Я сказал, что с недавних пор работаю на его отца в «Хавесе и компании».
— Папа считает, что я тоже должен со временем заняться торговлей шерстью. Он не очень настаивает — не то что строгие отцы во всяких поучительных романах, — но ему это кажется хорошей идеей. Тем более Оливер наотрез отказывается иметь дело с торговлей. Он вообще не любит работать от звонка до звонка. Ему проще вкалывать днями и ночами, а потом несколько недель бить баклуши: торговля такого отношения не терпит, верно? Я сам не такой, но мне неинтересно просто покупать и продавать: по-моему, это бессмысленная трата времени. — Дэвид понизил голос: — Папа на самом деле тоже так думает, просто не признается.
— Хотите кекс? — К нам подошла Джоан Элингтон. Она улыбнулась мне как старому другу. — Тебе пора спать, Дэвид.
— Верно. Вот сейчас поем кекс и пойду. — Он посмотрел на меня. — А вы ступайте к остальным и поболтайте с ними. Предупреждаю, подруги Бриджит ужасно глупые, особенно толстая брюнетка.
Он имел в виду Дороти Соули, и несколько минут спустя, обменявшись с ней парой фраз, я уже был готов согласиться с Дэвидом. Толстой она не была, скорее пухленькой, с круглым румяным лицом и полными влажными губами. Бриджит пригласила ее, потому что она хорошо играла на виолончели. Есть на свете люди, которым до конца жизни суждено оставаться грубо гогочущими и неприлично глазеющими селянами. Дороти Соули показалась мне именно такой. Что-то во мне (я так и не понял, что именно) заставляло ее хихикать; она делала это постоянно и, наверное, хихикает по сей день, когда меня вспоминает. Вторая девушка по имени Уилсон была маленькой, хорошенькой и очень серьезной. Она играла на фортепиано, однако у Элингтонов ей блеснуть не удалось: мистер Элингтон сам любил поиграть и делал это с большим воодушевлением, хотя и несколько небрежно. Я побеседовал с обеими девушками, а потом подали кофе, и в гостиную вошли миссис Элингтон, Ева и Бриджит.
Если бы Джок не предупредил меня о миссис Элингтон, я бы точно решил, что не нравлюсь ей, постарался уйти пораньше и никогда не вернулся. Ее красота словно была покрыта тонким слоем льда, и кроткая равнодушная улыбка ничуть не спасала положение; говорила она тоже холодно и четко выражала мысли, почти как Дэвид, только это производило куда более пугающее впечатление, ведь она была взрослой женщиной и хозяйкой дома.
— Муж о вас рассказывал, — сказала она, передавая мне кофе. — Ему интересны все сотрудники конторы. Да и дети постоянно его расспрашивают. Вам нравится Браддерсфорд?
Я ответил, что нравится, но я еще мало кого знаю. Боюсь, по моему тону она решила, что я очень высокого мнения о собственной персоне и весь Браддерсфорд придет от меня в восторг, когда узнает. По крайней мере ее улыбка предполагала что-то в этом роде.
— Поначалу мне не очень здесь нравилось, — сказал я. — Люди казались холодными, грубыми и сварливыми. Теперь все иначе.
— Вам не дали сахару. Ева, принеси сахар.
Так я оказался лицом к лицу с Евой, которая принесла сахар и вместе с ним — свою сногсшибательную красоту, похожую на глазированную сливу. Дома она была все тем же золотисто-пушистым улыбчивым созданием, что и в трамвае: обстановка никак не отражалась на Еве Элингтон, чего нельзя было сказать о Бриджит, которая в одном месте выглядела почти дурнушкой, а в другом — ослепительной красавицей. Ева словно бы жила в прозрачном конверте, оберегающем ее от внешних погодных условий и влияний, и в этом конверте всегда царил яркий сонный полдень. Впрочем, позже мы убедились, что конверт этот подвержен разрушению; уже тогда, с первого потрясенного взгляда на волшебную сияющую красоту Евы, я как будто угадал за безоблачным голубым взором, гладким лбом, улыбающимися губами и томным голосом слишком слабый дух, слишком пассивный — то, что мы теперь называем пораженчеством. Младшая Бриджит была совсем другой: юной и воинственной.
— Вы поете или играете? — спросила меня Ева.
— Почти нет, — ответил я, твердо убежденный, что никакое мое занятие не в состоянии ее заинтересовать. — А вы?
Если бы она отвернулась, не ответив, я бы даже не удивился.
Но Ева ответила:
— Немножко пою, правда, получается у меня не очень хорошо. Верно, Бриджит?
— Верно, — вполне серьезно ответила ее сестра, переводя взгляд на меня.
Глаза у нее в самом деле были зеленые даже вблизи. Чуть младше меня — буквально на несколько месяцев, она, неудержимо искренняя, прямолинейная и бойкая, вела себя почти как ребенок. Попав в поле ее зрения, вы немедленно начинали склоняться к абсолютной честности, без всяких «взрослых» любезностей и обиняков. Я почувствовал это сразу же и был не менее потрясен, смущен и раздавлен, чем минуту назад с Евой. Между двумя этими девушками я ощутил себя заикой и убогим карликом.
— Вы пишете, не так ли? — перехватила меня Бриджит. — А чтения устраиваете?
— Нет, — пробормотал я. — Пока не устраивал.
Наверно, в этом доме писатели постоянно читали свои произведения. Бен Керри мог начать в любую минуту. Поэтому тон у меня был извиняющийся.
— Сомнительное удовольствие, — произнесла Бриджит.
Ева рассмеялась медленным ленивым смехом из другого мира, из далекой страны спелой кукурузы, извилистых рек и теплого солнца. Бриджит пропустила его мимо ушей.
— Вам может показаться, что я несправедлива, — продолжала Бриджит, пристально глядя на меня, — потому что меня саму хлебом не корми, дай поиграть на скрипке. Но это совсем другое.
— А вот и нет, милая моя, — сказала Ева.
— Да, другое. Чьи-то сочинения играть не так стыдно, — тараторила Бриджит, обращаясь главным образом ко мне. — Я и сама люблю почитать стихи или рассказы знакомых, но избавьте меня от прилюдных чтений! Ужасно глупо выглядит и звучит. Мне становится неловко за человека, потом я начинаю злиться… Сплошное расстройство! Я вас предупредила, Грегори Доусон.
Я ответил, что не нуждаюсь в предупреждениях.
— И вообще, — добавил я, немного расхрабрившись от упоминания моего имени. — Я и не хочу, чтобы про меня думали, будто я писатель. Я еще толком и не начал писать. Ваш отец просто спросил меня об увлечениях, вот я и ответил. Не переживайте, я вам ничего читать не буду.
Тон у меня, вероятно, был почти оскорбленный, и я уже забыл, как обрадовался, что мистер Элингтон рассказал семье о моем хобби.
— Ладно, не злитесь, — сказала Бриджит.
— Ты первая начала, — произнесла Ева.
— Не будь такой занудой! — воскликнула Бриджит, повернувшись к сестре. — И вообще, Ева, ты последнее время ужасно важничаешь. — Она кивнула мне. — Не позволяйте ей важничать. Взяла такую моду недавно!.. Съешьте-ка еще кекса. — Она обернулась и крикнула, чтобы нам принесли кекс.
Оливер, беседовавший с Керри и Джоком Барнистоном, подошел и предложил нам по куску отличного толстого кекса, промазанного кремом и вареньем.
— Самое лучшее здесь — это кексы. Говорят, оркестр Халле лучше Лондонского симфонического, но нет, и лучше бывает. Кекс, мягкий и сочный кекс! — проорал он и взмахнул другой рукой, в которой держал огромную вишневую трубку. Из нее вырвалось облако пепла.
— Осторожнее, идиот! — воскликнула Бриджит. — Ну, что там с песнями?
— Вот проклятие, забыл! Ходил-ходил по своей комнате, думал-думал, зачем пришел… Решил, что надо в стирку вещи собрать, а оказывается, песни! Пе-е-есни! — пропел Оливер.
— Доддерит, — свирепо проговорила Бриджит.
— Мамбоди! — скорбно прокричал Оливер, закрыл глаза и склонил голову. Затем он преподнес мне остатки кекса, вновь опасно взмахнул трубкой, широко улыбнулся и вскричал: — Ну да, песни! Шлямпумпиттер! — И тут же унесся.
— Ничего не понял, — признался я.
Ева улыбнулась.
— Объясни ему, — сказала она подошедшей Джоан, а сама поплыла, улыбаясь, к Бену Керри. Увидев ее, тот сразу просиял.
— У Оливера и Бриджит свой язык, — объяснила мне Джоан, пока ее младшая сестра жадно поедала огромный кусок кекса. — И свои ритуалы. Правда, большую их часть они давно забросили. Что они сейчас делали?
— Оливер забыл взять ноты, — сказала Бриджит.
— Тогда, наверное, он говорил про Доддерит и Мамбоди, — догадалась Джоан. — Эти словечки еще ничего, довольно подходящие, я иногда сама ими пользуюсь.
— Хотя тебе никто не разрешал, — пробубнила Бриджит с набитым ртом.
— Не будь такой противной. Смотри, на пол накрошила! — Джоан повернулась ко мне. — Не подумайте, что мы сумасшедшие, Грегори.
— Я и не думаю.
— Мне надо к девочкам, — пробормотала Бриджит и убежала.
— Вы ехали в трамвае с Джоком Барнистоном, да? — спросила Джоан, глядя на меня красивыми серьезными глазами. У нее была привычка — скорее черта характера, нежели попытка привлечь внимание, — задавать такие пустяковые вопросы заинтересованным и важным тоном, словно между вами вот-вот состоится весьма откровенная беседа.
