершины Арша, остановился.
Там, наверху, был отчетливо виден его силуэт. («Как на мишени», — скажет потом Фредерик II.) Над ними туман уже не был густым, а над туманом, по-видимому, проплывали облака, потому что временами туман вдруг пронизывали белые, полные снежной пыли лучи. Наверное, по другую сторону Арша эти лучи, словно длинные стрелы, вонзались в беспредельные дали, простирающиеся внизу и доходящие до перевала Негрон, до Руссе, до необозримых далей. Как широк этот мир! Весь покрытый туманом, он походил на океан миндального молока с неподвижно застывшими волнами, и в этом океане потоки белесого света, должно быть, высвечивали бледные острова, обрамленные черным, целый архипелаг горных вершин. География нового мира.
Именно в тот момент, когда незнакомец спокойно рассматривал это творение, Фредерик II, стоя внизу, вдруг обнаружил, что между предплечьем и туловищем у него по-прежнему зажаты две дощечки орехового дерева.
Тут он словно пришел в себя. Конечно, если бы деревня была близко, он вернулся бы туда бегом, чтобы созвать народ. Но здесь, на горе Арша, где он опомнился с двумя дощечками под мышкой, он со словами: «А, черт! Чего я таскаю эти доски?» — сунул их в снег, чтобы освободить себе руки. При этом он не переставал следить за силуэтом, за мишенью, находившейся там, наверху. Между тем холод пронизывал ему спину и подмораживал волосы, а у него перед глазами, накладываясь друг на друга, возникали и разрастались, подобно колесам белого фейерверка, лица рисованной пастушки и Доротеи. Какую-то долю секунды он с отвратительным туманом в мыслях соображал, куда надо вставлять ключ для завода механизма: в глаз пастушки или в глаз Доротеи. («Такая тут злость меня взяла…» — скажет он потом.)
