– По-од кры-ы-шею! – зевнул во весь рот Павел Матвеич, – фу-ты, разоспался! От самого от Берлина в себя прийти не могу! Вы откудова едете?
– Мы – из Парижа. Каждый год ездим, поживем, закупки сделаем – и домой!
– А я из Ниццы. Море…
– Я целую зиму в Баден-Бадене прожил, – отозвался и Сергей Федорыч, – всем хорошо, только праздник Христов тяжело на чужой стороне встречать!
– Па-а-сха! – опять зевнул Павел Матвеич.
– Да, побыли, погуляли, а теперь вот домой едем, делом займемся, оброки соберем. А зимой, ежели захочем, – и опять за границу! – рассудил Василий Иваныч.
– Хорошо-хорошо за границей, а дома лучше.
– Дома – чего лучше!
– Пасха пресвята-а-я! – затянул Павел Матвеич.
Все трое на минуту смолкли. Павел Матвеич повернулся боком к окну и смотрел непонятливыми глазами вдаль, остальные двое покачивались.
– Дома – святое дело! – начал наконец Василий Иваныч, – это так только говорят, что за границей хорошо, а как же возможно сравнить? Вот хоть бы насчет еды: у нас ли еда или за границей?
– Вот! именно это я всегда и жене говорил! Помилуй, говорю, у нас ли еда или в этой Ницце проклятой! – с какою-то жадностью воскликнул Павел Матвеич. Он весь оживился, и даже непонятливые его глаза как будто блеснули.
– Мне, – доложил, в свою очередь, Сергей Федорыч, – как я за границу отправлялся, губернатор говорил: "Счастливец ты, Сергей Федорыч, будешь тюрбо есть!" А я ему: "Это еще, говорю, ваше превосходительство, бабушка надвое сказала, кто счастливее: тот ли, который тюрбо будет есть, или тот, у кого под руками и осетринка, и стерлядка, и севрюжка – словом, все".
– Да, над этим еще задумаешься, – отозвался Павел Матвеич и утер ладонью нос.
– С одним тюрбо – хоть он растюрбо будь – далеко тоже не уедешь! – согласился и Василий Иваныч.
– Вот в Ницце и много рыбы, да черта ли в ней!
– То ли дело наша стерлядь!
– Одна ли стерлядь! вы возьмите: судак! ведь это – какая рыба! куда хотите, туда ее и поверните! и а ля рюсс, и с провансалом, и с кисленьким соусом – всяко!
– А молодые судачки – на жаркое!
– Вот это – так рыба! настоящая рыба!
– Осетрина, белужина, севрюжка, белорыбица, сазан, налим!
– А лещ-то! лещ! тешку леща зажарить да с кашей!
– Ну, я вам скажу, ежели линя тоже приготовить! хоть и невидная, деревенская это рыба, а ежели под красным соусом приготовить да лучку подпустить!
– А про лососину-то и забыли!
– Ну, лососина, пожалуй, и у них есть. У нас в Баден-Бадене…
– Что в Баден-Бадене! Бывал я и в Баден-Бадене! форель – только и свету в окне! Ну, еще лососина, пожалуй… кусочек с горошину подадут… нет, вы про сига нашего вспомните! нет нашего сига! нигде нашего сига нет!
– Какого тут сига искать! щуку едят, назовут «брошё» – и едят!
– А у меня щуку люди не станут есть. При крепостном праве ели, а теперь – баста! Попы – те и сейчас щук едят.
– Тюрбо да тюрбо! а его только и можно есть, что под белым соусом!
Дойдя до такого почти безнадежного результата, спутники мои чувствуют, однако, что зашли уж слишком далеко. Поэтому в мнениях их происходит минутная реакция, выразителем которой, к удивлению, является Павел Матвеич.
– Ну, положим, и не одно тюрбо! – говорит он, не без хитрости подмигивая одним глазом, – вспомните-ка!
– Конечно, не одно тюрбо, – уступает и Василий Иваныч, – ежели всё-то вспомнить, так и у них рыба есть – как рыбе не быть!
– Тоже народ живет – пить-есть надо! – присовокупляет Сергей Федорыч.
– Соль, барбю – это ведь в своем роде…
– Соусы-с!
– Соусы – это верно, что соусы! Я и сам сколько раз гарсону в кафе Риш говорил: "Что ты меня, Филипп, все соусом-то кормишь. С соусом-то я тебе перчатки свои скормлю! а ты настоящее дело подавай!"
Это замечание опять настроивает мысли на патриотический лад.
Соус? что такое соус? Есть ли это настоящая пища иди только так, какое-то мнимое, не достигшее преосуществления антреме?
– Ел я их пресловутую буйль-абесс, – говорит таинственно Павел Матвеич, – это у них вместо нашей ухи!
– Ну уж! куда уж!
– У нас уху-то подадут – а?! Со стерлядью да с налимьими печенками… зо-ло-та-а-я! Да расстегаи к ней…
– Что уж!
– У меня коли уху готовят: сперва из мелких стерлядей бульон сделают, да луку головку туда бросят, потом сквозь чистое полотенце процедят да в этом-то бульоне уж и варят настоящую стерлядь! Так она так на зубах и брызжет!
– Что уж!
– А то буйль-абесс! А они даже и ее только по праздникам едят – диковина!
– И опять-таки: буйль-абесс эта – совсем не уха, а соус!
– Всё соусы! за что ни возьмись – все соус!
– Зато они в соусах – мастера! то есть, впрочем, французы только… Мастера, бестии, соусы приготовлять!
– Еще бы! субиз, морнё, беарнез, борделез… пальчики оближешь!
– Хитер народ! настоящий провизии нет, так на соусах выезжают!
– Настоящей провизией только у нас, в матушке-России, и можно разжиться!
– Только у нас – это верно! Насчет чего другого, а насчет провизии к нам приезжай!
Все трое затихают и погружаются в себя, словно отыскивая в тайниках души какую-нибудь новую провизию для сравнения. Надо, впрочем, сказать, что Сергей Федорыч вообще принимал довольно ограниченное участие в этом разговоре. Как человек новый, в некотором роде мещанин во дворянстве, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный, в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с последними результатами европейской культуры.
– Сравните теперь нашего цыпленка с ихним пуле! – начинает Павел Матвеич.
– Велика Федора, да дура! – отзывается Василий Иваныч.
– Наш ли цыпленок или ихний? Наш цыпленок – робенок! его с косточками, с головой, со всем проглотить можно! У него и жир-то робячий! Запонируют, это, в сухариках да в сливочном масле заколеруют – так это что!
Опять легкая пауза, в продолжение которой все трое сопят.
– У нас цыпленка гречневой кашей, да творогом, да белым хлебом, да яйцом кормят – ну, он и цыпленок! А у них чем кормят? Был я в жарден даклиматасьон – там за деньги кормление-то это показывают – срам смотреть!
– Однако, и у них бывают… жирные бывают пуле!
– Еще бы не жирные! будешь жирен, как стервятиной да дохлятиной кормить будут! Да и вообще… разве это цыпленок! Подадут дылду на стол, двоим вряд убрать, и говорят: пуле!
– Пулярка – это правильнее.
– Коли пулярка, так и говори, что пулярка, а пуле, мол, пожалуйте в Россию кушать. Да опять и пулярка: наша ли пулярка или парижская – об немецких уж и не говорю! Наша пулярка хоть небольшая, да нежная, тонкая, аромат у ней есть! а тамошняя пулярка – большая, да пресная – черта ли в ней, в этой преснятине! Только говорят: "Савёр да савёр!", а савёру-то именно и нет!
– Ну, положим, пулярки у них все-таки еще бывают; а вот вы мне что скажите: где у них наша дичь?
При этом вопросе собеседники сначала изумленно переглядываются, потом безнадежно махают руками.
– Наш рябчик, наш тетерев, наш дупель – где они?
– Утица наша… да кряковная! – неосторожно вмешивается Сергей Федорыч и тотчас же стыдливо потупляет глаза.
По холодному блеску глаз, которыми взглянул на него Василий Иваныч, он убеждается, что сделал какой-то непозволительный промах. Утица, да еще кряковная… что такое утица? Филе де-каннетон – еще пожалуй! это, быть может, даже на дело похоже! Крряковная! Даже Павел Матвеич, и тот как-то добродушно сконфузился при этом напоминании.
– ТХтерева-то, коли в кастрюльке да на чухонском масле зажарить, – спешит Павел Матвеич переменить разговор, – да подрумянить… да чтобы он в кастрюльке-то хорошенько вздохнул… ведь это – что ж!
– Да коли он не лежалый, да аромат этот в нем… ведь это – что!
– А рябчика-то на вертеле… да перчиком, да перчиком… бочка-то, бочка!
– У нас тетерев, рябчик, дупель, вальдшнеп, куропатка, а у них – кайль да кайль!
– А по-нашему, кайль-то – перепелка!
– У нас дрозд, а по-ихнему – грив. Думаешь, и бог знает что подают – ан дрозд простой!
– Ну, есть у них и пердро. Это ведь тоже недурно, особливо коли-ежели…
– А вы попробуйте-ка каждый день зарядить пердро да пердро, так оно у вас, батюшка, в горле застрянет! Нет, у нас – как можно! сегодня рябчик, завтра тетерев, послезавтра, пожалуй, пердро… Господи, а поросенок-то! об поросеночке-то и позабыли!
И все вдруг засмеялись, но так любовно, как будто блудного сына обрели.
– Поросенка за границей днем с огнем не отыщешь! – с знанием дела заявил Сергей Федорыч.
– Им поросенок невыгоден. Я не один раз у Филиппа спрашивал: "Отчего у вас, Филипп, поросенка не подают?" – "А оттого, говорит, что для нас поросенок невыгоден; мы его затем воспитываем, чтоб из него свинья или боров вышел – тогда и бьем!"
