Рот гимназиста плаксиво кривится…
— Пожалуйста, господин пастор, прошу вас!..
— Никаких пожалуйста. Всего пятнадцать лет, и уже с девочками. Фу! Фу! Я говорю «фу»!
Пастор грозит указательным пальцем. Потом указывает на дверь, и гимназисту ничего не остается, как уйти.
Наверху он один. Пытается уложить вещи, но начинает плакать.
Минна приносит еще его белье:
— Да, теперь вы можете реветь! Фу!
— Вон отсюда, ехидна! — рычит он и перестает плакать.
Между тем день со своим веселым субботним шумом переходит в вечер, гимназист сидит на клеенчатой софе, на стуле наполовину уложенный чемодан, который ему не хочется заполнять полностью, потому что он никак не может поверить в то, что все уже действительно кончено…
В начале восьмого он слышит звонок отцовского велосипеда. Он бросается к окну и кричит: «Папочка, поднимись сначала ко мне!»
Отец хотя и кивает ему головой, но не приходит. Наверняка пастор его перехватил. Иначе бы отец, как всегда, сдержал слово.
Еще пять минут ожидания. Вот лестница трещит под крепкими сапогами для верховой езды, и отец входит в комнату.
— Ну, сынок? При реках Вавилона, там сидели мы и плакали? Слишком поздно! Слишком поздно! Рассказывай о своих грехах.
Отец всегда великолепен. Когда этот большой и сильный человек сидит за столом на стульчике, в брюках для верховой езды со вставкой из серой кожи, в зеленой куртке, с загорелым, кирпичного цвета лицом, свидетельствующем о здоровье, и белоснежным лбом — белый лоб и загорелое лицо резко отличаются друг от друга из-за шапки, которую он носит, — и говорит: «Расскажи о своих грехах», — сразу становится легче.
Он слушает, слушает внимательно.
— Хорошо, — говорит он наконец. — И больше ничего не было? Хорошо. Сейчас я спущусь еще раз к твоему пастору.
Но он быстро возвращается назад. Его лицо немного покраснело.
— Ничего не поделаешь, сынок. Ты есть и будешь закоренелым грешником. Итак, пока поедешь со мной домой. Мама, конечно, очень обрадуется.
— Чемодан мы оставим здесь. Завтра его заберет Эли. Ему все равно нужно в город. Пока дорога ровная, ты можешь сидеть сзади, на багажнике. Потом в горах вместе повезем велосипед.
— А гимназия?
— Боюсь, сынок, с гимназией все кончено. Он наговорит на тебя директору. Завтра посмотрим. Я еще раз приеду сюда.
Они отправляются в путь. Отец слева, а сын справа от велосипеда. Минна смеется, выглядывая из окна кухни.
— Эй, гусыня, — кричит отец, внезапно побагровев.
— Я ее всегда называю ехидной, — поясняет сын.
— Ехидна действительно намного лучше, — подтверждает отец.
— Слушай, папа, — осторожно начинает сын.
— Что?
— Скоро восемь…
— Точно, Цебедеус скоро пробьет восемь.
— А мы пойдем мимо городского вала…
Отец протяжно свистит: «Соловушка, я слышу твои трели…»
— Это только потому, что я с ней договорился. Не могу же я просто так заставить ее напрасно ждать. Я все-таки хотел попрощаться с ней.
— Думаешь, я поступлю правильно, позволив тебе это?
— Папочка, ну разреши, пожалуйста.
— Ну хорошо. Вряд ли это будет правильно. Да ладно. Но не больше пяти минут.
— Конечно, не больше.
— Я не хочу, чтобы это выглядело официально, — вслух размышляет отец. — Я останусь с велосипедом здесь, а когда пройдут пять минут, свистну по-своему. И тогда чтобы мигом был здесь.
— Конечно, папа.
Она действительно уже ждет.
— Добрый вечер. Вы, однако, точны!
— Так и должно быть. Добрый вечер.
— Сейчас как раз бьет восемь.
— Да я слышу.
Беседа началась оживленно и вдруг иссякла.
Наконец он спрашивает:
— Вы удачно сбежали?
— Я наврала. А вы?
— Да, ничего, благополучно.
— Что с вами? — спрашивает она вдруг.
— Нет, ничего. Что может со мной быть? Сегодня очень хороший вечер, правда?
— Да. Только немного душно, правда?
— Может быть — мне, однако, нужно сейчас идти.
— Ах…
— Там стоит мой отец…
— Где?
— Вон там. Человек с велосипедом. Посмотрите туда, в сторону от кустов…
— Он знает? И он разрешил вам?
— Да, мой отец такой.
Мгновение она смотрит на него.
— Но я не такая. И нахожу, что это нехорошо с вашей стороны.
Он медленно краснеет.
— Не ожидала от вас такого.
— Я… — начинает он.
— Нет, — говорит она, — сейчас я пойду домой.
— Фройляйн, — говорит он. — Фройляйн, я, собственно говоря, должен уехать. Пастор меня, видите ли, выставил, потому что… Вы понимаете… Фрау Губальке пожаловалась.
— Боже мой, — восклицает она. — И моя мама…
— Меня, наверное, исключат из гимназии.
— Если мой отец это узнает!
— Мой не ругался.
— А в лицее…
— Свалите всю вину на меня!
— Эх вы, в письме-то даже ничего не было!
— Но я вам охотно бы написал!
Отец свистит: «Разве ты меня уже совсем не любишь?»
— Боже мой, пять минут уже прошли. Я должен…
— Ну идите же, идите. Как же вы меня подвели.
«Разве ты меня уже совсем не любишь?»
— А я даже не знаю, фройляйн, как вас зовут?!
«Разве ты меня уже совсем не любишь?»
— Чтобы доставить мне еще неприятностей?
— Однако, фройляйн, я действительно не виноват.
— Что же мне сказать дома?
«Разве — ты меня — совсем не любишь?»
— Фройляйн, мне надо…
— Да, вы идете домой, к вашему отцу, который не ругается. А я?..
— Пожалуйста, дайте мне хотя бы руку.
— Еще чего!
— Но мы, может быть, никогда больше не увидимся!
— Это даже лучше. А я-то думала, все будет так мило! Боже мой, вон идет ваш отец!
— Ну, сынок, как же с данным мне словом? Здравствуйте, маленькая фея. Вы повздорили?
— Я…
— Мы…
— Дайте друг другу руки! До свидания!
— До свидания!
— До свидания!
— А теперь пошли!
Они еще раз смотрят друг на друга.
— Я во всем виноват, — говорит мальчик убежденно, и его губы дрожат.
— Да ничего страшного, — говорит она. — Я только поначалу испугалась. Как-нибудь выкручусь.
— Пора расходиться! Молодо-зелено.
— Итак, всего хорошего!
— Да, да. Всего, всего вам хорошего!
— До свидания!
— Да, может быть, еще увидимся.
— Спокойной ночи, маленькая барышня. Пойдем, Вилли.
После моста начался подъем. Отец крикнул:
— Спрыгивай, сынок. — И потом, когда они пошли рядом с велосипедом: — Можно не торопиться. Все равно домой придем достаточно рано.
— Ты когда встаешь, папа?
— Как обычно летом. В четыре. Приходится все время самому присматривать за кормлением и дойкой. На учеников положиться нельзя. — И после паузы добавляет как бы между прочим: — Ты не хочешь заняться сельским хозяйством?
— Думаю, что нет, отец, — после некоторого колебания отвечает он.
— Тогда чем же?
— Да…
— Да — это не ответ. Что ты имеешь в виду?
— Больше всего мне хотелось бы продолжить учебу в гимназии.
— Навряд ли это удастся. Пастор с директором очень близкие друзья.
— А если бы ты направил меня в другую гимназию?
Некоторое время они шагают молча.
— Вот что я тебе хочу сказать, Вилли. Мне уже сейчас приходится нелегко. Ты знаешь, я зарабатываю немного. А ведь у тебя есть еще и сестра. Конечно, я бы справился, если бы все оставалось как прежде, но сейчас кое-что изменилось. Собственно говоря, это случилось кстати. Я бы ничего не сказал. Но раз уже ты сам довел до этого, то я думаю, мы оставим все как есть.
— Но я ничего не сделал.
— Одну глупость ты, по крайней мере, допустил. Во всяком случае, поступил необдуманно, Вилли. Запомни, в жизни глупости часто вредят так же, как и дурные поступки. А после допущенной глупости не может все оставаться по-прежнему… Не все можно поправить. Сейчас ты еще легко отделался, ты идешь со своим отцом домой, буря миновала. Однако в будущем, кто его знает, тебе вдруг однажды не удастся вот так, запросто, вернуться домой.
Отец слегка вздохнул и стал медленно подыматься в гору. Сын молча шел рядом. Смутные чувства бродили в нем: отец неправ, ведь сын не сделал ничего дурного. А отец все-таки использовал это, чтобы сэкономить деньги и не посылать его на учебу в гимназию. Если дела шли до сих пор, то могли бы идти так и дальше. Только потому, что сын выбежал на улицу с пустым конвертом и сказал девочке десяток слов, отец решил сэкономить деньги на учебе в школе и колледже? Это казалось крайне несправедливым. Дорога шла все время в гору, меж высоких склонов, поросших лесом. Над ними, прямо над дорогой, светлой полосой мягко светилось ночное небо.
— Как ты относишься к коммерции? — спросил наконец отец.
— Ну нет! — воскликнул мальчик разочарованно.
— Не в лавке, — сказал успокаивающе отец. — Я имел в виду банк.
