— Мистер Пиквик, — сказал мистер Даудер, — это мой друг Энджело-Сайрес Бентам, эсквайр, церемониймейстер Бентам; мистер Пиквик, познакомьтесь.
— Добро пожаловать в Ба-ат, сэр. Вот это поистине приобретение. Еще раз добро пожаловать в Ба-ат, сэр. Давно, очень давно, мистер Пиквик, вы не бывали на здешних водах. Кажется, будто целый век прошел, мистер Пиквик. За-амечательно.
С этими словами Энджело-Сайрес Бентам, эсквайр, церемониймейстер, взяв руку мистера Пиквика и задержав в своей руке, приподнял плечи и, не переставая, кланялся, словно для него было мучительным испытанием выпустить ее.
— Несомненно, очень много времени прошло с тех пор, как я не бывал на водах, — отозвался мистер Пиквик, — ибо, насколько мне известно, я никогда здесь не бывал.
— Не бывали в Ба-ате, мистер Пиквик? — воскликнул церемониймейстер, в изумлении выпуская его руку. — Не бывали в Ба-ате? Хи-хи! Мистер Пиквик, вы шутник. Недурно, недурно! Хорошо! Хи-хи-хи! За-амечательно!
— К стыду своему, должен сказать, что я не шучу, — возразил мистер Пиквик. — Я действительно никогда не бывал здесь раньше.
— О, понимаю! — воскликнул церемониймейстер с чрезвычайно довольным видом. — Да, да… хорошо, хорошо… все лучше и лучше. Вы тот самый джентльмен, о котором мы столько слышали. Да, мы вас знаем, мистер Пиквик, мы вас знаем!
«Судебные отчеты в этих проклятых газетах, — подумал мистер Пиквик. Здесь все обо мне знают!»
— Вы — джентльмен, проживающий в Клепхем-Грине[116], — продолжал Бентам, — у вас отнялись руки и ноги оттого, что вы по неосторожности простудились после портвейна. Вас нельзя было перевозить вследствие острых болей, вы приказали наполнить бутылки водой в сто три градуса из королевского источника и доставить целую фуру в вашу спальню в Лондоне, где вы выкупались, чихнули и в тот же день выздоровели! За-амечательно!
Мистер Пиквик поблагодарил за комплимент, заключавшийся в таком предположении, но у него хватило скромности отклонить его; и, воспользовавшись минутным молчанием церемониймейстера, он попросил разрешения представить своих друзей, мистера Тапмена, мистера Уинкля и мистера Снодграсса, знакомство с коими преисполнило церемониймейстера радостью и гордостью.
— Бентам, — сказал мистер Даулер, — мистер Пиквик и его друзья — приезжие. Они должны вписать свои фамилии. Где книга?
— Регистрационная книга знатных посетителей Ба-ата будет в галерее сегодня в два часа, — ответил церемониймейстер. — Быть может, вы приведете наших друзей в это роскошное помещение и предоставите мне возможность получить их автографы?
— Хорошо, — отозвался Даулер. — Мы засиделись. Пора идти. Я вернусь через час. Идемте.
— Сегодня вечером будет бал, — сказал церемониймейстер и, вставая, чтобы удалиться, снова завладел рукой мистера Пиквика. — Балы в Ба-ате минуты, похищенные из рая; им придает очарование музыка, красота, элегантность, мода, этикет и… и прежде всего отсутствие торговцев, которые совершенно несовместимы с раем и которые устраивают свои собственные собрания в Гилд-холле каждые две недели — собрания, по меньшей мере, замечательные. До свиданья, до свиданья!
И, уверяя все время, пока спускался по лестнице, что он в высшей степени доволен, и в высшей степени восхищен, и в высшей степени потрясен, и в высшей степени польщен, Энджело-Сайрес Бентам, эсквайр, церемониймейстер, уселся в элегантный экипаж, который дожидался его, и укатил.
В назначенный час мистер Пиквик и его друзья, эскортируемые Даулером, отправились в Залы ассамблей и записали свои имена в книге — любезность, которая привела Энджело Бентама в еще большее восхищение. Так как всем нужно было запастись билетами на вечернее собрание и так как они еще не были готовы, мистер Пиквик решил, несмотря на все протесты Энджело Бентама, послать за ними Сэма в четыре часа дня на квартиру церемониймейстера на Квин-сквер. Совершив небольшую прогулку по городу и придя к единогласному заключению, что Парк-стрит очень напоминает те перпендикулярные улицы, которые случается видеть во сне, но по которым ни за какие блага в мире не удается пройти, они вернулись к «Белому Оленю» и послали Сэма с поручением, которое передал ему хозяин.
Сэм Уэллер надел шляпу весьма небрежно и элегантно и, засунув руки в карманы жилета, отправился не спеша к Квин-сквер, насвистывая при этом самые популярные мотивы, аранжированные совершенно по-новому для такого благородного инструмента, как шарманка или губная гармоника. Дойдя до того дома на Квин-сквер, куда его послали, он перестал свистеть и беззаботно постучался в дверь; на стук немедленно вышел лакей с напудренной головой, в превосходной ливрее и симметрического телосложения.
— Здесь живет мистер Бентам, старина? — осведомился Сэм Уэллер, нимало не смущенный тем ослепительным великолепием, какое явилось перед ним в лице напудренного лакея, облаченного в превосходную ливрею.
— Что нужно, молодой человек? — последовал высокомерный вопрос напудренного лакея.
— Если он живет здесь, то ступайте к нему с этой-вот карточкой и скажите, что мистер Уэллер ждет, понимаете? — сказал Сэм.
С этими словами он хладнокровно вошел в вестибюль и уселся.
Напудренный лакей очень громко хлопнул дверью и очень величественно нахмурился: но ни хлопанье, ни хмурый вид не произвели впечатления на Сэма, который разглядывал с критическим одобрением стойку красного дерева для зонтов.
По-видимому, отношение хозяина к визитной карточке расположило напудренного лакея в пользу Сэма, ибо, когда он передал ее и вернулся, он улыбался дружелюбно и сказал, что ответ сейчас будет готов.
— Очень хорошо, — отозвался Сэм. — Скажите старому джентльмену, чтобы он не вгонял себя в пот. Дело не к спеху, приятель, ну и верзила же вы… Я уже пообедал.
— Вы обедаете рано, сэр, — сказал напудренный лакей.
— Я нахожу, что лучше справляюсь с ужином, если обедаю рано, — ответил Сэм.
— Давно ли вы в Бате, сэр? — осведомился напудренный лакей. — Я не имел удовольствия слышать о вас раньше.
— Я пока еще не произвел здесь поразительной сенсации, — пояснил Сэм, — потому что я и другие модные джентльмены приехали только вчера вечером.
— Славное местечко, сэр, — сказал напудренный лакей.
— Похоже на то, — заметил Сэм.
— Хорошее общество, сэр, — продолжал напудренный лакей. — Лучшая прислуга, сэр.
— Я бы тоже так сказал, — отозвался Сэм. — Приветливые, простые ребята, слова из них не вытянешь.
— О, совершенно верно, вот именно, сэр! — подтвердил напудренный лакей, истолковав замечание Сэма как величайший комплимент. — Вот именно. Вы это употребляете, сэр? — осведомился рослый лакей, извлекая маленькую табакерку с лисьей головой, на крышке.
— Да, но чихаю, — ответил Сэм.
— Признаюсь, это нелегко, сэр, — согласился рослый лакей. — К этому нужно привыкать постепенно, сэр. Лучше всего практиковаться на кофе. Я долго носил с собой кофе. Он очень напоминает рапе[117], сэр.
Резкий звонок поставил напудренного лакея перед постыдной необходимостью спрятать лисью голову в карман и поспешить со смиренной физиономией в «рабочий кабинет» мистера Бентама. Кстати, знал ли кто человека, который ничего не читает и ничего не пишет, но у которого не было бы маленькой задней комнаты, именуемой «рабочим кабинетом»?
— Вот ответ, сэр, — сказал напудренный лакей. Боюсь, что он покажется вам обременительным по величине.
— Не стоит об этом говорить, — отозвался Сэм, беря письмо в самодельном конвертике. — Есть надежда, что мое истощенное тело как-нибудь выдержит.
— Надеюсь, мы еще встретимся, сэр, — сказал напудренный лакей, потирая руки и провожая Сэма до порога.
— Благодарю вас, сэр, — отозвался Сэм, — но не трудитесь, не утомляйтесь чрезмерно; вы очень любезны. Подумайте, как вы нужны обществу, и не допускайте, чтобы вам повредила непосильная работа. Ради ваших ближних берегите свое спокойствие; вы только подумайте, какая бы это была потеря!
С такими патетическими словами Сэм Уэллер удалился.
— Это очень странный молодой человек, — сказал напудренный лакей, глядя в след мистеру Уэллеру; физиономия лакея явно выражала, что он не может его раскусить.
Сэм ничего не сказал. Он подмигнул, тряхнул головой, снова подмигнул и весело удалился; лицо его, казалось, свидетельствовало о том, что он весьма позабавился.
Вечером, ровно в восемь часов без двадцати минут, Энджело-Сайрес Бентам, эсквайр, церемониймейстер, вышел из своего экипажа у входа в Залы ассамблей, все в том же парике, с теми же зубами, с тем же лорнетом, с теми же часами и печатками, с теми же кольцами, с той же булавкой, с тою же тростью.
Единственным заметным изменением в его внешности было то, что он надел более яркий синий фрак на белой шелковой подкладке, черные туго натянутые панталоны, черные шелковые чулки и бальные туфли, белый жилет и, если это только возможно, чуть-чуть сильнее надушился.
