и он не мог знать, что его неугомонному телу, не жалевшему себя ни в спорте, ни на поле битвы, было суждено в самом конце промчаться в гордом галопе прямо навстречу смерти.
— Они меня не взяли, — рассказывал он миссис Рутвен. — Придется остаться в эскадроне А, но когда еще мы вступим в войну…
— Так Элен, значит, уехала… — миссис Рутвен посмотрела на него, вспоминая. — Никогда не забуду вашу свадьбу! Вы оба были такие красивые, вы просто идеально подходили друг другу. Все так говорили!
Стюарт тоже вспомнил; на миг ему показалось, что никаких других приятных воспоминаний, кроме этого, у него нет.
— Да, — согласился он, задумчиво кивнув. — Думаю, мы были красивой парой.
О, мой юноша прекрасный, так вдохновенно читающий Платона! О, прекрасный цветной чемпион Чикаго по гольфу! По рельсам он движется в ночи, стюард в вагоне-ресторане, а после этого, при тусклом свете единственной лампы, в затхлом запахе плевательниц, он пишет письма туда — на Запад, «Братству Розенкрейцеров» [39]. Вечно ищущий.
О прекрасный юноша, вот твоя девушка — не парящая в небе, как ты, но дивная и темная змея, быстро скользящая по земле, глядя в небо, глядя на тебя.
Лилимэри [40] любила его, частенько звала к себе, и они поженились в церкви Св. Джарвиса [41], в Северном Энглвуде [42]. Годами они себя совершенствовали, занимаясь однообразным механическим трудом, свойственным их расе, становясь понемногу старше, но не лучше. Жена рекламного менеджера из «Чикаго дейли» дала ему почитать «Манифест коммунистической партии» и для разнообразия еще Платона — «Федона» и «Апологию», или другую литературу «Братства Розенкрейцеров», что в Сакраменто, штат Калифорния, — и эти слова звенели у него в ушах, под стук рельсов во тьме на участке за Олтоном, Спрингфилдом или Бирмингтоном.
Возлюбленные с бронзовой кожей — у них никогда не будет собственного дитя с такой же бронзовой кожей, или так только казалось долгие годы? Но пробил час, прозвенел гонг, и за две сотни долларов доктор Эдвин Барч с Сауф-Мичиган-авеню согласился взять дело в свои руки.
Они были так прекрасны, они были так утонченно-прекрасны! Ни один из них никогда не причинил другому боль, и каждый был мастером изящных компромиссов. Юноша прекрасный взял на себя все заботы о ней, когда она носила дитя — он платил сестре, чтобы та присматривала за ней, а сам устроился на вторую работу, и стал стюардом в вагоне-ресторане, и еще разъездным официантом на городских банкетах. И в один прекрасный день дитя с бронзовой кожей явилось на свет.
О, юноша прекрасный, произнесла Лилимэри, вот твой прекрасный сын! Она лежала в больничной палате, и было в палате всего четыре койки, и были в палате с ней жены чемпиона по борьбе, владельца похоронного бюро, а также и врача. Лицо юноши прекрасного было столь лучезарным и серьезным, зубы его так сияли, когда он улыбался, а в глазах читалась такая нежность, что казалось — с ними никогда и ничто не могло случиться.
Когда она засыпала, юноша прекрасный сидел у ее постели и в третий раз перечитывал «Уолдена» [43] Торо. Затем медсестра сказала, что ему пора уходить. В ту ночь он пошел работать на железную дорогу, и в Олтоне, торопясь отправить письмо, что написал один из пассажиров, он поскользнулся и упал под движущийся поезд, и ему отрезало ногу выше колена.
Юноша прекрасный лежал в больнице, и минул год. Лилимэри вновь пошла работать стряпухой. Тяжко складывались обстоятельства, проблемой стало даже получение компенсации за увечье, но он находил в своих книгах строки, что поддерживали их тогда, когда все человеческие существа, казалось, были далеко-далеко…
Дитя росло, но не было оно прекрасным, подобным своим родителям, и было оно вовсе не таким, каким видели они его в своих мечтах. У них было слишком мало свободного времени, чтобы оделять ребенка любовью, и поэтому все более и более забот о нем брала на себя сестра. Им же хотелось вновь возвратитья туда, где были они раньше, — где нога прекрасного юноши была цела, туда, где все было, как прежде. Чтобы вновь мог он искать наслаждений в своих книгах, чтобы вновь могла искать наслаждений в мечтах о ребенке Лилимэри.
Прошло несколько лет. Они так глубоко завязли в однообразном механическом труде, что выбраться оттуда они уже никогда не смогли бы. Юноша прекрасный теперь работал ночным сторожем, и перенес он шесть операций на своей культе, и каждый новый протез причинял ему непрестанную боль. Лилимэри все так же честно и тяжко продолжала трудиться стряпухой. И стали они простыми и обыкновенными людьми. Даже сестра давным-давно позабыла, что юноша прекрасный раньше был цветным чемпионом Чикаго по гольфу. Однажды, наводя порядок в шкафу, она выбросила все его книги — «Апологию» и «Федона» Платона, Торо и Эмерсона [44], и все брошюрки, и всю переписку с «Братством Розенкрейцеров». Он долгое время находился в неведении, что все это утрачено. А затем, уставившись туда, где все это было прежде, только и смог произнести: «Ну и ну… Ну и ну».
Потому что все меняется, все становится иным, и лишь с трудом мы их можем узнать — остаются лишь имена. А с тех пор, как радость ушла от них, было странно, что они так и продолжали звать друг друга юношей прекрасным и Лилимэри.
Миновало еще несколько лет, и они умерли от эпидемии гриппа, и вознеслись на Небеса. Они верили, что там все будет хорошо — и все там было именно так, как им рассказывали в детстве. Нога юноши прекрасного вновь стала цела, и он стал чемпионом Небес по гольфу, и среди белых, и среди цветных. Сильной рукой гонял он мяч от облака к облаку по небесно-голубому фервею [45]. Груди Лилимэри вновь стали крепкими, как в юности; среди ангелов она пользовалась уважением и вновь, как прежде, она гордилась юношей прекрасным.
По вечерам сидели они и пытались понять, чего же им здесь не хватает? Нет, не его книг — ведь здесь каждый сердцем знал все то, что в них было написано; и не сына — ведь они никогда не считали его таким же, как они. Долго ломали они головы, но так ничего и не придумали — и перестали они размышлять, и стали говорить друг с другом о том, как они прекрасны, или о том, с каким счетом победит в завтрашней игре юноша прекрасный.
