"Париж, 29 августа. Милая сестра!
Два дня тому назад, в пять часов утра, я принял последний вздох прекраснейшего божьего создания, единственной женщины, любившей меня так, как любишь ты, как любят меня Давид и мать, но вместе с этим бескорыстным чувством дававшей мне то, чего ни мать, ни сестра не могут дать: высшее счастье любви! Пожертвовав для меня всем, бедная Корали, может быть, и умерла из-за меня!.. А мне не на что похоронить ее!.. Она была моим утешением в жизни, и только у вас, милые мои ангелы, я могу искать утешения в ее смерти. Я верю, что бог простит этому невинному созданию все грехи, ибо она умерла, как христианка. О, Париж!.. Париж, моя Ева, это вместе и вся слава и все бесчестие Франции! Сколько мечтаний погибло здесь и сколько их еще погибнет, пока я, как подаяния, выпрашиваю жалкие гроши, которые нужны мне, чтобы предать освященной земле прах ангела!..
Твой несчастный брат Люсьен.
P. S. Много причинил я тебе огорчений своим легкомыслием; со временем ты узнаешь все и простишь меня. Впрочем, будь покойна: один добрый человек, купец Камюзо, которому я доставил столько волнений, зная, как мы с Корали страдали, взялся, как он выразился, уладить это дело".
- Письмо еще влажное от слез!-сказала она Давиду, и в ее взгляде, исполненном жалости, промелькнуло нечто от ее прежней любви к Люсьену.
- Бедный мальчик, как он должен страдать, если его любили так, как он пишет!-вскричал счастливый супруг Евы.
И муж и жена забыли все свои горести при этом стенании безысходного горя. В эту минуту вбежала Марион, крича:
- Сударыня, вот и они! Вот и они!..
- Кто?
- Дублон со своими людьми, лукавый их принес! Кольб там воюет с ними, Сейчас продадут...
- Полно, полно! Не волнуйтесь, не вывезут!-донесся из комнаты, смежной со спальней, голос Пти-Кло.- Я только что подал апелляционную жалобу. Мы не можем согласиться с постановлением, обвиняющим нас в недобросовестности. Я и не подумал защищаться в этой инстанции.
Чтобы выиграть время, я предоставил Кашану тешиться болтовней. Я уверен, что еще раз одержу победу в Пуатье...
- Но ар что станет эта победа?-спросила г-жа Сешар.
- Вознаграждение, если вы выиграете дело, и тысяча франков, если проиграете.
- Боже мой!-вскричала бедная Ева.- Не страшнее ли болезни такое лекарство?
Услыхав этот крик невинности, прозревший при свете правосудия, Пти-Кло смутился, столь прекрасной показалась ему Ева. Но тут вошел Сешар-отец, вызванный Пти-Кло. Присутствие старика в спальне его детей, подле колыбели внука, улыбавшегося несчастью, придало законченность всей сцене.
- Папаша Сешар,- сказал молодой стряпчий,- вы должны мне семьсот франков за выступление по вашему делу; вы, разумеется, взыщете их с вашего сына, попутно с платой за наем мастерской.
Старый винодел уловил колкую насмешку в тоне голоса и выражении лица Пти-Кло.
- Вам выгоднее было бы поручиться за сына!-сказала Ева, отходя от колыбели, чтобы поцеловать старика.
Давид, удрученный зрелищем толпы зевак, собравшихся перед его домом, где шло сражение между Кольбом и людьми Дублона, молча пожал отцу руку.
- А какими судьбами я мог задолжать вам семьсот франков? -спросил старик у Пти-Кло.
- А такими, что я вел ваше дело. А поскольку речь идет о квартирной плате, вы, стало быть, в долгу передо мной заодно с вашим должником. Ежели ваш сын не покроет эти издержки, придется их покрыть вам... Но все это вздор! А вот дело посерьезнее: не пройдет и двух-трех часов, как Давид может очутиться в тюрьме. Неужто вы это допустите?
- А велик ли долг?
- Да что-то около пяти или шести тысяч франков, не считая того, что он должен вам и жене.
Старик насторожился; он недоверчиво поглядел на трогательную картину, представшую перед его глазами в этой белой и голубой комнате: прекрасная женщина, вся в слезах, Склонилась над колыбелью. Давид, вконец изнемогший под гнетом горестей, стряпчий, который, надо полагать, заманил его сюда, как в ловушку... Медведь подумал: "А полно, не желают ли сыграть на его родительских чувствах?"- и побоялся попасть впросак. Он подошел к колыбели, приласкал младенца, протянувшего к нему ручонки. Среди всех волнений последних дней ребенка по-прежнему холили, как какого-нибудь наследника английского пэра, и на его головке красовался вышитый чепчик на розовой подкладке.
- Э, Давид - человек ученый, он должен знать способ расчесться. Умел войти в долги, сумеет и выпутаться из них! А с меня довольно забот о внуке!-сказал этот дедушка.- И его мать меня одобрит.
- Я позволю себе переложить на чистый французский язык ваши истинные чувства,- с язвительной миной сказал стряпчий.- Полноте, папаша Сешар! В вас говорит зависть к сыну. Сказать вам все начистоту? Давид своим нынешним положением обязан только вам; вы втридорога всучили ему вашу типографию, вы разорили его этой поистине ростовщической сделкой! Да, да! Нечего качать головой, ведь вы прикарманили денежки за газету, проданную братьям Куэнте, а это была единственная ценность вашей типографии... Вы ненавидите сына не только потому, что ограбили его, но и потому, что из него вышел человек, на голову выше вас! Вы рисуетесь любящим дедушкой, чтобы скрыть равнодушие к сыну и невестке: любовь к ним обошлась бы вам недешево hit et nunc [43], тогда как внук будет нуждаться в вашей любви только estremis [44]. Вы выказываете любовь к малышу, вы боитесь, как бы не сказали, что вы не любите никого из своих родных. Ну, а вы не желаете прослыть человеком бездушным! Вот какова подоплека ваших чувств, папаша Сешар...
- Вы позвали меня за тем, чтобы все это мне выложить? - сказал старик угрожающе, глядя то на стряпчего, то на невестку и сына.
- Неужели, сударь,- вскричала бедная Ева, обращаясь к Пти-Кло,- вы поклялись нас погубить? Никогда мой муж не жаловался на отца...- Винокур угрюмо посмотрел на Еву.- Давид сто раз мне говорил, что вы по-своему любите его,- сказала она старику, понимая причины его подозрительности...
Следуя наказу Куэнте-большого, Пти-Кло старался окончательно рассорить отца с сыном, чтобы отец не вздумал помочь Давиду выйти из бедственного положения, в котором он находился.
"В тот день, когда мы упрячем Давида в тюрьму,- сказал ему накануне Куэнте-большой,- вы будете представлены госпоже де Сенонш".
Прозорливость, свойственная любви, подсказала г-же Сешар, откуда исходит эта продажная враждебность, как раньше она почувствовала измену Серизе. Легко вообразить себе, как удивлен был Давид столь непонятной осведомленностью Пти-Кло о делах его отца. Прямодушный изобретатель не подозревал о связи своего защитника с Куэнте и тем более не мог знать, что в лице Метивье он имеет дело с братьями Куэнте. Молчание Давида показалось оскорбительным старому винокуру; стряпчий воспользовался замешательством своего клиента и почел своевременным откланяться.
- Прощайте, дорогой Давид! Теперь вы предупреждены: апелляционная жалоба не в силах приостановить вашего ареста, а у ваших заимодавцев нет иного выхода, и они им воспользуются. Итак, спасайтесь!.. А еще лучше, поверьте мне, повидайтесь-ка с братьями Куэнте, они народ денежный и, ежели ваша работа по изобретению закончена и ежели оно оправдывает возлагаемые на него надежды, войдите-ка с ними в товарищество. Право, они, что ни говори, славные ребята!..
- Какое изобретение? - спросил Сешар-отец.
- Неужто вы думали, что ваш сын - такой фофан, что очертя голову забросил типографию?-вскричал стряпчий.- Давид на пороге открытия дешевого способа изготовления бумаги: стопа бумаги будет обходиться в три франка вместо десяти, он сам мне говорил...
- Еще новый способ меня одурачить! - вскричал Сешар-отец.- Рыбак рыбака видит издалека! Ежели Давид это открыл, какая ему во мне нужда? Тогда он миллионер! Прощайте, любезные, почивайте покойно!
И старик стал спускаться вниз по лестнице.
- Постарайтесь скрыться,- сказал Пти-Кло Давиду и бросился вслед старому Сешару, чтобы окончательно его взбесить.
Адвокат догнал винокура, все еще продолжавшего что-то брюзжать себе под нос, на площади Мюрье, проводил его до Умо и на прощанье пригрозил, что взыщет издержки по исполнительному листу, если они не будут оплачены в течение недели.
- Я вам заплачу, ежели вы изыщете средство, как мне лишить сына наследства, без ущерба для внука и снохи!..- сказал старый Сешар и рысцой побежал от Пти-Кло.
- Как хорошо изучил Куэнте-большой свой мирок!.. Ах, как был он прав, говоря: из-за этих семисот франков издержек старик откажется уплатить за сына семь тысяч долгу!-вскричал этот щуплый стряпчий, возвращаясь в Ангулем.- Тем не менее мы не позволим себя перехитрить этой старой лисе фабриканту; пора потребовать кое-что посущественнее обещаний.
- Давид, друг мой, что же нам делать?..- сказала Ева мужу, когда Сешар-отец и стряпчий ушли.
