# Он долго верил, что не столь важен секрет, сколько к нему приближение. Но здесь приближение не приближало. Он никогда не становился ни ближе, ни дальше. Стоило, стало быть, к нему не приближаться, а ориентироваться только на внимание.
# “Вы никогда ко мне не обращаетесь — только к тому во мне секрету, от которого я отрезана и который словно мой собственный разрыв”.
# “У вас ощущение, что вы здесь тайком, по секрету. Но все же вы здесь вместе со мной”. — “Если бы меня здесь с вами не было, не было бы и такой секретности. Секрет в том, чтобы быть здесь с вами. Да и к чему говорить о какой-то тайне, каком-то секрете? Эти слова вызывают у меня ужас”. — “Верно. Но мы здесь, чтобы открыть то, что им хотелось бы от нас скрыть”. — “Во всем этом нет ничего таинственного, мы делаем тайну из ничего”.
Когда он смотрел на нее, он отчетливо понимал, что тайна — слово, которое, как она говорила, вызывало у нее ужас — тоже была вся целиком в этом зримом присутствии явлена, явленность, которая ясностью того, что всего-навсего зримо, предотвращала мрак истинной ночи. И все же явленность присутствия не делала тайну присутствующей, как ничуть ее и не проясняла; он не сказал бы, что это присутствие было таинственным, напротив, оно до такой степени оказывалось тайны лишено, что оставляло ее без прикрытия, ее, однако, не раскрывая.
# Таинственное, то, что остается без прикрытия, не раскрываясь.
# А когда она об этом говорила? Не объяснялась ли таинственность тем, что она об этом говорила?
# Секрет тяготит ее не потому, что домогается высказывания — такое попросту невозможно, — но весом, который он придает всем остальным словам, в том числе и самым поверхностным, и самым легким, требуя, чтобы кроме него все, что может быть сказано, было сказано. Эта безмерная потребность в тщетных словах делает их одинаково важными, одинаково безразличными. Ни одно не важнее других. Важно, чтобы все они были в равной степени сказаны — равенство, в котором они исчерпываются, но не исчерпывается возможность их сказать.
# Не кроется ли за всем этим то, что его проявляет и делает явным?
# “Все то, что я вам не сказала, в вас уже где-то забыто”. — “Забыто, но не во мне”. — “И в вас тоже”. Он задумался: “Мне кажется, что если бы вы смогли сказать мне все, все, что возможно сказать, кроме одной только вещи, я бы узнал ее определеннее, чем если бы вы напрямую ею со мной поделились: она была бы мне предоставлена, оставаясь на свободе”. — “Но вы хотите саму мою жизнь. Коли мне нечего больше сказать, так, значит, у меня ничего не осталось и от жизни”. — “Не совсем вашу жизнь; напротив, вашу жизнь я и приберегаю”. — “Тогда вы хотите большего, чем моя жизнь”.
# “Сделай так… ” — “Даже когда вы заговорите, нет никакой уверенности, что вы окажетесь об этом осведомлены. Быть может, вы всегда будете говорить со мной не иначе, как о том не ведая. Вас освободит речь, про которую вы не узнаете, что мне ее сказали”. — “Но узнаете, что я сказала, вы. Вы будете там, чтобы меня об этом уведомить”. — “Я буду там. Но что же все-таки уведомит меня самого? Как я узнаю, то ли это, что я должен услышать, и правильно ли я это слышу?” — “Вы заставите услышать это в свою очередь и меня”. — “А вдруг станется, что я безмолвно, как и нужно, слушаю то, что не способен пересказать. А если и верно все говорю, то услышите вы меня, себя вы не услышите”. Она, казалось, удивилась: “Вы же отлично знаете, что я не должна в самом деле слышать то, что говорю”. Затем, внезапно: “Как только вы меня услышите, я узнаю об этом: может, даже раньше, чем вы сами об этом узнаете”. — “Вы хотите сказать, что заметите это по моему виду, что я словно бы изменюсь?” Но она радостно повторила: “Я узнаю об этом, узнаю”.
# Разговаривая, медля с разговором.
Почему, разговаривая, она медлила говорить?
Секрет — до чего грубое слово — был не чем иным, как самим фактом, что она говорила и медлила говорить.
Если она медлила говорить, это различающее промедление поддерживало открытым место, куда, подчиняясь влечению, являлось безразличное присутствие, явленность, которую ей надлежало, не дав себя въяве узреть, каждый раз делать зримой.
Спокойно дожидаясь, пока это безразличное различие проявится в присутствии.
# “Сделай это, прошу тебя”. — “Нет, ты меня об этом не просишь”.
Молчаливая; не молчаливая, а чуждая молчанию, ни о чем не говоря, эта явленность в присутствие.
“Уговаривай меня, даже если ты меня и не уговариваешь”. — “Но в чем мне нужно вас уговаривать?” — “Уговаривай меня”.
# “Дай мне это”. — “Я не могу дать вам то, чего не имею”. — “Дай мне это”. — “Я не могу дать вам то, что не в моей власти. В крайнем случае — мою жизнь, но это…” — “Дай мне это”.
“Другого дара нет”. — “Как же мне этого достичь?” — “Не знаю. Знаю только, что у вас этого прошу, буду просить до самого конца”.
# Молчаливая; не молчаливая, а чуждая молчанию, ни о чем не говоря, эта явленность в присутствие.
Сколь она была отважна, указав ему на нее чуть ли не пальцем. Сколь он был медлителен в понимании этого жеста. Теперь-то он все понимал, это было самое меньшее, что он чувствовал себя обязанным сделать, он понимал даже, что из-за своей явленности в присутствие она чувствовала себя как бы ущербной, неудовлетворенной и все же успокоенной, скинувшей ношу самой себя, не будучи обязана помнить, чем же она была, а попросту подпадая влиянию этого безразличного различия, своей явленности. Он был готов идти вперед по открытой подобной мыслью дороге, предчувствуя, что должен будет ответить, коли откликается на ее присутствие, на точно такое же разоблачение присутствия уже собственного. Но до подобной справедливости ему было еще далеко.
# “Она здесь?” — “Ну конечно же, если здесь вы”. — “Но здесь ли она?”
# “Эта явленность”. — “Ваша”. — “И ваша тоже”. — “Ни та, однако, ни другая”.
# Секрет, та сдержанность, которая, коли она говорила, заставляла ее медлить с разговором, предоставляя ей в этом различающем промедлении слово.
“Обещала ли я вам когда-либо говорить?” — “Нет, но вы сами, ничего не говоря и отказываясь что-либо сказать, оставаясь связанной с тем, что не говорится, были обещанием речи”.
Они не разговаривали, они были ответственны за все, чему еще предстояло быть между ними сказанным.
# У него такое ощущение, что он ждет меньше, чем ждал.
Это, думает он, знак переоценки ожидания, порочный знак.
Ожидание всегда распространяется на большее, чем ожидаемое.
Ожидание отбирает у него то одно, то другое — так, что он ничего и не теряет, и не может сохранить благодаря ощущению, что нечто потерял.
У него больше нет сил ждать. Если бы они у него были, он бы не ждал. У него их меньше, чем было. Дело в том, что ожидание истощает силы ждать. Ожидание не истощается. Ожидание — истощение, которое не истощается.
# “Я постоянно слышу, как это говорю”. — “Вот, возможно, почему вы этого и не говорите. Понимание все удерживает и все в себя вбирает”.
# Умеет ли, знает ли он, как надо ждать? Не хочет ли знанием, как надо ждать, высвободить принадлежащее ожиданию знание? Тогда он не знает, как ждать.
Умение ждать — словно знание, что дается лишь ожиданием — при условии, что умеешь ждать.
# Ожидание: дневная дорога, ночная дорога.
# “Дорога еще дальняя”. — “Но нас далеко не заведет”. — “Приведет нас как можно ближе”. — “Ведь близкое дальше всякого далека”.
Как будто она несла в себе силу близости. Далеко когда она стоит у дверей, — непременно близкая и все время приближающаяся, но и рядом с ним, только близкой все еще и являясь, близкой и, еще ближе, целиком отдаленной той близостью, которую она выявляет. Когда он ее держит, он касается той силы приближения, что собирает воедино близость и, в этой близости, все далекое и все наружное.
“Вы близки, она только присутствует”. — “Но я только близка, тогда как она — само присутствие”. — “Да, верно, только близки, не буду отрицать этого “только”. Ему я и обязан тем, что вас тут удерживаю”. — “Поскольку меня держите?” — “Ну да, и вы тоже держите меня”. — “Я вас держу. Но вблизи от кого?” — “Вблизи: вблизи от всего, что близко”. — “Близко, но не обязательно от вас или от меня?” — “Ни от того, ни от другого. Но так и надо. В этом-то и заключена красота влечения: никогда вы не будете достаточно — и никогда слишком — близки, всегда, однако же, удерживаясь в смычке друг с другом”.
Удерживаемые и влекомые этой смычкой. Влечет не что иное, как сила близости, которая удерживает во власти влечения, никогда не истощаясь в присутствии и никогда не рассеиваясь в отсутствии. В близости, касаясь не присутствия, но различия.
“Близкая, даже если не говорю?” — “Предоставляя тогда говорить близости”.
Говорило в ней не что иное, как приближение, приближение речи, речь приближения, да еще всегда к речи в речи приближаясь.
