Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

— Что ж ты, красава, — обратился он к Олив. — Я тебя пятнадцать минут ждал.

Хьюберт Блэр сделал вид, что собирается ее отдубасить: она захихикала от восторга. Он мастерски выбирал такой тон, который безотказно действует на девушек четырнадцати лет, а также на непритязательных дамочек постарше. Его фантастически тренированное, изящное тело всегда находилось в движении. У него был симпатичной формы нос, обезоруживающий смех и трезвый дар лести. Когда он вытащил из кармана ириску, положил на лоб, подбросил вверх и ловко поймал губами, даже сторонний наблюдатель мог бы с уверенностью сказать, что у Рипли не осталось никаких шансов.

Вся компания была настолько увлечена этим представлением, что никто не заметил, как глаза Бэзила вспыхнули надеждой, а ноги молниеносно сделали четыре шажка назад — с проворством, какому позавидовал бы благородный грабитель: он шмыгнул в щель между полотнищами какого-то шатра и попал в безлюдный павильон «Тракторы и комбайны». Здесь можно было перевести дух; ему пришло в голову, что Рипли пока ни сном ни духом не ведает, какой подарок ждет его этим вечером, и при этой мысли Бэзил в потемках согнулся пополам от неудержимого хохота.

Через десять минут в другом конце ярмарки некий молодой человек энергично и осмотрительно шагал в ту сторону, где готовилось пиротехническое шоу; при ходьбе он размахивал только что купленной бамбуковой тросточкой. Встречные девушки поглядывали на него с интересом, но он знал себе цену; на одно краткое мгновение он устал от людей… в суматохе жизни это мгновение осталось почти незамеченным: он упивался длинными брюками.

Купив билет на трибуну, он вместе с толпой обошел ипподром в поисках нужного сектора. Люди в форме армии северян катили пушку для театрализованного представления «Битва при Геттисберге», и, когда он остановился поглазеть, откуда-то сзади донесся голос Глэдис ван Шеллингер.

— Бэзил, если хочешь, присоединяйся к нам.

Бэзил обернулся — и был принят. Он обменялся любезностями с мистером и миссис ван Шеллингер, которые доброжелательно представили его своим знакомым («Это сынок Алисы Райли») и распорядились, чтобы для него поставили стул в первом ряду их ложи, рядом с Глэдис.

— Ой, Бэзил, — шепнула она, просияв, — какое чудо, правда?

Это и впрямь было чудом. Его захлестнула волна добродетели. Сейчас он даже не представлял, как можно было предпочесть общество тех простушек.

— Бэзил, какое чудо, что мы едем в Новую Англию, правда? Возможно, мы даже окажемся в одном поезде.

— Не могу дождаться, — с серьезным видом заверил он. — Я сегодня в длинных брюках. Пришлось купить в связи с предстоящим отъездом.

К нему наклонилась одна из сидевших в ложе дам.

— Я хорошо знаю вашу маму, — сообщила она. — А также одного из ваших друзей. Рипли Бакнер — мой племянник.

— О, как интересно!

— Рипли — такой милый мальчик, — просияла миссис ван Шеллингер.

И тут, как по заказу, перед ними возник Рипли Бакнер. По опустевшему и теперь ярко освещенному полю ипподрома двигалась небольшая, но чудовищная процессия, будто сбежавшая из цирка уродов. Ее возглавляли Хьюберт Блэр и Олив: Хьюберт выписывал кренделя и, как тамбурмажор, вертел тросточку под одобрительный аккомпанемент визгливого смеха Олив.

За ними следовал Элвуд Лиминг со своей избранницей; они так тесно прижимались друг к другу (и, конечно же, обнимались), что у обоих заплетались ноги. Процессию бесславно завершали Рипли Бакнер и недавняя спутница Бэзила, которая визгливостью не уступала Олив.

Бэзил с любопытством уставился на Рипли: у того на лице отражалась непривычная гамма чувств. Он то начинал идиотски гоготать в тон своей компании, то кривился, как в муках, будто силился понять, удачно ли складывается для него этот вечер.

К этому шествию теперь было привлечено всеобщее внимание; Рипли, прошагавший на расстоянии вытянутой руки от ложи ван Шеллингеров, даже не заметил, что оттуда его разглядывают с особой придирчивостью. Как только он оказался за пределами слышимости, в ложе зашелестели удивленные вздохи и тактичные шепотки.

— Какие своеобразные девочки, — отметила Глэдис. — А тот, что впереди, — это Хьюберт Блэр?

— Да.

У себя за спиной Бэзил услышал обрывок разговора:

— Его мать завтра утром будет поставлена в известность.

Пока Рипли не скрылся из виду, Бэзил сгорал со стыда за своего друга, но теперь на него накатила вторая волна добродетели, еще сильнее первой. Он мог бы от души позлорадствовать, если бы не опасение, что мать Рипли, чего доброго, не отпустит сына учиться. Впрочем, через пару минут Бэзил свыкся и с этой перспективой. Но не из-за подлости натуры. Просто извечная жестокость к обреченным, присущая его биологическому виду, еще не успела спрятаться под маской лицемерия, вот и все.

Попеременные куплеты «Дикси» и «Звездно-полосатого флага» возвестили о славном завершении «Битвы при Геттисберге». Поддавшись внезапному порыву, Бэзил направился к тетушке Рипли Бакнера, ожидавшей у автомобильной стоянки.

— Думаю, было бы… неправильно ставить в известность маму Рипли. Он ведь никому ничего плохого не сделал. У него…

Раздосадованная ходом событий, она пригвоздила Бэзила надменным ледяным взглядом:

— Я как-нибудь сама разберусь.

Он нахмурился. А потом отошел и нырнул в лимузин ван Шеллингеров.

Устроившись на тесном переднем сиденье рядом с Глэдис, Бэзил неожиданно влюбился. Он то и дело мягко касался ее руки; его грела мысль о совместной поездке на учебу; эта нить все сильнее связывала их воедино.

— Сможешь прийти ко мне в гости прямо завтра? — спрашивала она. — Мама уезжает и разрешила пригласить, кого я сама захочу.

— Договорились.

Когда лимузин замедлил ход, Глэдис порывисто склонилась к уху Бэзила:

— Бэзил…

Он выжидал. Теплое дыхание ласкало ему щеку. Пусть бы поторопилась: если шофер выключит двигатель, то, чего доброго, ее слова услышат родители, всю дорогу дремавшие сзади. Глэдис уже казалась ему красавицей. Заурядные, невыразительные черты в полной мере компенсировались ее деликатной утонченностью и роскошествами жизни.

— Бэзил… Бэзил, когда завтра соберешься ко мне, возьми, пожалуйста, с собой Хьюберта Блэра.

Шофер открыл дверцу; мистер и миссис ван Шеллингер вздрогнули и проснулись.

Машина тронулась с места; Бэзил в раздумье провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол.

Дело было в бродвейском ресторане для избранной публики; глухой ночью там собралась блистательная, окутанная налетом таинственности компания, объединившая в себе высший свет, дипломатический корпус и преступный мир. Всего лишь пару минут назад здесь лилось рекой игристое вино, а на одном из столиков лихо отплясывала какая-то девица, но сейчас посетители умолкли, затаив дыхание. Все взгляды устремились на холеного господина во фраке и цилиндре, который с невозмутимым видом остановился в дверях; лицо его скрывала маска.

— Попрошу не двигаться, — объявил он хорошо поставленным, рафинированным голосом, не лишенным, однако, металлических ноток. — Эта штука у меня в руке может ненароком… выстрелить.

Его глаза обшарили зал столик за столиком и выхватили бледного, угрюмого злодея, потом Хезерли, вкрадчивого тайного агента одной иностранной державы, и в конце концов остановились — пожалуй, чуть смягчившись — на темноволосой девушке с трагическим взглядом, которая сидела в одиночестве.

— Теперь, когда моя цель достигнута, вы, наверное, захотите узнать, кто я такой.

Все лица вспыхнули ожиданием. Грудь темноволосой девушки слегка затрепетала, и в воздух поднялось крошечное облачко тонких французских духов.

— Я — не кто иной, как неуловимый джентльмен Бэзил Ли, более известный как Тень.

Сняв свой безупречный цилиндр, он иронически поклонился. А потом, развернувшись, мгновенно исчез в ночи.

— В Нью-Йорк только раз в месяц отпускают, — говорил Льюис Крам, — да и то с учителем.

Остекленевший взгляд Бэзила Ли вернулся от сараев и рекламных щитов Индианы в купе поезда «Бродвей лимитед»[8]. Бег телеграфных столбов утратил свою гипнотическую силу, и на белом чехле противоположного дивана проступили очертания унылой физиономии Льюиса Крама.

— Главное — до Нью-Йорка добраться, а от учителя можно свалить.

— Да уж, как же!

— Спорим?

— Попробуй — увидишь, что из этого выйдет.

— Вот заладил: «увидишь», «увидишь». Что я там увижу, а, Льюис?

Его сверкающие синевой глаза тоскливо и досадливо смотрели на попутчика. Этих двоих ничто не связывало, разве что возраст — пятнадцать лет — да проверенная временем дружба их отцов, но это и вовсе не в счет. Кроме того, оба ехали из одного и того же города на Среднем Западе в одну и ту же школу Новой Англии, только Бэзилу предстоял первый год обучения, а Льюису — второй.