— Черт побери! — вскричал один крестьянин, выслушав приговор Санчо. — Этот сеньор рассуждает, как святой, и решает дела, как каноник! Но только, наверное, толстяк не захочет снять с себя даже унции мяса, не то что шесть арроб.
— Тогда лучше всего им вовсе не затевать этого бега, — заявил другой крестьянин, — если тощий не хочет надорваться под своим грузом, а толстяк — кромсать себя; пусть половина заклада пойдет на вино; отправимся в хорошую таверну, пригласим этих сеньоров, и делу конец.
— Благодарю вас, сеньоры, — сказал Дон Кихот, — но я не могу задерживаться здесь ни на минуту; печальные обстоятельства и грустные мысли заставляют меня быть вежливым и торопиться в путь.
И, пришпорив Росинанта, он поехал дальше. Крестьяне, разинув рты, глядели ему вслед. Они были одинаково изумлены как странной внешностью Дон Кихота, так и мудростью Санчо.
Эту ночь господин и слуга провели под открытым небом.
На рассвете они двинулись дальше. Путь их лежал по прелестной долине, где среди тенистых деревьев тихо журчал ручеек. Дон Кихот остановился и долгое время задумчиво любовался чудной картиной сельской природы. Затем он воскликнул:
— Слушай, Санчо. Мне пришла в голову счастливая мысль. Сделаемся на время нашего искуса мирными пастухами и возродим здесь нравы древней Аркадии. Я куплю несколько овец и все необходимое для пастушеской жизни, назовусь пастухом Кихотисом, а ты пастухом Пансино; мы будем бродить по горам, лесам и лугам, распевая песни и вздыхая о наших возлюбленных. Жажду мы будем утолять жидким хрусталем источников, прозрачных ручейков и многоводных рек. Дубы щедрою рукою отпустят нам свои сладчайшие плоды, ивы дадут нам тень, розы — свой аромат, луна и звезды — свой свет, побеждающий ночную тьму, песни — радость, а слезы — отраду.
— Черт возьми! — вскричал Санчо. — Вот такая жизнь мне по нраву и по вкусу. И я уверен, что стоит только бакалавру Карраско и мастеру Николасу, цирюльнику, услышать про нашу новую затею, как им сразу захочется присоединиться к нам и стать пастухами. Да и нашего священника, чего доброго, тоже возьмет охота вступить в нашу компанию; ведь он большой весельчак и любит удовольствия.
— Ты прав, Санчо, — сказал Дон Кихот, — бакалавр Самсон Карраско, если он примет пастушеское звание, — а я уверен, что он это сделает, — может назваться пастухом Самсонио или Каррасконом, а цирюльник Николас — пастухом Николосо; для священника мы тоже придумаем какое-нибудь имя, подходящее его сану, например, Куриамбро. Найти имена для пастушек, в которых мы будем влюблены, нам так же легко, как нарвать груш с дерева. К тому же имя моей сеньоры одинаково подходит как для принцессы, так и для пастушки, так что мне незачем ломать голову, стараясь приискать лучшее, а для своей пастушки, Санчо, ты сам выберешь, какое пожелаешь.
— Я назову ее, — ответил Санчо, — Тересоной[116]. Это прозвище близко к ее настоящему имени и подойдет к ее толщине. Священнику, по-моему, не следует заводить пастушки, чтобы не подавать дурного примера. Ну, а бакалавр пусть поступает, как ему заблагорассудится.
— Ах, и славно, — воскликнул Дон Кихот, — мы заживем с тобой, Санчо! Сколько кларнетов, сколько заморских волынок, сколько тамбуринов, бубнов и флейт будут услаждать наш слух! Но кроме музыки мы будем услаждать свои досуги поэзией. Я, как тебе известно, могу писать стихи, а бакалавр Карраско — тот уж настоящий поэт. О священнике я ничего не могу сказать, но готов биться об заклад, что и у него есть вкус к стихотворству. Не сомневаюсь, что и друг наш Николас кое-что смыслит в этом деле. Все цирюльники мастера бренчать на гитаре да распевать песенки. Я буду оплакивать разлуку, ты станешь воспевать свое постоянство, пастух Карраскон — холодность возлюбленной; священник Куриамбро сам подыщет себе подходящую тему. Словом, все устроится так, что лучше и желать невозможно.
На это Санчо ответил:
— Боюсь только, сеньор, что не дождаться мне этой прекрасной жизни; уж очень я несчастливый человек. А как бы хорошо мы зажили с вами! Ах, сколько деревянных ложек я бы вырезал, если бы стал пастухом! Сколько бы у нас было клецок, сливок, венков и всякой пастушеской требухи! Тут уж, наверное, я бы прослыл если не умником, то большим ловкачом. Моя дочь Санчика приносила бы нам обед в поле.
В таких разговорах и мечтах о пастушеской жизни Дон Кихот и Санчо Панса подвигались вперед до тех пор, пока их не застигла ночь. Тогда они свернули с большой дороги и расположились в тенистой роще. Поужинав чем бог послал, наши друзья улеглись под деревьями. Санчо, как обычно, мгновенно погрузился в крепкий сон, свидетельствовавший о его добром здоровье и отсутствии забот. Но Дон Кихот никак не мог заснуть. Мучительные мысли не давали ему покоя. Наконец он не выдержал и разбудил Санчо.
— Меня удивляет, Санчо, — сказал он, — твой беспечный характер. Ну право же, ты сделан из мрамора или из твердой бронзы. Я бодрствую, а ты спокойно спишь; я плачу — ты поешь песни; я изнуряю себя постом — ты еле дышишь, наевшись до отвала. Доброму слуге подобает хотя бы из приличия разделять страдания и горе своего господина. Взгляни на тишину этой ночи, на это уединение; они зовут нас прервать сон и немного пободрствовать. Встань, ради бога, отойди в сторону и нанеси себе с достойным мужеством триста или четыреста ударов в счет тех, которые тебе полагаются для освобождения Дульсинеи. Прошу тебя и умоляю, ибо не хочу, как в прошлый раз, прибегать к насилию и снова изведать тяжесть твоей руки. А после того как ты постегаешь себя, мы проведем остаток ночи в пении; я буду петь о разлуке с милой, ты — о своем постоянстве; этим мы положим начало той пастушеской жизни, которую будем вести у себя в деревне.
— Сеньор, — ответил Санчо, — я не монах, чтобы прерывать свой сон, вставать и заниматься истязанием плоти, но еще труднее, мне кажется, от порки сразу же перейти к музыке. Не мешайте мне, ваша милость, спать и не приставайте ко мне с этим бичеванием. Не то я дам клятву, что никогда не прикоснусь даже к волоску на моем платье, не то что на теле.
— О, черствая душа! О, бессердечный оруженосец! Вот благодарность за хлеб, которым я кормил тебя, и за милости, которые я расточал тебе и намеревался расточать и впредь. Благодаря мне ты стал губернатором и благодаря мне питаешь надежду сделаться графом или получить какой-нибудь другой, не менее высокий титул.
— Я знаю, сеньор, только одно, — сказал Санчо, — когда я сплю, я не знаю ни страха, ни надежд, ни трудов, ни блаженства; спасибо тому, кто изобрел сон — этот плащ, покрывающий все людские мысли, эту пищу, прогоняющую голод, эту воду, утоляющую жажду, этот огонь, согревающий стужу, этот холод, умеряющий жар — одним словом, эту единую для всех монету, эти единые весы, равняющие пастуха и короля, дуралея и мудреца. Одним только плох крепкий сон: говорят, он очень смахивает на смерть и что разница между спящим и мертвым не слишком велика.
— Никогда еще, Санчо, — сказал Дон Кихот, — ты не произносил такой изящной речи. Это только подтверждает пословицу, которую ты любишь повторять: не с тем, с кем родился, а с тем, с кем кормился.
— Ага, сеньор хозяин! — воскликнул Санчо. — Теперь уже я не нанизываю пословицы: они слетают с уст вашей милости не хуже, чем у меня. Правда, разница в том, что ваши пословицы приходятся кстати, а мои — ни к селу ни к городу, но как-никак и те и другие — пословицы.
В эту минуту они услышали какой-то глухой и неприятный шум, разносившийся по окрестным долинам. Дон Кихот вскочил на ноги и схватился за меч, а Санчо залез под серого и загородился с боков грудою доспехов и ослиным седлом. Оруженосец был настолько же испуган, насколько его господин взволнован. Шум все усиливался, приближаясь к путникам. А дело было в том, что несколько человек гнало в этот ночной час на ярмарку шестьсот с лишним свиней; эти животные производили такой шум, что Дон Кихот и Санчо, не понимавшие, откуда он происходит, были совсем оглушены. Огромное хрюкающее стадо налетело на наших друзей и, не выказав к ним никакого уважения, опрокинуло Дон Кихота вместе с Росинантом, потоптало Санчо, серого, седло и доспехи нашего рыцаря. Кое-как поднявшись с земли, взбешенный Санчо попросил у своего господина меч; он непременно хотел заколоть с полдюжины невежливых сеньор свиней, ибо он успел разглядеть этих дерзких возмутителей его покоя. Но Дон Кихот сказал:
— Оставь их, мой друг. Они тут ни при чем. Этот позор послан мне в наказание за мой грех. Такова справедливая кара небес; на побежденного странствующего рыцаря набрасываются самые низкие существа: его грызут шакалы, жалят осы и топчут свиньи.
