— Надо мной же только смеяться будут, Клари, вот увидишь.
— Попытка не пытка! Ну, хватит разговоров — выставляй свою кандидатуру, и все тут. Хочу госпожой депутатшей быть.
Некоторое время Менюш пытался сопротивляться, приводя разные доводы.
Легко сказать: выставляй, но как? С какого боку взяться, с какого конца начать?
Но никакие возражения не помогли, и за одним из семейных ужинов король Янош придумал для него весь план действий.
— Ты просто запишешься в клуб либеральной партии, а потом попросишь себе округ Боронто в исполнительном комитете, предварительно уведомив премьер-министра, что желаешь там выступить.
— А если не дадут?
— Что? Округ? Дадут. Еще рады будут. Подманицкий * на шею тебе бросится: «С богом, дорогой друг, с богом». Это трудный округ, там до сих пор оппозиционный депутат сидит. А трудные округа в партии легче звезд с неба раздают: «Этот хочешь? Пожалуйста». Пугать будут или на смех тебя подымать — не смущайся, знай свое тверди: «Этот округ хочу, и точка. Волков бояться — в лес не ходить».
— А кто там губернатор?
— Барон Петер Беленди, славный малый.
— А, знаю, мы с ним в Кашше учились.
— Тем лучше, — сказал король Янош.
— Тем хуже, — возразил Катанги, — потому что и он меня тоже знает.
— Неважно. Я тебе объяснил, теперь действуй.
— Но хоть бы какое-нибудь подобие вероятия! — вздыхал Катанги; однако послушался (все равно жена не отвяжется).
Вступил в либеральный, клуб и в один прекрасный день уведомил нужных лиц, что на ближайших выборах желает баллотироваться в Боронто.
Так что к следующему дядюшкиному приезду, в конце февраля, дело уже сдвинулось с мертвой точки. Партийные киты плечами пожимали: «Пожалуйста, округ за вами; но теперь уж смотрите укрепитесь в нем хорошенько».
Король Янош был доволен результатом.
— А письмо к губернатору есть?
— Вот оно, у меня в кармане.
— Прекрасно. Самое легкое сделано. Теперь будет потруднее. Слушай внимательно, Меньхерт! А ты не перебивай все время, Клара.
— Слушаю, дядя Янош.
— Двенадцатого марта — день святого Гергея, запиши себе число. В этот день наш комитатский набоб Гергей Фекете именины справляет в Боронто. Там будут все, кто хоть каким-нибудь весом пользуется в избирательном округе. Понял?
— Чего ж тут не понять.
— Ты приедешь в Сент-Андраш еще одиннадцатого, но не у меня остановишься, а в гостинице.
— Хорошо.
— Явишься к губернатору и отдашь письмо. Он над тобой смеяться будет, но ты стой на своем; попроси его только, чтоб он в Боронто тебя отвез на именины. Ну вот, губернатор свезет тебя, сиди там, ешь, пей, но ни словом, ни взглядом не выдавай своих намерений. Я сам там буду и сумею им зубы заговорить: это уж мне предоставь.
— Вы там будете?
— Конечно, но ты сделаешь вид, что незнаком со мной. А заведут обо мне речь — отзывайся так, пренебрежительно.
— О вас? Ни за что на свете!
Король Янош вскипел, зеленые огоньки блеснули в его хитрых глазках.
— Делай, что тебе говорят, — веско сказал он, — иначе ничего не получится. План хорош, только тонкости все нужно соблюсти. Уж если кошка голову в горшок сунула, сливки будут съедены, запомни.
Все так и вышло, как было задумано. Десятого марта госпожа Катанги снесла в ломбард свое жемчужное ожерелье и полученные полтораста форинтов отдала мужу на дорогу. У жившего напротив портного Якаба Зингера взяли напрокат шубу (за форинт в день), и Менюш, расцеловав жену и своих пострелят, которых у него была уже целая тройка, отбыл с дневным поездом в страну сынов Чабы *. Одиннадцатого марта он согласно программе благополучно прибыл в Сент-Андраш, остановился в гостинице «Турул» * и, переодевшись, отправился к губернатору в управу. Вот человек, этот Янош Кирай: все в точности предвидел, даже что губернатор скажет; как в воду глядел.
Его высокопревосходительство очень обрадовался своему старому школьному товарищу Менюшу Катанги, но, прочитав письмо исполнительного комитета, где витиевато сообщалось, что наш уважаемый собрат будет баллотироваться в Боронто, спросил напрямик:
— Ты что, спятил?
— Пока еще нет.
— Или жилу нашел золотую?
— Еще того меньше.
— Тогда чего же тебе надо?
— Попытаться хочу. И попросить тебя, дорогой барон, пока что об одном: возьми завтра с собой в Боронто на именины, я хоть на избирателей погляжу.
Барон пожал плечами.
— Взять возьму, пожалуйста, но это дерево не так просто срубить, разве что у тебя топор золотой.
— Даже и не серебряный.
— Секеи, видишь ли, чужаков выбирать не любят — разве знаменитость какую-нибудь. Да и то не очень. А тем более Боронто. Это самый трудный округ. Правда, теперешний их депутат непопулярен уже (за три года им и сам Кошут надоел бы). Но на его место десяток других найдется, любой расцветки. Полезут, как лягушки из болота, через недельку-другую. Что же до нашей партии, я краем уха слышал, будто старый граф Альберт Тенки хочет баллотироваться. А он тут настоящий самодержец, против него никто даже пикнуть не смеет. Ну, на что ты надеешься, дружище? Тем более с этим шарошским выговором.
— Все равно, уж раз я здесь, так хоть самому убедиться.
— Ну, и прекрасно. Я ведь не возражаю, поедем; это только мое личное мнение, пророчить не хочу. Попробуем, бывают же чудеса в конце концов. Я, правда, еще не видел. Какой-нибудь знакомый твой будет у набоба?
— Янош Кирай.
— Бургомистр? Ну, этим-то знакомством ты не очень хвастай!
На другой день к вечеру губернатор велел запрягать, и они по глубокому, почти по брюхо лошадям, снегу двинулись в Боронто.
По пути проехали три-четыре деревеньки. Хатки у секеев бедные, но чистенькие; перед каждой — расписанные тюльпанами воротца с приветственной надписью и резным шпилем наверху. Домишки все крыты соломой и без труб: манящий путника дым выбивается наружу, где ему заблагорассудится.
Мороз был трескучий, и нэмере * задувал не на шутку. Из шуб виднелись только покрасневшие носы да заиндевелые усы наших путешественников. Дорога скучная, мало приятная: особенно не разговоришься. Обменивались лишь самыми необходимыми фразами.
— Боюсь, граф Тенки тоже будет, — заметил губернатор. Катанги столько всего приходилось бояться, что он давно уже всякий страх потерял.
— Далеко еще до Боронто? — спросил он.
— Вот через холм переедем.
Они опять замолчали. Только когда уже спускались, губернатор спросил:
— Скажи, дорогой, а кто ты, собственно? Как тебя представить?
— Врач.
— Гм, опять нехорошо.
— Почему?
— Секей врача в парламент выбирать не станет. Что для него какой-то там докторишка.
— Ну, иначе представь.
— Кем же?
— Когда-то я написал несколько фельетонов в «Вестник Верхней Венгрии». Скажи, что писатель, никто проверять не будет. Писателей-то как, любят? Барон пожал плечами.
— Как сказать.
Они опять уткнули носы в воротники и хранили глубокое молчание, пока коляска не остановилась.
— Ну, вот мы и у набоба!
К великому удивлению Менюша, ожидавшего увидеть нечто вроде великолепного замка с башнями и бастионами, четверка лошадей, от которых уже валил пар, въехала во двор небольшой усадебки. В таких в Шарошском комитате захудалые дворянчики живут. Двор весь был заставлен бричками, колымагами, рыдванами и — мебелью. Комоды, кровати, шкафы, кожаные диваны громоздились прямо наружи, на снегу, прислоненные друг к другу.
— Тут переселение какое-то, — заметил доктор.
— Ничего подобного! Просто вынесли мебель, чтобы гости поместились.
— Так много понаехало?
— Погоди, увидишь! Секейский набоб не чета прочим крезам, его все любят. Да вот он и сам.
И правда, во дворе с непокрытой головой стоял могучий старик исполинского роста, но с кротким, простодушным, точно детским лицом. Во всем его бесхитростном облике было что-то от доброго старого холостяка. Это, значит, и есть набоб — этот седовласый господин.
Набоб потряс руку губернатору, с приветливой улыбкой глядя между тем на приезжего, точно ожидая объяснения, кто это.
— Мой друг Меньхерт Катанги из Будапешта, — коротко представил его губернатор.
— Добро пожаловать, — сказал старик просто и, пропустив вперед губернатора, сердечно взял гостя под руку и сам повел его в переднюю комнату, всю заваленную шубами. Груда серых суконных шуб на волчьем меху высилась чуть не до самой матицы. Пришлось свои наверх кидать, как снопы на стог.
К «шубной», где только узкий проход оставался от двери к двери, примыкала горница, битком набитая гостями. Здесь яблоку негде было упасть, и публика набилась самая пестрая. Элегантный господин в лаковых туфлях и смокинге — и рядом другой, в вытертой бекеше прадедовских времен. Граф, сельский учитель, нотариус, столяр, вице-губернатор, каноник и еврей-арендатор, простой люд и дворяне всех званий и рангов — все прекрасно уживались вместе, спорили, разговаривали, радуясь встрече и не ища никаких причин презирать друг друга. Сам набоб, невзирая на возраст, старался в этот день шевелиться проворнее и, словно трактирщик снуя между гостями, зорко примечал, кому сигары подать, кому спички или что другое.
