— Дядя Кэ-ань, одна моя мать в доме, другая в могиле, мой отец был вашим старшим братом, ничем не провинился перед вами. За что же вы теперь поносите его сына? Вы только что говорили об извинениях — так вот вам и придётся сегодня на коленях молить о прощении перед духом моего отца. Я заставлю вас попросить извинения и у моей матери. — Оттеснив Цзюе-синя, Цзюе-минь с решительным выражением лица, схватив своей сильной рукой Кэ-аня за плечо, словно провинившемуся мальчишке, бросал эти безжалостные слова ему в лицо.
Такой оборот дела для всех оказался неожиданным. Никто не мог знать, как накипело на душе у Цзюе-миня. Его тяжелые, как камни, слова несколько напугали всех. Кэ-ань словно получил внезапный удар; опиум почти перестал действовать, и он, стоя лицом к лицу с Цзюе-минем, не знал, что предпринять. Об извинениях уже не было речи, но он пытался еще оправдываться:
— Я не оскорбил твою мать.
— Не оскорбили? Трижды вы сделали это, а теперь отнекиваетесь. Все слышали. Ну как, пойдете извиняться? — усмехнулся Цзюе-минь. Он понимал, что подрезал крылья Кэ-аню. Однако ему хотелось до конца перед всеми унизить дядю, чтобы этот самодовольный глава семьи не решился больше никого терроризировать.
— Ну и сказал. А что ты мне сделаешь, мать твою… — расходился Кэ-ань и не мог удержаться от ругательств.
— Если вы скажете еще хоть одно слово о моей матери, я надаю вам пощечин, дядя! Я заставлю вас извиниться перед мамой. И посмотрю, как это вы увильнете при всех; — наступал Цзюе-минь на своего противника.
Вокруг было тихо, никто не решался вмешиваться. Госпожа Ван и Чэнь итай тоже стояли в толпе; обе они не произнесли ни слова.
— Ни за что не пойду! — сопротивлялся Кэ-ань.
Но Цзюе-минь не отступал:
— Придется пойти! Вы же первый заговорили об извинениях. Так вот — когда вы извинитесь перед моими родителями, тогда и я извинюсь.
— Отпусти руку! — Кэ-ань сделал вид, что хочет зевнуть, а сам в это время собирался с силами. Но тут же добавил устало: — Мне пора идти.
— Уже уходите, дядя? Ведь Кэ-дин звал вас рассчитаться со мной, — издевался Цзюе-минь.
— Мне с тобой мало радости рассчитываться, рассчитаюсь с твоим старшим братом! — вмешался Кэ-дин.
— Не выйдет, старший брат тут ни при чем, не думайте, что если Цзюе-синь слаб, так вам удастся обидеть его, придет время, и он заговорит по-другому. — Цзюе-минь, не церемонясь, грозил старшему поколению. — Не надейтесь, дядюшки, что я испугаюсь вас, в нашей семье теперь никто никем не командует — нет таких прав!
Цзюе-минь заметил, что Кэ-ань то бледнеет, то краснеет, вид у него был жалкий, лицо напоминало маску комика в старом театре. Кэ-ань смотрел в землю, он не мог выдержать сверкающего взгляда племянника и как-то весь обмяк. Цзюе-минь с отвращением поглядел на Кэ-аня, усмехнулся и продолжал едко:
— Вас проняло, однако, вон как переполошились. А ведь, по правде говоря, и у меня нет времени на ваши извинения. — Он, наконец, отпустил руку Кэ-аня, но, увидев, что тот сдвинулся с места и выпятил грудь, поспешил вновь захватить инициативу: — Вы своего не добьетесь! Думаете, я не знаю ваших планов? Да я вас насквозь вижу, ваши грязные делишки со служанками мне хорошо известны. С проститутками знаетесь, с артистами путаетесь, опиум курите. Скажете, не так? И у вас еще хватает наглости передо мной тут благородных люден разыгрывать? Почему Шу-чжэнь в колодец бросилась? А вы, ее отец, что сделали? Не попытались спасти ее, а убежали в свой притон. В жизни своей не видел таких бессердечных людей! Об этикете и церемониях толкуете, других в непочтительности обвиняете. Вот вы-то и есть отступник от этикета! Вы деда со света сжили, дядю Кэ-мина замучили. Когда он болел, вы приставали к нему с продажей дома, утверждали, что он один хочет все заграбастать. Это все вы сделали. Теперь вы только и думаете, как разделаться с дедовским домом. А вы помните, что сказано в его завещании? О приличиях говорите, а сами по дедушке не то что три года, и год траура не проносили, а уже взяли себе в дом служанку и прижили с ней ребенка. Скажите, вы сделали в жизни что-нибудь хорошее, человеческое? Что вы оставили нам в наследство? Каждый из вас мнит себя главой семьи! Никогда еще глава семьи Гао не ронял себя так! Чему вы нас научите? — Развратничать с проститутками, заводить наложниц, развращать служанок, соблазнять нянек? Или вы покажете нам, как ловко можно продать землю, имущество и дом? Жаль, что у нас только этот дом. Ладно, хватит и этого! Я знаю, что дом все равно не удержать. Что ж — продавайте! Дома не будет — и семьи не будет, все разойдутся по своим дорогам. Главенствуйте тогда над своими семьями! Что касается общего имущества, которое еще осталось, так можете им подавиться. Жить за счет отцов не очень славное занятие: в один прекрасный день ничего не останется. Я не пойду по вашим стопам и буду жить своим трудом. Знать не хочу никакого главы семьи! Я знаю только себя и только себе буду подчиняться!
Цзюе-минь говорил с невиданным мужеством, изливал весь свой справедливый гнев, говорил грубо и не позволял им прервать себя. В его голосе слышалась покоряющая сила. Все, что он говорил, было правдой, известной каждому, в его обвинениях не было ни грана лжи. Никто на свете не мог бы опровергнуть его слов, возразить ему. В его словах, в позе чувствовалась неудержимая энергия. Он резко отличался от людей, с которыми боролся. Они не понимали его, а значит, и не могли укротить его. Они молча слушали, надеясь найти в словах Цзюе-миня какую-нибудь лазейку, опору, за которую можно было бы ухватиться. Но вот он кончил свою речь, пренебрежительно взглянул на них и уже другим тоном обратился к Шу-хуа:
— Пойдем, сестра. — А те, уничтоженные им, могли лишь бросать вслед ненавидящие взгляды, не решаясь даже выкрикнуть ругательства.
Цзюе-минь и Шу-хуа направились в комнаты Цзюе-синя. Опозоренные Кэ-ань и Кэ-дин остолбенело стояли на месте, не в силах даже шелохнуться. Они переглянулись, но не знали, что предпринять. В душе Кэ-ань корил брата, считал что Кэ-дин виноват в его позоре. В это время подошли госпожа Ван и Чэнь-Итай.
— Кэ-ань, — обратилась госпожа Ван к мужу, — ты так и не рассчитался с Цзюе-синем?
Кэ-ань поднял голову: Цзюе-синь все еще стоял у вазона с цветами и, наклонившись к Цинь, о чем-то беседовал с ней. Кэ-ань понял, что можно что-то сделать и бодро направился к Цзюе-синю; он надеялся спасти свой престиж.
— Ты слышал, Цзюе-синь, что тут говорил твой братец? Он молод и глуп, я не стал ему перечить. Но он твой младший брат, и ты отвечаешь за него, — раздраженно бросал Кэ-ань в лицо Цзюе-синю.
— Да, твой брат оскорбил старших, придется устроить семейный суд, — поддержал Кэ-дин.
— Дядя Кэ-дин, дядя Кэ-ань, как же теперь быть? — горестно откликнулся Цзюе-синь.
— Как быть? Пойди позови брата, и пусть он при всех извинится передо мной, а потом ты поручись, что впредь ничего подобного не произойдет и что Цзюе-минь будет мне подчиняться, — решительно требовал Кэ-ань.
— Нет, этого мало! Ты сам и твоя мать должны извиниться. Да отколотите хорошенько Цзюе-миня, — угрожающе добавила госпожа Ван.
Цзюе-синь не мог больше вынести этого, они довели его до предела. Теперь ему оставалось или повести против них борьбу, или погибнуть. Но погибать ему не хотелось Озлобленный до крайности, он поднял голову и просто сказал:
— Я этого не сделаю.
— Не сделаешь? Придется! — Кэ-ань словно плюнул этими словами в лицо Цзюе-синю.
— А какой семейный суд будет судить дядю Кэ-аня за то, что он гнусными словами оскорблял мою мать? — нахмурился Цзюе-синь.
Кэ-ань, Кэ-дин и госпожа Ван от удивления не могли вымолвить ни слова. Вот уж чего они не предвидели! Они считали, что слишком хорошо знают Цзюе-синя, думали, что могут вертеть им как угодно. Но теперь самый слабовольный человек заговорил решительно.
— Не будь обидчивым, Цзюе-синь. Господин Кэ-ань совсем не хотел оскорбить твою мать, эти слова он сказал нечаянно, в запальчивости, — вступилась Чэнь итай за Кэ-аня.
— Нечаянно или нарочно — с меня довольно! — прерывающимся голосом перебил ее Цзюе-синь. — Я заплатил по вашим вкладам, выкупил ваши акции, купил гроб для вашей служанки, заплатил за то, что из колодца вытащили труп вашей дочери, а вы разбили семью и хотите погубить меня? Вы свели в могилу мою жену, выгнали моего брата, и вам все мало? Я не боюсь вас, мне недолго осталось жить, от судьбы не уйдешь, но я рассчитаюсь с вами!
Больше я не желаю позорить память родителей, — и, не обращая на них внимания, Цзюе-синь повернулся и взбежал по ступенькам. Боясь, что он сделает что-нибудь необдуманное, Цинь побежала за ним. Цзюе-синь, увидев ее, замедлил шаги и, еле сдерживая рыдания, пошел к себе, сопровождаемый сестрой.
В своей комнате он увидел Цзюе-миня и Шу-хуа и сразу сказал:
— Брат, сестра, я больше не буду козлом отпущения.
