Мистер Уэллер взял трубку с видом критическим и глубокомысленным, а Сэм начал снова и прочитал следующее:
— «Милое создание, я чувствую себя обмоченным…»
— Это неприлично, — сказал мистер Уэллер, вынимая изо рта трубку.
— Нет, это не «обмоченный», — заметил Сэм, поднося письмо к свечке, — это «озабоченный», но тут клякса. «Я чувствую себя озабоченным».
— Очень хорошо, — сказал мистер Уэллер. — Валяй дальше.
— «Я чувствую себя озабоченным и совершенно одур…» Забыл, какое тут стоит слово, — сказал Сэм, почесывая голову пером и тщетно пытаясь припомнить.
— Так почему же ты не посмотришь, что там написано? — полюбопытствовал мистер Уэллер.
— Да я и смотрю, — ответил Сэм, — но тут еще одна клякса. Вот «о», а вот «д» и «р».
— Должно быть, «одураченным», — сказал мистер Уэллер.
— Нет, это не то, — сказал Сэм, — «одурманенным» — вот оно что.
— Это слово не так подходит, как «одураченный», — серьезно заметил мистер Уэллер.
— Вы думаете? — осведомился Сэм.
— Куда уж там! — откликнулся отец.
— А вам не кажется, что в нем смысла больше? — спросил Сэм.
— Ну, пожалуй, оно понежней будет, — подумав, сказал мистер Уэллер. — Валяй дальше, Сэмми.
— «…чувствую себя озабоченным и совершенно одурманенным, обращаясь к вам, потому что вы славная девушка, и конец делу».
— Это очень красивая мысль, — сказал мистер Уэллер-старший, вынимая трубку изо рта, чтобы сделать это замечание.
— Да, мне тоже кажется, что оно неплохо вышло, — заметил Сэм, весьма польщенный.
— Что мне больше всего нравится в таком вот слоге, — продолжал мистер Уэллер-старший, — так это то, что тут нет никаких непристойных прозвищ, никаких Венер или чего-нибудь в этом роде. Что толку называть молодую женщину Венерой или ангелом, Сэмми?
— Вот именно! — согласился Сэм.
— Ты можешь называть ее грифоном, или единорогом, или уж сразу королевским гербом, потому что, как всем известно, это коллекция диковинных зверей, — добавил мистер Уэллер.
— Правильно, — подтвердил Сэм.
— Кати дальше, Сэмми, — сказал мистер Уэллер.
Сэм исполнил просьбу и стал читать, а его отец продолжал курить с видом глубокомысленным и благодушным, что было весьма назидательно.
— «Пока я вас не увидел, я думал, что все женщины одинаковы».
— Так оно и есть, — заметил в скобках мистер Уэллер-старший.
— «Но теперь», — продолжал Сэм, — «теперь я понял, какой я был регулярно безмозглый осел, потому что никто не походит на вас, хотя вы подходите мне больше всех…». Мне хотелось выразиться тут посильнее, — сказал Сэм, поднимая голову.
Мистер Уэллер кивнул одобрительно, и Сэм продолжал:
— «И вот я пользуюсь привилегией этого дня, моя милая Мэри, — как сказал джентльмен по уши в долгах, выходя из дома в воскресенье, — чтобы сказать вам, что в первый и единственный раз, когда я вас видел, ваш портрет отпечатался в моем сердце куда скорее и красивее, чем делает портрет профильная машина (о которой вы, может быть, слыхали, моя милая Мэри), хотя она его заканчивает и вставляет в рамку под стеклом с готовым крючком, чтобы повесить, и все это в две с четвертью минуты».
— Боюсь, что тут пахнет стихами, Сэмми, — подозрительно сказал мистер Уэллер.
— Нет, не пахнет, — ответил Сэм и продолжал читать очень быстро, чтобы ускользнуть от обсуждения этого пункта: — «Возьмите меня, моя милая Мэри, своим Валентином и подумайте о том, что я сказал. Моя милая Мэри, а теперь я кончаю». Это все, — сказал Сэм.
— Что-то очень уж неожиданно затормозил, а, Сэмми? — осведомился мистер Уэллер.
— Ничуть не бывало, — возразил Сэм. — Тут ей и захочется, чтобы еще что-нибудь было, а это и есть большое умение писать письма.
— Пожалуй, оно верно, — согласился мистер Уэллер, — и хотел бы я, чтобы твоя мачеха следовала при разговоре такому славному правилу. А разве ты не подпишешься?
— Вот тут-то и загвоздка! — сказал Сэм. — Не знаю, как подписаться.
— Подпишись — Веллер, — посоветовал старейший представитель этой фамилии.
— Не годится, — возразил Сэм. — Никогда не подписывают валентинку своей настоящей фамилией.
— Ну, тогда подпиши «Пиквик», — сказал мистер Уэллер. — Это очень хорошее имя и легко пишется.
— Вот это дело, — согласился Сэм. — Я бы мог закончить стишком, как вы думаете?
— Мне это не нравится, Сэм, — возразил мистер Уэллер. — Я не знавал ни одного почтенного кучера, который бы писал стихи. Вот только один написал трогательные стишки накануне того дня, когда его должны были повесить за грабеж на большой дороге; ну, да он был из Кемберуэла, так что это не в счет.
Но Сэм не хотел отказаться от поэтической идеи, пришедшей ему в голову, и подписал письмо:
«Полюбил вас в миг Ваш Пиквик».
Сложив его весьма замысловато, он нацарапал наискось адрес в углу: «Мэри, горничной у мистера Напкинса, мэра, Ипсуич, Саффок», запечатал облаткой и сунул его в карман, готовое для сдачи на почтамт. Когда покончено было с этим важным вопросом, мистер Уэллер-старший приступил к тому, ради чего вызвал сына.
— Первое дело о твоем хозяине, Сэмми, — сказал мистер Уэллер. — Завтра его будут судить.
— Будут судить, — подтвердил Сэм.
— Ну, так вот, — продолжал мистер Уэллер, — я полагаю, что ему понадобится вызвать свидетелей, чтобы те потолковали о его репутации или, может быть, доказали алиби. Я это дело обмозговал, так что он может не беспокоиться, Сэмми. Есть у меня приятели, которые сделают для него и то и другое, но мой совет такой: наплевать на репутацию и держаться за алиби. Нет ничего лучше алиби, Сэмми, ничего.
У мистера Уэллера был весьма глубокомысленный вид, когда он высказывал это юридическое соображение; и, погрузив нос в стакан, он подмигнул поверх него изумленному сыну.
— Да вы о чем толкуете? — спросил Сэм. — Уж не думаете ли вы, что его будут судить в Олд-Бейли?
— Наших обсуждений это не касается, Сэмми, — возразил мистер Уэллер. — Где бы его не судили, мой мальчик, алиби — как раз такая штука, которая поможет ему выпутаться. С алиби мы выручили Тома Уайльдспарка, которого судили за смертоубийство, а длинные парики все до единого сказали, что его ничто не спасет. И вот мое мнение, Сэмми: если твой хозяин не докажет алиби, придется ему, как говорят итальянцы, регулярно влопаться, и конец делу.
Так как мистер Уэллер-старший придерживался твердого и непоколебимого убеждения, что Олд-Бейли является высшей судебной инстанцией в стране и что его правила и процедура регулируют и контролируют делопроизводство всех других судов, то он решительно пренебрег уверениями и доводами сына, пытавшегося объяснить, что алиби неприемлемо, и энергически заявил, что мистера Пиквика «сделают жертвой». Убедившись, сколь бессмысленно продолжать разговор на эту тему, Сэм заговорил о другом и спросил, что это за второе дело, о котором его почтенный родитель хотел потолковать с ним.
— Это уже пункт семейной политики, — сообщил мистер Уэллер. — Этот — вот Стиггинс…
— Красноносый? — осведомился Сэм.
— Он самый, — отвечал мистер Уэллер. — Так вот этот красноносый парень, Сэмми, навещает твою мачеху с такой любезностью и постоянством, каких я еще не видывал. Он такой друг дома, Сэмми, что когда он от нас уходит, у него на душе неспокойно, если не прихватит чего-нибудь на память о нас.
— А будь я на вашем месте, я бы что-нибудь такое ему дал, чтоб оно наскипидарило и навощило ему память на десять лет, — перебил Сэм.
— Подожди минутку, — продолжал мистер Уэллер. — Я хотел сказать, что теперь он всегда приносит плоскую флягу, в которую вмещается пинты полторы, и наполняет ее ананасным ромом, перед тем как уйти.
— И, должно быть, выпивает ее перед тем, как вернуться? — предположил Сэм.
— До дна! — ответил мистер Уэллер. — Никогда не оставляет в ней ничего, кроме пробки и запаха, уж можешь на него положиться, Сэмми. Так вот эти самые ребята, мой мальчик, устраивают сегодня вечером месячное собрание Бриклейнского отделения Объединенного великого Эбенизерского общества трезвости. Твоя мачеха хотела пойти, Сэмми, да схватила ревматизм и не пойдет, а я, Сэмми… я забрал два билета, которые были присланы ей.
Мистер Уэллер сообщил секрет с большим удовольствием и при этом подмигивал столь неутомимо, что Сэм предположил, не начинается ли у него в веке правого глаза tic douloureux.
— Ну и что? — спросил молодой джентльмен.
— Так вот, — продолжал его родитель, осторожно озираясь, — мы вместе отправляемся и попадем туда пунктуально к сроку, а заместитель пастыря не попадет, Сэмми, заместитель пастыря не попадет.
Тут с мистером Уэллером начался припадок сдавленного смеха, который постепенно перешел в приступ удушья, небезопасный для пожилого джентльмена.
