“И не забывайте, что на протяжении всего этого времени меня не покидало примечательное ощущение чудесной силы сближения: от этого все и зависело”. — “Приблизиться может и кто-то совсем чужой”. — “Ну конечно — и даже только то, что чуждо; это-то и чудесно. У меня было такое впечатление, что я неизвестнее ей, чем кому бы то ни было из встреченных мною до тех пор”. — “Поэтому-то вы и сочли, что можете не смущаясь идти дальше?” — “Кто-то, кто никоим образом вас не знает и кого никоим образом не знаешь, — вот что приятно в подобных встречах. Но было и еще кое-что”. — “Да?” — “Ну да, это трудно высказать. Она с легкостью давала на себя смотреть”. — “До такой степени! Вы хотите сказать, что она с готовностью выставляла себя напоказ?” — “Такого не скажу. Если и верно, что преобладает тут некое зрелищное впечатление — очень, правда, разбавленное, разреженное; зрелище, которое словно происходит в зоне, от надзора над которой я освобожден, — она в этом не участвует; возможно, она, напротив, на это досадует”. — “Разве вы на самом деле не разглядывали ее в общем-то беззаботно?” — “Может статься, но беззаботность эта приходила от нее: да, не заботясь о своих правах на нее смотреть”.
Словно созерцание было не только связано с осуществлением возможности смотреть, но и укоренено в утверждении ее явленности — столь уже обнаруженной; еще, однако, сокрытой.
“Почему же она вот так давала себя видеть?” — “Ради удовольствия, полагаю — удовольствия быть зримой”. “Однако всегда недостаточно”. — “Никогда, естественно, не достаточно”.
# Стоя у двери, неподвижная и все время приближающаяся, в то же время сидящая на краешке дивана, слегка отклонив тело, простершись, откинувшись на него, соскальзывая при его потворстве назад, заставляя его через протяженность, в которую она опрокидывается, пересечь ту непреодолимую и уже преодоленную часть пространства, которая ее отделяет, когда перед ним, пока она падает, проходит лицо с безмятежно открытыми глазами, словно им предопределено видеть друг друга, даже если и не требуется друг на друга смотреть.
Когда он хватает ее, неощутимо окружая такой, какой она будет, и привлекая еще не завершенным влекущим движением, она, отражаясь в этом соскальзывании, скользит, соскальзывая в свое отражение.
# “Да, знаю, в этом уже проявлялась ее манера бороться со своим присутствием”. — “О, она не борется”. — “Верно, она на диво хорошо поняла, что не нужно ни сопротивляться, ни соглашаться, но скользить в неопределенности между тем и другим, пребывая неподвижной в спешке и медлительности”. — “Все, что она делает, — это отвечает вам”. — “Да ничуть не больше, чем кому-то другому”. — “Вам, как никому: это-то и привлекает больше всего”. — “Тем самым влекомая как бы вне своего присутствия”. — “Привлекаемая, но все же еще не привлеченная, привлекательностью того, что всегда влечет, но еще не привлекает”. — “Влечением, которое преодолевает, отвергает и Занимает любое расстояние”. — “Вовлеченная в него, в то влекущее место, которым она чувствует, что становится”. — “Повсюду присутствуя”. — “Присутствуя без присутствия”. — “Присутствуя тем приростом тяжелого и легкого, который является ее даром пространству и уравнивает ее со всей протяженностью, куда она опрокидывается”. — “Откинувшись на него”. — “Соскальзывая в себе”. — “Отдавшись наружу”. — “Опрокидываясь и выявляя себя страстью показаться, отводящей ее от всего зримого и всего незримого”.
# Когда она слегка выпрямилась, не допуская между ними расстояние, но опершись наискось, словно чтобы по какой-то смиренной необходимости оттолкнуть оба их распростертые тела, она сказала: “Она сказала так чуть погодя?” — “Чуть погодя, если вам угодно”. — “Она все еще рядом с вами?” — “Она слегка выпрямляется”. — “Чтобы лучше вас рассмотреть?” — “Возможно, чтобы легче было дышать”. — “И она на вас не смотрит?” — “Она скорее смотрит на то, что говорит”.
# Совершенное требует своего свершения.
# “Как они дошли до того, что заговорили?” Это вызвало у нее смех: “Разве это не естественно?” — “Я тоже так думаю; полагаю, однако, была и другая причина, и именно по этой причине то, что делало речь естественной, делало ее также и крайне затрудненной. Иначе с чего бы он так поразился, вдруг ее услышав? И почему обладал уверенностью, которой она от него и требовала, доверяя то, что по-прежнему оставалось всего-навсего ее голосом, слабоватым, но отчетливым и холодным голосом; доверие, на которое при всей своей внимательности он отвечал лишь с большим трудом?” — “В первое время такое должно раз-другой случиться”. — “Уж в этот-то раз так и случилось”.
# “Что вас поражает в этих словах? Они же просты”. — “Полагаю, я свыкся с идеей, что вы не заговорите. Вы до сих пор ничего еще не сказали, да к тому же и сказать было нечего”. — “А вы думали, что, дойдя до подобного положения вещей, все отступит назад и себя не выразит? И что же в этом голосе более неожиданного, чем во всем том, что случилось и из чего вы так легко извлекли выгоду?” — “Ничего более. Только чуть менее. Вдруг имеется — такова доля этого голоса — меньше, нежели было: этому и поражаешься”. — “Значит, все из-за голоса? В чем же вы его упрекаете?” — “Его не в чем упрекнуть. Это чуть слабоватый, слегка приглушенный голос: возможно, более отчетливый или более холодный, чем я мог ожидать”. — “Вы сдержанны, надо быть откровеннее. В нем есть что-то странное?” — “Он столь знаком, как только может быть знаком какой-то голос. Возможно, меня поражает, внезапно возвращая к иному, именно его безмятежная реальность”. — “К иному? К тому, что прошло?” — “И у чего, естественно, тоже своя реальность, но может статься, что все, казавшееся мне до сих пор простым, вдруг сталкивается с некоей иной, словно утверждаемой в голосе простотой. Что-то меняется”.
Поразительная неожиданность — как все, в том числе и поразительное, отступает.
Голос вдруг оказался там, в одном ряду со всем прочим, добавляя разве что оттенок разглашения, без которого, похоже, не может обойтись даже и столь простая встреча, это-то внезапное явление его и поражает; и пока этот голос говорит почти напрямую, полностью вкладывая себя в каждое слово и ничего не оставляя про запас, дабы сказать что-либо еще, он уже успел распространиться и на другие уровни, где либо готов послышаться, либо себя уже непреложно выразил, несмотря на свой небольшой объем, заполняя во времени — вперед, назад — всю пустоту, как и всю тишину комнаты, отступая то вглубь, то наружу, всегда вдали и всегда вблизи, ищущий и уточняющий, словно точность служила главной защитой этого голоса, который с легким холодком говорит: “Мне бы хотелось с вами поговорить”.
# Он ищет, кружась со всех сторон как бы вокруг центра — этой речи, зная, что по отношению к центру, который необнаружим, найти — всего-навсего опять же искать. Центр дозволяет находить и кружить, но сам не находится. Центр в качестве центра всегда цел и невредим.
Кружа вокруг ее, явленности, присутствия, которое только таким обходным маневром он и мог повстречать.
Лицом к лицу с ее (уклончивым) присутствием.
# “О чем вы думаете?” — “О той мысли, думать которую не стоит”.
Самая близкая мысль, та, думать которую не стоит.
Имеется некая мысль, и ее не стоит думать, ее достаточно не думать, чтобы исполнилось то отрицание, за которое он держится. Невозможно подумать? Запрещено для мысли? Привычная мысль, одна из многих, и она ждет, чтобы ее не думали. Не думать ее даже и как мысль, которую не стоит думать. Жить под давлением того, что остается здесь недуманным.
“Есть некая мысль, думать которую я не в состоянии”. — “И вам хотелось бы сказать ее мне? Чтобы я стремилась ее подумать?” — “Чтобы вы не могли ее подумать”.
“Разве мы стали бы в этой мысли ближе?” — “Просто она отметает всякую близость”.
# Сказав ему все это, поскольку он с виду ничуть этому, едва обратив внимание, не удивился, она захотела то же самое повторить — но тщетно; впоследствии, несмотря на все его усилия заставить ее пересказать все заново, она никогда не могла вновь отыскать выражения, которыми воспользовалась на протяжении той фразы или двух. Это только часть, говорила она, целого, целое же буквально распалось, в ее присутствии оставалась одна только пустота просьбы.
Тут не было отказа или затруднения об этом говорить; напротив, она говорила об этом разве что чересчур охотно: с легкостью, неведением; со страстью.
“Пересказать это легко, но вот как сказать опять впервые?” — “Было бы легко и это, если бы вы не начинали пересказывать”.
Он понимает, что просить она может, лишь прибегая к уверткам и петлянию времени. Но вот просьба — как он понимает, — та не может не заявить о себе, причем столь напрямую, что не остается времени, чтобы ее изложить.
