— А здесь уже нет газов? — неуверенно спрашивает Станда.
— Есть, как не быть, но они держатся внизу, у почвы, понимаешь? Ханс сам следит, насколько они подымаются. Наверно, теперь тут их будет по пояс, вот как.
У Станды мучительно болит голова, бьется сердце, и его душит тоска. Запальщику тоже не по себе — он точно чего-то ждет; ни на кого даже не покрикивает больше, ходит озабоченно, стиснув зубы, и прислушивается. Хансен то и дело поднимает свою контрольную лампочку; постоит минутку, наставит ухо, улавливая отдаленный лай отбойного молотка, кивнет и снова вышагивает; он идет, опустив голову, на переносице у него появилась морщина, он крепко сжал губы и все крутит лампочкой, точно играет с тенями. Только Мартинек и Матула спокойно стучат по бревнам и все переговариваются.
— Подтолкни ко мне! Можешь подать туда? Ну, ну, еще немножко!
Станда грузит уже четвертую вагонетку; ноги у него подкашиваются от слабости, голова кружится. Еще эту вагонетку — и я, кажется, свалюсь. Адам прислонился к стенке, тяжело дыша и вытирая ладонями пот; вдруг он нагибается за лопатой и начинает помогать Станде.
— Хватит с тебя, — гудит Адам и снова прислоняется к стене. — Вези.
Станда из последних сил толкает вагонетку на поворотный круг и старается повернуть его; но навстречу ему приближается, поблескивая, огонек — это Хансен бредет, опустив голову и раскачивая контрольную лампочку. Станда ждет, пока Ханс пройдет; и вдруг ему чудится, что за Хансом внезапно вздыбилась почва…
Тяжко, гулко загрохотало, содрогнулся весь штрек; и сразу затрещала крепь. Станду чуть не сбило с ног страшным толчком воздуха, но он еще видит, как в летучем вихре пыли крутится Хансен и как над ним лопается и валится на него перекладина.
— Берегись! — взревел Станда и бросился, чтобы подхватить балку голыми руками. И вдруг пронизывающая боль, Станда еще слышит свой собственный нечеловеческий вопль, — и конец, он куда-то валится; и Станда потерял сознание.
XXII
Первое, что он услышал, придя в себя, были чьи-то торопливые слова:
— Приподымите ему ноги, чтобы кровь прилила к голове.
Станда открыл глаза и увидел, как из мрака к нему наклоняется длинное лицо Адама с внимательно моргающими, ввалившимися глазами.
— Где… господин Хансен? — словно в бреду, еле выговорил Станда.
— Hier,[126] — Над Стандой из темноты возникает блестящий перепачканный нос, и жесткая рука похлопывает его по щеке. — Nicht ohnmachtig werden! Is schon gut?[127]
Станда приподнимает голову, осматривается — где он? У ног его опустился на колени крепильщик, за ним Пепек, Андрес, дед Суханек, Матула — вся команда; вокруг него сбились в кучу голые, испачканные угольной пылью люди, и все так растерянно смотрят на него, что Станда пугается.
— Что… что это было? — изумленно выговорил он.
— Взрыв, — ответил кто-то.
— Вот видишь, осел, — глубоко вздыхает крепильщик и встает. — В следующий раз небось не станешь совать пальцы между стойкой и подлапкой?
Пальцы… ну да, это пальцы; только теперь Станда осознает невыносимую боль в левой руке; на лбу выступает холодный пот, и он тихо, жалобно стонет.
— Больно? — звучит рядом глухой голос Адама.
— Бо-больно чуточку…
— Я слетаю за носилками, — предложил Пепек и ринулся во весь дух нагишом, в чем мать родила, только опорки на ногах. Мартинек аккуратно свернул пиджак и рубашку и заботливо подсунул Станде под голову вместо подушки.
— Теперь лежи, ладно?
Адам поднимается, подтягивая штаны.
— Ничего, это ведь левая, — бормочет он с облегчением и надевает маску.
Станда пытается приподняться, опираясь на правый локоть.
— Ну… идите, ребята, работать, — заикается он. — Ок-коло м-меня не нужно з-задерживаться.
Кто-то погладил его по голове.
— Ты молодчина.
Кажется, это — Андрес или еще кто-то. Станда хочет взглянуть на свою левую руку, но она крепко обвязана белым носовым платком — наверное, это платок Хансена; из-под повязки течет струйка крови. Кровь — Станда не выносит вида крови, ему становится дурно; нет, лишь бы не упасть в обморок, любой ценой не упасть в обморок, упорно твердит он себе, стиснув зубы, чтобы ребята не додумали…
— Лучше посадите его, — советует Андрес. — У почвы скопились газы.
— Ты можешь сидеть, Станда? — встревоженно спрашивает Мартинек. — Я тебя подсажу, хочешь?
— Нет, я сам, — храбрится Станда. — Идите же, я… я потом сам дойду… только не беспокойтесь…
— Тогда я около тебя останусь, — услужливо лепечет дед Суханек. — Понимаешь, Адаму-то поглядеть нужно, не завалилось ли у нас там… вот как.
— Нам тоже надо поглядеть, — смущенно говорит Мартинек, обмениваясь беглым взглядом с Андресом. — За тобой придут… А пока будь здоров… Кофе не хочешь?
— Нет, мне ничего не надо.
Матула шевельнулся.
— Нет ли… Нет ли у кого водки? — прохрипел он. — Промыть… водкой. А то — помочиться на рану. Это лучше всего очищает. — Он еще потоптался, потирая ладонью затылок. — Ну-ну, — сочувственно откашлялся он и пошел вслед за крепильщиком.
Ханс нагнулся к Станде, чуть ли не касаясь его носом, уперся руками в колени и заглянул ему в глаза.
— Ну, как, — выговорил он по-чешски, — лучше? — и радостно засмеялся.
Станда улыбнулся, хотя от боли у него текли слезы.
— Лучше, господин Хансен. Совсем уже хорошо. Schon gut.[128]
— Ну вот… видишь, — просиял Хансен. — Sie sind… ein… braver Kerl.[129] Да. Gut. — И он махнул рукой. — Muss gehen.[130]
Станда улыбается, плача от боли, и раскачивается всем телом, чтобы успокоить эту боль.
— Вы все так хорошо ко мне относитесь, дед Суханек!
— Пустое, — шамкает старик. — Ты не горюй, что же, с каждым может случиться. Только… в другой раз ничего не хватай руками, Станда. Так шахтеры не делают.
— Но ведь на Хансена падало, — шепчет Станда.
— Все равно. Шахтер должен ногами чуять. Как что валится — отскочить надо, запомни.
— А… как же… это случилось?
— Не сумею тебе сказать. Я только вылез и снимал маску, когда вдруг ухнуло… Адам прямо кинулся к тебе — ой-ой-ой, как летел! Вот это был прыжок! Ну, и оттащил тебя. А потом и остальные подбежали…
— Что же они говорили?
— Ну, понятное дело, ругались. Проклятый, куда он лапы сует! И вправду, Станда, так нельзя. На будущее ты должен одно запомнить: закрывай голову — и в сторону. Гляди, ведь ты Хансу прямо под ноги попал; ему пришлось, когда он прыгал, к стене прижаться, чтобы на тебя не налететь… Ай-ай-ай!
— Что?
— Да ничего. Адам-то уж должен бы быть на месте, понимаешь? Как бы от этого толчка опять все не завалилось.
— Это был бы конец?
— Пришлось бы сначала начинать. — Дед Суханек покачал лысой головой. — Однако не слышно его что-то…
Станда вытягивает шею, стараясь разглядеть то место, где произошел взрыв. Насколько видно в темноте, нагруженная вагонетка сброшена с рельс и прижата к стене, а немного подальше, среди накренившихся стоек, под продавленными балками мигают лампочки и колеблются черные тени; там мелькает кожаный шлем Хансена и шапка Андреса. Теперь с той стороны вынырнул крепильщик, за ним каменщик Матула. Мартинек кивает Станде и широко улыбается.
— Как дела, Станда? Полегчало?
— Да. Там опять обрушилось?
— Ну да. Все завалило.
— Что ж вы станете делать?
— Придется исправлять, — спокойно говорит крепильщик и идет за своими инструментами.
Станда раскачивается всем телом, баюкая у груди левую руку, будто ребенок — куклу; от боли у него все еще текут слезы.
— Пройдет, — утешает его дед Суханек. — Доктор наверху отрежет пальцы и потом вылечит.
Станда перестал раскачиваться.
— Дед, — прошептал он, выпучив глаза от ужаса, — я потеряю пальцы?
Дед Суханек закивал мудрой головой.
— Они у тебя раздроблены, сынок, смотреть страшно.
— Что же я делать стану? — заикается Станда.
— Они тебя на другую работу переведут, — успокаивает его дед. — Как того Кафку, Лойзика-то; он тоже без руки остался, ну и сделали его сторожем. Все лучше, чем получать несколько жалких крон по инвалидности.
Станда перестал плакать: он узнал нечто худшее, чем боль. Боже, что мне делать, что мне делать? Может быть, не только пальцы, а и вся рука пропала; и все из-за такого пустяка… теперь все станут говорить: ну и глупый малый, куда лапы-то совал! Станда почти потерял голову от своего несчастья; но всего ужаснее мысль, что у него отрежут пальцы; и вдруг ни с того ни с сего Станда неудержимо захлебывается сухими рыданиями.
— Да что с тобой, что ты? — перепугался дед Суханек. — Перестань, Станда! Эх, что мне с тобой делать, милок! Гляди-ка, Ханс идет…
Станда сразу стих. Хансен остановился над ним, заложив руки за спину.
