Вокруг было еще много интересного, а проповедники из Армии спасения так громко кричали свое, что всех перекрикивали. «Господь то, Господь се», — только и повторяли, и еще что-то про покаяние, и «гореть вам в огне», как будто все здесь грешники; больше я ничего не запомнил. Может, и вправду все грешники, только зачем объявлять об этом на улице — кому захочется исповедоваться в грехах, когда на углу торчит полицейский. Или, может, ему исповедоваться? С какой стати рассказывать полицейскому о том, чего никто, кроме меня, не знает? Например, о пожаре, который я устроил на кукурузном поле мистера Отиса и который обошелся ему в целых двадцать долларов. Нет, никто в Нью-Йорке и не подумает рассказывать, как выбросил сигарету и случайно спалил больницу в своем квартале или что-то в этом роде. И вот еще что: почему эти самые проповедники не рассказывают о собственных грехах, в которых раскаиваются? Народ прямо на месте их бы и осудил.
Но еще интереснее стало, когда на другой стороне улицы из толпы вышел мужчина и начал говорить. Голос у него был даже громче, чем у тех, и людей вокруг сразу собралось много — в основном бедно одетых. Сам он был обыкновенный, в черной шляпе и с горящими глазами.
— Леди и джентльмены, я пришел сюда, чтобы рассказать вам о тайне телевидения. Телевидение — это длинный яркий пучок света, который проникает прямо в вашу гостиную и никуда не девается даже среди ночи, когда уже нет никаких шоу и в студии темно. Вглядитесь в этот свет. Сначала глазам будет больно — на них обрушатся миллиарды электронных частиц, но спустя короткое время вы привыкнете. Почему? — громко выкрикнул он, а Шнур сказал: «Валяй дальше!» — Потому что электричество — свет, который помогает нам лучше видеть и помогает читать, а этот свет не для того. Этот новый свет создан специально, чтобы его видели и его читали. Вы его чувствуете. Впервые в мире свет из разных источников собрали в пучок и пропустили через трубку так, что его можно рассматривать и изучать, а не только жмуриться. Он принимает форму мужчин и женщин, реальных, из плоти и крови, которые сидят в студии и одновременно попадают в вашу гостиную вместе со звуками, записанными на пленку. О чем это говорит, леди и джентльмены?
Ответа никто не знал, и все ждали, а Шнур крикнул: «Дальше, парень!» — и тот продолжил:
— Это говорит о том, что человек, впервые с тех пор, как изобрели свет, забавы ради, стал наносить его направленные удары по нашим домам, и пока еще никто не знает, как это повлияет на наши умы и души. Известно только, что уже сейчас такой свет вызывает у некоторых чувство тревоги, у кого-то начинает щипать глаза, у кого-то расшатываются нервы, возникает подозрительность. И люди думают, что раз телевидение появилось в одно время с АТОМОМ, может образоваться порочный союз: ведь оба открытия сомнительны и вредоносны и, вместе взятые, приведут к концу света, хотя некоторые оптимисты утверждают, что телевидение — в противоположность АТОМУ — не напрягает, а расслабляет нервы. Но как на самом деле, пока никто еще не знает! — громогласно объявил он и обвел людей честным взглядом.
Все слушали с интересом и больше не обращали внимания на речи о покаянии. Шнур и тот в изумлении качал головой.
— И вот еще что, леди и джентльмены, — добавил мужчина. — Раньше, во времена Великой депрессии, коммивояжер топтался у вашего порога, а теперь он смело шагает прямо в гостиную — правда, в этом свете он выглядит чертовски странно, и вам трудно поверить в такое превращение. И не думайте, что теперь он робеет меньше, чем те, во времена депрессии, ведь ему точно так же приходится заглядывать в незнакомые дома по всей Америке. Да, леди и джентльмены, я сам вчера вечером видел такого коммивояжера в телевизоре. Шутки ради он нацепил маску, но видно было, что взгляд у него под этой маской испуганный — ведь на него смотрели миллионы других, гораздо лучше спрятанных глаз. О чем это говорит? — спросил мужчина в шляпе, и все уже готовы были чуть ли не на коленях просить, чтобы он объяснил, а Шнур хлопнул в ладоши и крикнул: «Давай дальше!»
— Настанет день, когда один гигантский разум покажет по телевидению Второе пришествие и каждый человек это увидит у себя в голове посредством «мозгового телевидения», которое сам Христос причислит к чудесам, и никто не избежит познания Истины, и все будут спасены. И потому я призываю вас всех, мужчин и женщин нашего мира, жить как можно праведнее и быть добрее друг к другу — вот единственное, что нам нужно. Мы все должны это знать.
С этими словами он преспокойно повернулся и зашагал прочь, а Шнур, довольный и радостный, глядя ему вслед, захлопал в ладоши. Все остальные тоже захлопали, и мужчина удалился в лучах славы. Вот такая странная история, дед.
После этого человек из Армии спасения заголосил: «Разве вы еще не поняли? Господь грядет!» — но тут раздался громкий скрежет и лязг, засверкали красные огни, и я отскочил в сторону. По улице неслись пожарные машины, на каждой — целая команда важных и недовольных пожарников в касках. Ух ты! Все всполошились, а Шнур крикнул: «Ого!» Толпа с интересом уставилась на машины, но скоро все стихло, ничего больше не происходило, и люди снова заскучали.
Пришло время уходить, и Шнур сказал:
— Когда-нибудь мы вернемся сюда, на Тайм-сквер, а сейчас пора уходить в ночь, как ушел старик с белыми волосами, и идти, идти, пока не придем на другой конец этой бескрайней Америки, пока не покорим эти огромные пространства, пока, целые и невредимые, не остановимся на берегу Тихого океана и возблагодарим Господа. Ты готов, Пик?
— Да, — ответил я, и мы пошли.
13. Призрак Саскуэханны[10]
В восемь вечера мы уже стояли перед тоннелем Линкольна в желтом свете фонарей. Начало моросить, и мы даже немного расстроились — ведь путешествие еще даже не началось, — зато с первого раза, почти сразу, поймали машину. Как будто она нас ждала за углом и человеку за рулем оставалось только со словами «Рад вас видеть», не дожидаясь, пока мы проголосуем, с улыбкой распахнуть перед нами дверь. Это был огромный желтый грузовик с надписью «Пенско», кабина у него была высотою добрых двенадцать футов, шины — самые большие в мире, а за прицепом, если стоять на другой стороне дороги, ничего не видно. Шнуру пришлось меня подкинуть, чтобы я смог забраться в эту громадину, а наверху водитель схватил меня, как футбольный мяч. Когда я уселся, почудилось, будто я на верхушке высоченного дерева. Шнур запрыгнул следом, затащил чемодан с нашими вещами, и мы поехали.
— Это твой младший брат? Незачем ему мокнуть, в два счета простудится, — сказал водитель, куда-то нажал, что-то два раза дернул, стал нажимать на педали, как органист, и — бум! — огромный, как гора, грузовик зарычал, тронулся с места и вкатился в тоннель. Водитель был белый. Его звали Норидьюс, и он заставил этот тоннель дрожать и сотрясаться до самого Нью-Джерси.
Мы много часов добирались до Пенсильвании, но за это время Норидьюс больше не сказал ни слова, а мы со Шнуром сидели и любовались, как он ведет по шоссе эту махину, которую не догонит никакой автобус. Когда мы с ревом проносились мимо других машин, напрочь заслоняя им видимость, думаю, люди в этих машинах вздрагивали от страха. Только один раз, на холме, мы сбавили скорость, чтобы пропустить людей, но полностью так и не остановились. Тормоза у нас были самые мощные в мире, иначе, когда впереди зажигался красный свет, нельзя было бы удержать этот громадный прицеп, который норовил в нас врезаться; водитель со всех сил давил на педали, а они послушно заставляли остановиться колеса. Трейлер тогда, взбрыкнув, как мул, сбрасывал скорость, но все же продолжал медленно ползти, как бы говоря, что не может тратить время на всякие там светофоры, хотя водитель приказывал остановиться. «Все время рвется вперед», — сказал водитель.
В Нью-Джерси дождь шел уже по-настоящему, и знаешь, дед, кого мы с братом увидели? Вдоль шоссе в желтом свете фар шагал тот самый белый старик с развевающимися серебряными волосами, и дождь клубился над ним как дым. Вид у старика был одновременно и несчастный, и гордый.
— Не повезло ему. Недалеко уехал, — сказал Шнур.
Мы прогромыхали мимо. Старик шагал себе, подставив лицо дождю и погрузившись в свои мысли, как будто и не было никакого дождя, а он сидел у себя в комнате.
— Что этот замечательный джентльмен собирается делать? — сказал Шнур. — Он мне напоминает Христа, который странствует по нашей безрадостной земле. Держу пари, что старик не платит налогов, а свою зубную щетку потерял еще на Бонусном марше[11]. Что ж, с каждым такое может приключиться. Вот так-то.
У старика были яркие голубые глаза, я заметил это, когда мы проезжали мимо. Потом мы встретились еще раз, расскажу тебе как-нибудь при случае.
Мы промчались по улицам Нью-Джерси, запруженных народом, выехали на шоссе и увидели знак, на котором было написано «Юг» со стрелкой, указывающей налево, и «Запад» со стрелкой вниз. Мы выбрали стрелку вниз и покатили на Запад. Темнело, все вокруг становилось похоже на деревню, и скоро начались холмы.
