Свирепый джентльмен неистово позвонил в колокольчик и объявил лакею, чтобы тот подал гренки через пять секунд, иначе ему придется плохо.
— Мой дорогой сэр, — сказал мистер Пиквик, — разрешите мне заметить, что такое волнение совершенно излишне. Я взял только два места внутри кареты.
— Рад это слышать, — отозвался свирепый человек. — Беру назад свои слова. Прошу извинения. Вот моя карточка. Разрешите познакомиться.
— С большим удовольствием, сэр, — ответил мистер Пиквик. — Нам предстоит быть попутчиками, и, надеюсь, мы будем довольны обществом друг друга.
— Надеюсь, — сказал свирепый джентльмен. — Уверен, что будем. Мне нравятся ваши лица, они приятны. Джентльмены, ваши руки и фамилии. Познакомимся.
Разумеется, за этой любезной речью последовал обмен дружескими приветствиями, и свирепый джентльмен тотчас же начал сообщать друзьям теми же короткими, резкими, отрывистыми фразами, что его фамилия Даулер, что он едет в Бат для развлечения, что прежде он служил в армии, что теперь он занялся коммерцией, как подобает джентльмену, что он живет на получаемые от этого доходы и что лицо, для которого заказано второе место, — не более и не менее как миссис Даулер, его законная супруга.
— Она прекрасная женщина, — сказал мистер Даулер. — Я горжусь ею. У меня есть для этого основания.
— Надеюсь, я буду иметь удовольствие судить об этом, — с улыбкой заметил мистер Пиквик.
— Будете, — отозвался Даулер. — Она познакомится с вами… она оценит вас. Я ухаживал за ней при своеобразных обстоятельствах. Я добился ее, дав опрометчивую клятву. Я ее увидел; я ее полюбил; я сделал предложение, она мне отказала. «Вы любите другого?» — «Пощадите мою стыдливость». — «Я его знаю?» — «Знаете». «Очень хорошо; если он не уедет отсюда, я сдеру с него кожу».
— Помилуй бог! — невольно воскликнул мистер Пиквик.
— Вы содрали кожу с этого джентльмена, сэр? — осведомился мистер Уинкль, сильно побледнев.
— Я написал ему записку. Я сказал, что это мучительная вещь. И это так.
— Несомненно, — вставил мистер Уинкль.
— Я сказал, что дал слово джентльмена содрать с него кожу. Моя репутация была поставлена на карту. У меня не было иного выхода. Как офицер службы его величества, я был обязан содрать с него кожу. Я жалел о такой необходимости, но я должен был это сделать. Он внял убеждениям, он понял, что законы службы выше всего. Он бежал. Я женился на ней. Вот и карета. Это ее голова.
Тут мистер Даулер указал на только что подъехавшую карету, из открытого окна которой выглядывала довольно хорошенькая особа в ярко-синей шляпе, отыскивавшая глазами кого-то в толпе на тротуаре, — должно быть, этого неистового человека.
Мистер Даулер расплатился и выбежал со своей дорожной шапкой, пальто и плащом; мистер Пиквик и его друзья последовали за ним, чтобы занять места.
Мистер Тапмен и мистер Снодграсс уселись на задних наружных местах кареты; мистер Уинкль расположился внутри, и мистер Пиквик готовился последовать за ним, как вдруг Сэм Уэллер подошел к своему хозяину и, шепча ему на ухо с видом глубоко таинственным, попросил разрешения поговорить с ним.
— Ну, Сэм, — сказал мистер Пиквик, — что случилось?
— Чудные дела делаются, сэр, — ответил Сэм.
— Что такое? — осведомился мистер Пиквик.
— А вот что, сэр, — отозвался Сэм. — Я очень боюсь, сэр, что владелец этой-вот кареты хочет сыграть с нами дерзкую штуку.
— В чем дело, Сэм? — спросил мистер Пиквик. — Наши фамилии не занесены в список пассажиров?
— Фамилии не только занесены в список пассажиров, сэр, — отозвался Сэм, — но одну из них они вдобавок еще написали на дверце кареты.
С этими словами Сэм указал на ту часть каретной дверцы, на которой обычно значится фамилия владельца; а там и в самом деле золотыми буквами внушительных размеров была начертана магическая фамилия «Пиквик».
— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Пиквик, совершенно потрясенный таким совпадением. — Какая изумительная вещь!
— Да, но это не все, — сказал Сэм, снова привлекая внимание своего хозяина к дверце кареты. — Им мало было написать «Пиквик», они еще поставили перед ним «Мозес», а это уж я называю прибавлять к обиде оскорбление, как сказал попугай, когда его не только увезли из родной страны, но заставили еще потом говорить по-английски.
— Конечно, это довольно странно, Сэм, — сказал мистер Пиквик, — но если мы будем стоять тут и разговаривать, мы останемся без мест.
— Как! Да разве ничего не нужно сделать поэтому случаю, сэр? — воскликнул Сэм, совершенно ошеломленный тем хладнокровием, с каким мистер Пиквик собирался лезть в карету.
— Сделать? — повторил мистер Пиквик. — А что же можно сделать?
— Разве никого не нужно вздуть за такую вольность, сэр? — спросил мистер Уэллер, который надеялся, что ему будет поручено по меньшей мере вызвать тут же кучера и кондуктора на кулачный бой.
— Конечно, нет! — с живостью ответил мистер Пиквик. — Ни под каким видом! Немедленно полезайте на свое место.
— Я очень боюсь, — бормотал про себя Сэм, удаляясь, — что с хозяином случилось что-то неладное, иначе он никогда бы не снес этого так спокойно. Надеюсь, этот — вот процесс не пришиб его, но похоже, что дело дрянь, совсем дрянь!
Мистер Уэллер задумчиво покачал головой; и следует отметить для иллюстрации того, сколь близко к сердцу он принял это обстоятельство, что он не произнес больше ни слова, пока карета не остановилась у Кенсингтонской заставы. Для Сэма такой промежуток времени, проведенный в безмолвии, был столь длителен, что этот факт можно рассматривать как не имеющий прецедентов.
Ничего заслуживающего особого упоминания за время путешествия не случилось. Мистер Даулер рассказывал различные анекдоты, иллюстрирующие его собственную удаль и неустрашимость, и обращался к миссис Даулер за подтверждением своих слов; миссис Даулер неизменно сообщала, в виде приложения, какой-нибудь замечательный факт или обстоятельство, которые были забыты мистером Даулером или пропущены им из скромности; эти добавления, в каждом отдельном случае, должны были доказать, что мистер Даулер был еще большим молодцом, чем он сам себя изображал. Мистер Пиквик и мистер Уинкль слушали с большим восторгом, а в промежутках беседовали с миссис Даулер, весьма приятной и очаровательной особой. Итак, благодаря рассказам мистера Даулера, чарам миссис Даулер, добродушию мистера Пиквика и умению слушать мистера Уинкля пассажиры в карете коротали время самым дружественным образом.
Наружные пассажиры вели себя так, как всегда ведут себя наружные пассажиры. Они были очень беззаботны и болтливы после каждой остановки, и очень хмуры и сонливы на полпути, и снова очень веселы и оживленны перед остановкой. Один молодой джентльмен в резиновом плаще курил все время сигары; другой молодой джентльмен, облаченный в пародию на пальто, закуривал их в огромном количестве и, чувствуя себя явно не по себе после второй затяжки, выбрасывал их, когда ему казалось, что никто на него не смотрит. Третий молодой человек, который интересовался скотоводством, сидел на козлах, а сзади помещался пожилой джентльмен, хорошо знакомый с сельским хозяйством. Постоянно сменялись рабочие блузы и белые куртки, которые получали от кондуктора предложение «подвезти» их и знали каждую лошадь и каждого конюха на этой дороге и в стороне от нее. Обед по полкроны с едока был бы дешев, если бы умеренное количество едоков могло поглотить его во время краткой остановки. В семь часов пополудни мистер Пиквик со своими друзьями и мистер Даулер с супругой разошлись по своим комнатам в гостинице «Белый Олень» против Большой галереи минеральных вод Бата, где лакеев можно принять по костюму за учеников Вестминстерской школы, если бы они не нарушали иллюзии тем, что держат себя гораздо учтивее.
На следующее утро, едва был убран со стола завтрак, лакей подал визитную карточку (мистера Даулера, который просил разрешения представить своего друга. Немедленно вслед за визитной карточкой явился собственной персоной мистер Даулер со своим другом.
Друг оказался очаровательным молодым человеком, не старше пятидесяти лет, одетым в очень яркий синий фрак с ослепительными пуговицами, черные панталоны и пару тончайших и безукоризненно вычищенных башмаков. Золотой лорнет висел на короткой черной ленте; золотая табакерка зажата в левой руке; бесчисленные золотые кольца блестели на пальцах, и булавка с большим бриллиантом в золотой оправе сверкала у него в жабо. На нем были золотые часы и золотая цепочка с массивными золотыми печатями; в руке гибкая трость черного дерева[115] с тяжелым золотым набалдашником. Белье у него было самое белоснежное, тонкое и туго накрахмаленное; парик самый глянцевитый, самый черный и самый кудрявый. Его нюхательный табак назывался «Смесью принца»; его духи — «Bouquet du roi». На лице его всегда сияла улыбка, а его зубы были в таком безупречном порядке, что на небольшом расстоянии не удалось бы отличить настоящие от вставных.
