Лион Фейхтвангер - Гойя или Тяжкий путь познания

Гойя слушал, не все разбирая, и настроен был по-прежнему примирительно. Со своей точки зрения, Пепа права. Она нередко раздражала его глупой болтовней, но несчастья она ему не приносила и, когда могла, старалась помочь.

— Все, что толкуют про доктора Пераля, неверно, — сказал он, — действительность часто бывает иной, чем измышления твоей красивой романтической головки.

Пепе было немножко досадно, что он все еще обращается с ней, как с маленькой дурочкой. Однако ей польстило, что он заговорил о делах, которые его близко затрагивали. Значит, что-то еще осталось от их прежней дружбы.

— Ну, так что ты скажешь про врача? Убил он ее или нет? — спросила она.

— Пераль виноват столько же, сколько и я, — ответил он горячо и убежденно. — И ты сделаешь доброе дело, если внушишь это кому следует.

Она была счастлива и горда, что Франсиско впервые в жизни прямо попросил ее об одолжении.

— А тебе это очень важно, Франсиско? — осведомилась она, глядя ему в глаза.

— Я думаю, тебе и самой важно спасти невинного, — сухо ответил он.

Она вздохнула.

— Почему ты не хочешь признаться, что я тебе не безразлична? — пожаловалась она.

— Ты мне не безразлична, — согласился он с легкой насмешкой, но с оттенком нежности в голосе.

Сеньор Бермудес пришел к Франсиско проститься.

— Личные выгоды дона Мануэля и королевы мне, пожалуй, удастся соблюсти, — сказал он другу, — но почетного мира я из Амьена не привезу. Хорошо еще, если договор будет составлен в дружественном тоне, чтобы хоть престиж наш не потерпел урона. Мне очень не хочется участвовать в таком невеселом деле; я иду на это, только чтобы упрочить свое положение при инфанте Мануэле. Надо же загнать мракобесов назад в их темные норы и постараться, — тут лицо его просветлело, — чтобы Амьенский мир принес пользу хоть одному человеку: Франсиско Гойе.

— Твои взгляды на искусство мне не всегда» по душе, — сказал Франсиско. — Но ты хороший друг. — Он надел на голову шляпу и снял ее перед Мигелем.

Как ты думаешь, сколько времени продлится конференция? — спросил он немного погодя.

— Никак не больше двух месяцев, — ответил Мигель.

— До тех пор я все закончу не спеша, — прикинул Гойя. — Дня через три после заключения мира я объявлю об издании «Капричос», а еще через неделю каждый мадридец получит возможность увидеть их и купить, если у него на это хватит денег, — весело заключил он.

— Мне бы захотелось посмотреть «Капричос» в окончательном виде, прежде чем ты их обнародуешь, — осторожно сказал Мигель. — Подожди, пока я вернусь из Амьена.

— Нет, — коротко ответил Гойя.

— Хотя бы еще раз внимательно пересмотри те, которые изображают Мануэля и королеву, — попросил Мигель.

— Я пересматривал их тысячу раз, — ответил Гойя. — Когда я писал «Семью Карлоса», один наш общий знакомый тоже пророчил разные ужасы. На всякий случай, — лукаво продолжал он, — я напишу во вступительном объяснении, что «Капричос» не касаются отдельных событий, равно как и определенных лиц.

— Не включай хотя бы ослиного цикла, — настаивал Мигель. Но Франсиско отверг и эту просьбу.

— Кто смотрит на «Капричос» без всякой задней мысли, тот принимает их такими, как они есть, — задорно ответил он. — А недобросовестный человек даже в самом невинном рисунке заподозрит недоброе.

— Не хорохорься, Франсиско! Не натягивай струны! — еще раз попросил Мигель.

— Спасибо, Мигель, не бойся за меня! — беспечно ответил Гойя. — Не думай ни о чем, кроме французов. Старайся получше справиться со своим делом. А я уж как-нибудь справлюсь с моим.

В последующие дни Гойя езде раз продумал, какие Капричос ему исключить, какие оставить. Он не заботился о том, что может обидеть Мануэля или Марию-Луизу, не беспокоился о дворе и политике, а только спрашивал себя: справедлив ли я к Каэтане? И он оставил богохульно-благодатное «Вознесение», но исключил «Сон о лжи и непостоянстве».

Все сильнее ощущал он «Капричос» как нечто глубоко личное, как дневник собственной жизни.

Теперь ему не нравилось, что первым поставлен офорт с Гойей, упавшим головой на стол и окруженным призраками. Этому листу место где-нибудь подальше, может быть перед второй частью, перед циклом «Привидения»; но открывать им весь труд в целом никак не годится, на этом офорте сам Гойя изображен идеализированным, не в меру стройным и молодым. А главное, негоже и в высшей степени неприлично для Гойи прятать свое лицо на первом вводном листе офортов. Создатель такого спорного произведения, как «Капричос», обязан показать свое лицо. Обязан стоять впереди своего творения, у всех на виду. На первом листе Капричос должен быть с полной ясностью изображен настоящий Франсиско Гойя. Гойя теперешний, тот, который утратил Хосефу. Мартина, Каэтану, тот, который погрузился в глубокую, страшную пучину и вновь выплыл наружу. Тот Гойя, который принудил свою фантазию подчиниться разуму и рождать не кошмары, а искусство.

У него было много нарисованных и написанных автопортретов. На одном юный Гойя, стоя в тени, скромно, но уверенно смотрит на могущественного мецената; на другом изображен Гойя постарше — бойкий, дерзкий, в костюме тореро, знающий, что ему принадлежит мир; на третьем Гойя — придворный щеголь и кавалер увивается вокруг Каэтаны; затем еще один Гойя, снова стоя в тени, но на сей раз с чувством собственного превосходства поглядывает на королевскую семью; и, наконец, он нарисовал бородатого, впавшего в отчаяние, одержимого всеми бесами Гойю.

Теперь надо было изобразить сегодняшнего Гоню, того, что прошел тяжкий путь познания и научился жить в мире с миром, но не покоряться ему.

Он тщательно начесал волосы на уши и долго обдумывал, как ему одеться. Именно во главе «Капричос» должен стоять представительный, почтенный Гойя, не фигляр и не шутник, а первый королевский живописец. Он повязал высокий, доходящий до подбородка галстук, облачился в просторный серый редингот, а на круглую львиную голову водрузил величественный цилиндр — широкополый боливар.

В таком виде он принялся рисовать себя в профиль, любопытствуя, что из этого получится.

В Мадриде звонили все колокола. Уполномоченные католического короля и его великобританского величества подписали Амьенское соглашение — воцарился мир. Воцарялось ликование. С нуждой покончено. Снова будут приплывать корабли из заморских стран. Сокровища обеих Индий плодоносным дождем прольются на оскудевшую почву Испании. Жизнь станет сплошным роскошеством.

Гойя не ожидал такого скорого завершения переговоров. Но у него все было готово. «Капричос» отпечатаны в трехстах экземплярах, вступительное объяснение написано.

Через неделю после того, как был объявлен мир, в «Diario de Madrid»[25] появилось извещение о «Капричос». Сеньор Франсиско де Гойя, гласило извещение, изготовил серию офортов на фантастические сюжеты: «Asuntos Caprichosas». Из всех странностей и несуразностей, присущих нашему обществу, из многочисленных предрассудков и заблуждений, освященных привычкой, невежеством и корыстью, автор отобрал те, что показались ему наиболее подходящими для фантастических и вместе с тем поучительных картин. Сеньор де Гойя далек от намерения с насмешкой или осуждением касаться определенных лиц и событий, его цель — заклеймить черты типические, пороки и извращения, присущие многим. Означенные «Капричос» будут выставлены для ознакомления и продажи в лавке сеньора Фрагола, калье де Десенганьо, 37. Папка содержит 76 офортов. Цена: 1 унция золота, или 288 реалов.