— Как жаль, что твоя мама и Фредди не видят этого!
Люси нервничала — и как это Шарлотту угораздило встать на том самом месте, где она стояла вчера с молодым Эмерсоном!
— Послушай, Лючия! Ты, наверное, хотела отправиться на прогулку к башне Галилея и жалеешь о своем выборе?
Но Люси не жалела — выбор был сделан вполне сознательно и серьезно. То, что произошло вчера, нельзя было назвать иначе как хаосом и неразберихой, событием странным и нелепым. Такие вещи невозможно даже доверить бумаге, и Люси была уверена, что правильно сделала, предпочтя поход с Шарлоттой по магазинам прогулке с Эмерсонами к башне Галилея. Если уж она не может развязать возникший узел, она, по крайней мере может не усугублять ситуацию. Поэтому Люси вполне искренне протестовала против предположений, исходивших от мисс Бартлетт.
Но хотя Люси и удалось избежать встречи с главным актером вчерашней драмы, декорации сохранились в неизменности. Шарлотта с самодовольством, свойственным судьбе, вела ее вдоль реки не куда-нибудь, а к площади Синьории. Люси и не подозревала, что бездушные камни, фонтан, башня дворца, Лоджия могут оказаться столь значимыми сами по себе. На мгновение ей показалось, что она понимает природу призраков.
Сама сцена вчерашнего события была занята, но не призраком, а мисс Лэвиш, державшей в руках утреннюю газету. Писательница бегло поприветствовала их. Ужасная катастрофа, произошедшая накануне, подсказала ей идею — произошедшее убийство может стать эпизодом ее книги!
— О позвольте мне поздравить вас! — воскликнула мисс Бартлетт. — Какая удача! И это — после вчерашнего отчаяния…
— А! Мисс Ханичёрч, подойдите ко мне. Мне повезло! Вы должны рассказать мне все, что видели, с самого начала.
Люси постукивала по камням мостовой кончиком своего зонтика.
— Или вы не расположены? — спросила мисс Лэвиш.
— Прошу меня извинить, — отозвалась Люси, — но если вы можете обойтись без моего рассказа, то я не стала бы этого делать.
Старшие дамы обменялись взглядами, в которых тем не менее не было и тени неодобрения — эти молоденькие девушки так впечатлительны!
— Это вы меня извините! — запротестовала мисс Лэвиш. — Мы, акулы пера, совершенно бессовестные создания. Я уверена, нет такого потайного уголка в самой глубине человеческого сердца, куда бы мы не засунули свой нос.
И она принялась весело маршировать вокруг фонтана, делая замеры и вычисления — с целью достижения в романе абсолютной достоверности. Потом сообщила, что уже с восьми часов утра ходит по площади, собирая материал. Большая часть его не подойдет, но ведь писатель имеет право кое-что и изменять, адаптировать. Итак, двое мужчин повздорили из-за пятифранковой банкноты. Она заменит деньги на молодую даму, что разом поднимет трагическую тональность всей истории и одновременно станет источником великолепного сюжета.
— А как зовут героиню? — спросила мисс Бартлетт.
— Леонора, — ответила мисс Лэвиш, которую саму звали Элеонор.
— Надеюсь, она приличная женщина?
Куда ж мы без этого?
— А каков сюжет? — не унималась Шарлотта.
Любовь, кровь, похищение, месть — таковы составляющие сюжета, который мисс Лэвиш изложила под плеск струй фонтана, омывавшего фигуры сатиров, лоснящиеся в лучах утреннего солнца.
— Я надеюсь, вы извините меня за то, что я вам надоедаю, — сказала мисс Лэвиш. — Но это так соблазнительно — поговорить с людьми, которые тебе сочувствуют. Конечно, это только общий план. Там у меня будет масса местного колорита, описание Флоренции и окрестностей, а кроме того, я введу несколько комических персонажей. И позвольте мне предупредить вас со всей откровенностью: я намереваюсь быть безжалостной к туристам-англичанам.
— О коварная! — воскликнула, всплеснув руками, Шарлотта. — Я уверена, что сейчас вы думаете об Эмерсонах.
Мисс Лэвиш изобразила улыбку Макиавелли.
— Должна признать, — сказала она, — что в Италии мои симпатии не на стороне моих соотечественников. Меня привлекают всеми презираемые итальянцы, чьи жизни я собираюсь живописать так ярко, как только сумею. И я повторяю вновь и вновь, что события, подобные вчерашнему, не становятся менее трагичными, если происходят в жизни низших слоев общества.
Мисс Лэвиш закончила свой монолог и замолчала, что было кстати. Кузины пожелали ей успеха в ее нелегком труде и медленно пошли через площадь.
— Вот именно это я называю «умной женщиной», — сказала мисс Бартлетт, когда они отошли на приличное расстояние. — Ее последнее замечание показалось мне удивительно верным. Да, это будет по-настоящему трогательный роман.
Люси согласно кивнула. В настоящий момент ее главной заботой было не попасть в шедевр мисс Лэвиш в качестве персонажа. Чувства ее были удивительно обострены, и она догадывалась, что писательница примеряет на нее костюм инженю.
— Она эмансипирована, — неторопливо продолжала Шарлотта, — но в самом лучшем смысле этого слова. Только очень поверхностный человек будет шокирован ее поведением. У нас с ней был вчера долгий разговор. Она верит в справедливость, в истину и в человеческий интерес. Мисс Лэвиш также сообщила мне, что она высокого мнения о предназначении женщины… О мистер Игер! Как это мило! Какой приятный сюрприз!
— Только не для меня, — добродушно проговорил капеллан, — ибо я уже довольно долгое время наблюдаю за вами и мисс Ханичёрч.
— Мы остановились поболтать с мисс Лэвиш.
Мистер Игер наморщил лоб:
— Я видел. И как?
В этот момент к ним, с галантной улыбкой на физиономии, приблизился продавец панорамных фотографий, и мистеру Игеру пришлось отгонять его. Покончив с приставалой, он вновь обратился к дамам:
— Я рискну обратиться к вам с предложением. Не будете ли вы и мисс Ханичёрч расположены присоединиться ко мне на этой неделе для совместной поездки на холмы? Мы могли бы подняться по фьезоланской дороге, а вернуться по дороге от Сеттиньяно. Там есть местечко на обратном пути, где мы часок побродим по холмам. Вид на Флоренцию оттуда просто прекрасен — гораздо интереснее, чем затасканный вид со стороны Фьезоле. Именно этот вид так любит передавать на своих полотнах Алессио Бальдовинетти. У этого человека острое чувство пейзажа. Определенно. Но кому это сегодня интересно? Увы, «нас бренный держит мир в своих объятьях», как сказал Вордсворт.
Мисс Бартлетт не слыхала об Алессио Бальдовинетти, но она знала, что мистер Игер не был заурядным капелланом. Он был членом английской колонии, которая сделала Флоренцию своим домом. Он знал людей, которые, бродя по городу, никогда не пользовались услугами Бедэкера; они устраивали себе сиесту после ланча, совершали поездки по таким местам, о которых туристы из пансиона и слыхом не слыхивали, и по знакомству проникали в частные галереи, закрытые для приезжих. Проводя свои дни в изящном одиночестве, кто в меблированных апартаментах, а кто и в ренессансных виллах на склонах Фьезоле, они читали, писали, изучали науки и обменивались идеями, таким образом приобщаясь к интимнейшему знанию флорентийской культуры, в котором было отказано всем, кто носил в своих карманах купоны от транспортно-туристической компании Кука.
Поэтому приглашением от капеллана можно было гордиться. Он был чем-то вроде связующего звена между двумя стадами своей паствы, и в его обычае было время от времени выбирать наиболее достойных овец из проходного стада и позволять им в течение нескольких часов попастись на пастбище стада постоянного. Чаепитие на вилле времен Ренессанса! Об этом пока не было сказано ни слова. Но если до этого дойдет — как Люси будет счастлива!
Несколько дней назад сама Люси чувствовала бы то же самое. Но теперь радости жизни представали перед ней совершенно в новом свете. Поездка на холмы с мистером Игером и мисс Бартлетт — даже при условии, что она завершится аристократическим чаепитием, — больше не входила в число самых заветных ее желаний. Люси довольно вяло поддержала восторженные возгласы Шарлотты. И только когда она услышала, что к поездке присоединится и мистер Биб, ее благодарность стала более искренней.
— Выходит, — продолжал капеллан, — что у нас будет две пары, пара на пару. В эти дни тяжких трудов и душевного смятения так важно побыть на лоне природы, внимая ее призыву к душевной чистоте. А ну, пошли прочь! Вон, и побыстрее!
Последние слова капеллана были обращены к попрошайкам, количество которых на площади все увеличивалось.
— Ох уж этот город! — покачал головой мистер Игер. — Он прекрасен, но это — город!
Кузины согласились.
— Эта площадь, как я слышал, — продолжал он, — была вчера свидетелем мерзкого преступления. Для того, кто любит Флоренцию Данте и Савонаролы, есть нечто зловещее в этом акте осквернения святого места, зловещее и унизительное.
