Вблизи этой удобной, спокойной и уединенной гостиницы находился другой прудъ, служившій для домашняго обихода фермы; въ немъ поился рогатый скотъ, скотъ возвращавшійся въ поле послѣ доенья. Медленныя, лѣнивыя движенія животныхъ навѣвали на зрителя какое-то дремотное чувство. Руфь и Беллингемъ пошли поперегъ поля, чтобы выйти на дорогу у гостиницы. Рука въ руку, то накалываясь на длинныя сучья, то увязая въ пескѣ, то ступая по мягкому ковру вереска, придающаго такую свѣжесть картинамъ осени, или попирая тминъ и другія душистыя травы, шли они оживляя свой путь веселыми взрывами смѣха. Выйдя на дорогу, Руфь остановилась на вершинѣ холма въ нѣмомъ изумленіи отъ картины, разостлавшейся предъ ея глазами. Холмъ внезапно спускался въ долину, разстилавшуюся миль на двѣнадцать или болѣе. Трупа темныхъ шотландскихъ елей вырисовывалась на западномъ небѣ, рѣзче отдаляя другіе предметы на горизонтѣ. Долина, раскинувшаяся подъ ногами, была покрыта лѣсомъ, одѣтымъ нѣжною зеленью весны; листья распустились уже на всѣхъ деревьяхъ, кромѣ осторожнаго ясеня, придававшаго мѣстами пейзажу пріятный, сѣроватый отливъ. Вдали виднѣлись колокольни, башни и ряды трубъ далекихъ фермъ, надъ которыми поднимались въ золотистомъ воздухѣ тонкія колоны голубого дыма. Горизонтъ заканчивался холмами, облитыми багряною тѣнью заката.
Молодые люди стояли безмолвно, наслаждаясь этою картиною. Воздухъ былъ полонъ какихъ-то мелодическихъ звуковъ; отдаленный благовѣстъ гармонически сливался съ нѣжнымъ пѣніемъ прятавшихся гдѣ-то вблизи птичекъ; не слышно было ни мычанія скота, ни рѣзкихъ голосовъ работниковъ по фермамъ, какъ будто все стихло въ религіозномъ покоѣ воскреснаго дня. Руфь и Беллингемъ стояли передъ домомъ, безпечно наслаждаясь окружающимъ видомъ. Часы въ гостиницѣ пробили восемь и бой ихъ громко и рѣзко раздался въ тишинѣ.
— Неужели уже такъ поздно? спросила Руфь.
— Я тоже никакъ не думалъ, отвѣтилъ Беллингемъ. Но это не бѣда: вы поспѣете домой гораздо ранѣе девяти. Постойте, вотъ тутъ, я знаю, есть дорога полями гораздо короче; подождите минутку, я схожу распросить о ней въ гостиницѣ.
Онъ выпустилъ ея руку и отправился въ гостиницу. На песчаный холмъ медленно въѣзжалъ кабріолетъ, незамѣчаемый молодою четою, и взобравшись на платформу, остановился прямо передъ ними въ ту минуту какъ Беллингемъ отходилъ отъ своей спутницы. Руфь обернулась на стукъ лошадиныхъ копытъ и увидѣла мистриссъ Мезонъ!
Между ними не было десяти, не было пяти ярдовъ разстоянія. Онѣ въ ту же минуту узнали другъ друга и хуже всего то, что мистриссъ Мезонъ ясно видѣла своими зоркими, рысьими глазами положеніе, въ которомъ Руфь стояла съ молодымъ человѣкомъ, передъ тѣмъ какъ онъ ее оставилъ. Рука дѣвушки лежала на его рукѣ, крѣпко сжатая его другою рукою.
Мистриссъ Мезонъ мало заботилась объ искушеніяхъ, которымъ подвергались ввѣренныя ей ученицы, но становилась неумолимо строга, если эти искушенія оказывали нѣкоторое вліяніе на ихъ поведеніе. Она называла это «блюсти честь своего заведенія.» Понастоящему, похристіаиски, слѣдовало бы съ материнскою заботою оберегать довѣренныхъ ей дѣвушекъ.
Къ довершенію, въ этотъ вечеръ она находилась въ раздражонномъ состояніи духа. Братъ ея вздумалъ провести ее чрезъ Генбери, чтобы доставить ей непріятныя свѣдѣнія о поведеніи ея старшаго сына, служившаго прикащикомъ у торговца суконъ, въ сосѣднемъ городѣ. Она кипѣла негодованіемъ, но это негодованіе было обращено не противъ настоящаго виновнаго, ея непогрѣшимаго баловня. Находясь въ такомъ раздражонномъ состояніи духа (потомучто братъ ея справедливо защищалъ противъ ея нападокъ хозяина и товарищей ея сына), она увидѣла Руфь, стоящую съ молодымъ человѣкомъ, далеко отъ дома, поздно вечеромъ и ухватилась за случай дать излиться своей злобѣ.
— Миссъ Гильтонъ, подойдите! вскричала она строго, потомъ понизивъ голосъ до тихихъ, сосредоточенныхъ нотъ, начала, обращаясь къ трепещущей, виновной дѣвушкѣ:
— Не смѣйте болѣе показывать вашего лица въ моемъ домѣ послѣ такого поведенія. Я очень хорошо видѣла что вы дѣлаете. Я не потерплю такого пятна на моемъ заведеніи. Ни слова болѣе. Я все знаю. Завтра я обо всемъ напишу вашему опекуну.
Лошадь нетерпѣливо рванула впередъ, и Руфь осталась на мѣстѣ окаменѣлая, блѣдная, ошеломленная, какъ будто молнія ударила въ то мѣсто, гдѣ она стояла.
Она не могла сдѣлать ни шага и чувствуя, что у нея подкашиваются ноги, упала на песчаный пригорокъ, закрывъ руками лицо.
— Руфь, вамъ дурно? Что съ вами? Руфь! милая, жизнь моя, что съ вами?
Такія нѣжныя слова послѣ такихъ жосткихъ! Онѣ вызвали у нея слезы и она горько зарыдала.
— О! видѣли вы ее, слышали что она сказала?
— Она? Кто она, моя прелесть? Не плачьте такъ, Руфь, скажите мнѣ въ чемъ дѣло. Кто былъ здѣсь? Кто говорилъ съ вами что вы такъ расплакались?
— О! мистриссъ Мезонъ!
Она снова зарыдала.
— Не можетъ быть, увѣрены ли вы? Я не отлучался и на пять минуть.
— О, я твердо увѣрена, сэръ. Она была страшно сердита и сказала, чтобы я не смѣла болѣе никогда къ ней показываться. Другъ мой! что мнѣ дѣлать?
Бѣдной дѣвочкѣ казалось, что слова мистриссъ Мезонъ были неумолимымъ приговоромъ и что теперь для нея заперты всѣ двери. Теперь только поняла она въ какой степени поступокъ ея былъ предосудителенъ, но поправить его было уже поздно. Она знала съ какою строгостью мистриссъ Мезонъ обращалась съ нею за самые ничтожные и невольные проступки, а теперь она поступила дѣйствительно дурно и содрогалась, помышляя о послѣдствіяхъ. Слезы мѣшали ей видѣть перемѣну въ лицѣ Беллингема, молча глядѣвшаго на нее (впрочемъ и видя ее, она не могла бы объяснить себѣ ея значенія). Но молчаніе его длилось слишкомъ долго, такъ что не смотря на все ея горе, оно поразило ее. Она ждала отъ него утѣшенія.
— Это очень непріятно, началъ онъ наконецъ и остановился, потомъ вновь заговорилъ: очень непріятно, потомучто видите ли, я не хотѣлъ говорить вамъ этого прежде, но я полагаю — мнѣ предстоитъ дѣло, мнѣ нужно ѣхать завтра въ Лондонъ. Я вовсе не могу сказать когда вернусь оттуда.
— Въ Лондонъ! вскричала Руфь: — вы уѣзжаете? о! мистеръ Беллингемъ! Она неутѣшно зарыдала, совершенно предавшись отчаянію и позабывъ весь страхъ, внущонный ей гнѣвомъ мистриссъ Мезонъ. Въ эту минуту ей казалось, что все можно перенести, кромѣ его отъѣзда, но она ничего болѣе не сказала. Спустя двѣ-три минуты Беллингемъ заговорилъ, но не обыкновеннымъ своимъ беззаботнымъ тономъ, а съ какимъ-то сдержаннымъ раздраженіемъ.
— Какъ я васъ оставлю, моя Руфь? Особливо въ настоящемъ положеніи, куда вы теперь пойдете, я и придумать не могу. По всему что вы говорили мнѣ о мистриссѣ Мезонъ, я не думаю чтобы она была способна смягчить свое строгое рѣшеніе.
Отвѣтомъ были однѣ тихія неудержимыя слезы. Гнѣвъ мистриссъ Мезонъ былъ уже на заднемъ планѣ; настоящимъ горемъ сталъ отъѣздъ Беллингема.
— Руфь, продолжалъ онъ, хотите ѣхать со мною въ Лондонъ? Любовь моя, я не могу оставить васъ здѣсь безъ пристанища; разлука съ вами и безъ того уже такъ тяжела, а еще при такихъ обстоятельствахъ, безъ друзей, безъ крова, это невозможно. Поѣдемъ со мною, милая, довѣрьтесь мнѣ.
Руфь молчала. Вспомнимъ какъ была она молода, невинна, вспомнимъ, что у нея не было матери. Ей казалось, что для ея счастья довольно быть съ Беллингемомъ; что касается до будущаго, то это онъ уже самъ все рѣшитъ и устроитъ. Будущее скрывалось въ золотистомъ туманѣ, за который она не старалась проникать; но если онъ, ея солнце, скроется изъ вида, уѣдетъ, — золотистый туманъ превратится въ черную мглу безъ малѣйшаго луча надежды. Беллингемъ взялъ ея руку.
— Ѣдете вы со мною? Любите ли вы меня настолько чтобы довѣриться мнѣ? — О, Руфь, продолжалъ онъ съ упрекомъ, неужели вы мнѣ не довѣряете?
Она перестала плакать, но тяжело вздыхала.
— Милая, я не могу этого вынести. Ваше горе приводитъ меня въ отчаяніе. Но еще тяжелѣе видѣть какъ вы равнодушны, какъ мало огорчаетъ васъ наша разлука.
Онъ опустилъ ея руку. Руфь снова разрыдалась.
— Мнѣ придется можетъ ѣхать въ Парижъ съ моею матерью. Не знаю когда мы опять свидимся. Руфь, прибавилъ онъ съ горячностью, любите ли вы меня?
Она что-то отвѣтила, но такъ тихо, что онъ не разслышалъ, хотя наклонилъ къ ней голову. Онъ снова взялъ ея руку.
— Что, жизнь моя, что вы сказали? вы меня любите? — да, я вижу это изъ того какъ дрожитъ маленькая ручка. Если такъ, то вы не допустите, чтобы я уѣхалъ одинъ, несчастный и озабоченный вашею участью. Вѣдь вамъ не остается иного исхода, моя бѣдная дѣвочка; вѣдь у васъ нѣтъ друзей, которые бы васъ приняли къ себѣ. Я тотчасъ иду домой и вернусь сюда, черезъ часъ, въ экипажѣ. Ваше молчаніе, Руфь, дѣлаетъ меня счастливымъ.
— О, что мнѣ дѣлать? вскричала Руфь. Мистеръ Беллингемъ, вмѣсто того чтобы научить, вы только пугаете меня.
