Они задали девушке несколько вопросов – вопросов случайных, пустых, бесцельных, – и она сразу решила, что старики повредились в уме от неожиданно привалившего богатства. Их настороженные, подозрительные взгляды окончательно смутили ее. Она покраснела, встревожилась, и старики увидели в этом явное доказательство ее вины. Она шпионит за ними, она доносчица!
Оставшись снова наедине, они принялись связывать воедино факты, не имевшие между собой никакой связи, и пришли к ужасающим выводам. Дойдя до полного отчаяния, Ричардс вдруг ахнул, и жена спросила его:
– Что ты? Что с тобой?
– Письмо… письмо Берджеса. Он надо мной издевался, я только сейчас это понял! – И Ричардс процитировал: – «В глубине души вы, вероятно, не можете не презирать меня – ведь вам известно, что вменяется мне в вину…» Теперь все ясно! Боже правый! Он знает, что я знаю! Видишь, как хитро построена фраза? Это ловушка, и я попался в нее, как дурак! Мэри…
– Какой ужас! Я знаю, что ты хочешь сказать… Берджес не вернул нам твое письмо!
– Да, он решил придержать его, мне на погибель! Мэри, Берджес уже выдал нас кое-кому. Я это знаю… знаю наверняка. Помнишь, как на нас смотрели в церкви? Берджес не ответил на наш поклон… Это неспроста: он знает, что делает!
Ночью вызвали доктора. Утром по городу разнеслась весть, что старики опасно больны. По словам доктора, их подкосили волнения последних дней, вызванные неожиданным счастьем, а тут еще приходилось выслушивать поздравления, засиживаться по вечерам, поздно ложиться спать…
Город искренне опечалился, ибо эта старая супружеская чета была теперь его единственной гордостью.
Через два дня разнеслись еще худшие вести. Старики начали заговариваться и вели себя очень странно. По словам сиделок, Ричардс показывал им чеки. На восемь тысяч пятьсот? Нет, на огромную сумму – на тридцать восемь тысяч пятьсот долларов. Откуда ему привалило такое счастье?
На следующий день сиделки сообщили еще более поразительные новости. Они боялись, что чеки затеряются, и решили их спрятать, но, пошарив у больного под подушкой, ничего не нашли – чеки исчезли бесследно. Больной сказал:
– Не трогайте подушку. Что вам нужно?
– Мы думали, чеки лучше спрятать…
– Вы их больше не увидите, – я уничтожил их. Это дело сатаны. На них печать ада. Я знал, зачем их мне прислали: чтобы вовлечь меня в грех!
И дальше он понес такое, что и понять было невозможно и вспомнить страшно, к тому же доктор велел им молчать об этом.
Ричардс сказал правду – чеков больше никто не видел.
Но одна из сиделок, вероятно, проговорилась во сне, ибо через три дня слова, сказанные Ричардсом в беспамятстве, стали достоянием всего города. Бред его был действительно странен. Выходило, что Ричардс тоже претендовал на мешок и что Берджес сначала утаил записку старика, а потом коварно выдал его.
Берджесу так и сказали, но он всячески отрицал это и вдобавок осудил тех, кто придавал значение бреду больного, невменяемого старика. Все же в городе поняли, что тут что-то неладно, и разговоры об этом не прекращались.
Дня через два пошли слухи, будто миссис Ричардс в бреду почти слово в слово повторяет речи мужа. Подозрения вспыхнули с новой силой, потом окончательно укрепились, и вера Гедлиберга в кристальную чистоту своего единственного непорочного именитого гражданина померкла и готова была вот-вот совсем угаснуть.
Прошло еще шесть дней, и по городу разнеслась новая весть: старики умирают. В предсмертный час рассудок Ричардса прояснился, и он послал за Берджесом. Берджес сказал:
– Оставьте нас наедине. Он, вероятно, хочет поговорить со мной без свидетелей.
– Нет, – возразил Ричардс, – мне нужны свидетели. Пусть все слышат мою исповедь. Я хочу умереть как человек, а не как собака. Я считал себя честным, но моя честность была искусственна, как и ваша. И, так же как и вы, я пал, не устояв перед соблазном. Я скрепил ложь своим именем, позарившись на злосчастный мешок. Мистер Берджес не забыл одной услуги, которую я ему оказал, и из чувства благодарности, которой я не заслуживаю, утаил мою записку и спас меня. Все вы помните, в чем его обвиняли много лет назад. Мои показания – и только мои – могли бы установить его невиновность, а я оказался трусом и не спас его от позора…
– Нет, нет, мистер Ричардс. Вы…
– Наша служанка выдала ему мою тайну…
– Никто мне ничего не выдавал!
– …и тогда он поступил так, как поступил бы каждый на его месте: пожалел о своем добром поступке и разоблачил меня… воздал мне по заслугам…
– Это неправда! Клянусь вам…
– Прощаю ему от всего сердца!…
Горячие уверения Берджеса пропали даром, – умирающий не слышал их. Он отошел в вечность, не зная, что еще раз был несправедлив к бедняге Берджесу. Его старушка жена умерла в ту же ночь.
Девятнадцатый – последний! – из непогрешимой плеяды пал жертвой окаянного золотого мешка. С города был сорван последний лоскут его былой славы. Он не выставлял напоказ своей скорби, но скорбь эта была глубока.
В ответ на многочисленные ходатайства и петиции было решено переименовать Гедлиберг (как – не важно, я его не выдам), а также изъять одно слово из девиза, который уже много лет украшал его печать.
Он снова стал честным городом, но держит ухо востро – теперь его так легко не проведешь!
Намек на библейское изречение: «Отпускай хлеб свой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его».
