Я сел, чтобы ноги немного отдохнули, и стал разглядывать старичка. Очень уж он был забавный — потому Шнур и пошел за ним и дружески с ним болтал. Брат любил, когда попадались интересные попутчики, а старичка, вроде этого, конечно, не мог пропустить.
— Где же этот галстук? — удивился старичок, и, почесав в затылке, еще долго копался в своем разваливающемся чемоданчике. — Только не говорите, что я забыл его в Мартинсберге. В то утро я положил сюда две дюжины пузырьков с каплями от кашля и отлично помню, что галстук лежал вот здесь, аккуратно сложенный. Нет, нет, это было не в Мартинсберге! Погодите-ка, а где же тогда? В Гаррисберге?.. Ну ладно, пускай этот треклятый галстук подождет до Огденсберга, штат Нью-Йорк.
И мы зашагали дальше. Никакого галстука старичок не нашел.
Ты не поверишь, дед, мы прошли с этим старичком целых шесть миль вдоль реки, и он все обещал, что вот-вот мы что-то увидим, но нигде ничего не было. Я никогда еще столько не ходил, но даже не замечал усталости, потому что наш попутчик рассказывал истории одна другой чуднее.
— Все мои бумаги при мне, — повторял он и перечислял, что делал последний месяц, в каких городах побывал, что он там ел, как показывал в нужных местах эти свои документы, сколько ложек сахару положил в кофе и сколько гренок — в суп; мы со Шнуром только слюнки глотали. Сам-то он был маленький, но поесть очень любил. И шагал как заведенный.
Вокруг по-прежнему ничего не было, одна глушь, только изредка попадались освещенные участки дороги. Вдруг Шнур остановился.
— Вы, наверно… — сказал он и запнулся. Ему не хотелось говорить «ненормальный». — Вы, наверно, папаша… Нам с братом, наверно, лучше повернуть назад.
— Назад? Да за нами нет ничего. О-хо-хо. Переоценил я вас, ребятки, как и того парня три года назад. Ну, как знаете, а я пойду дальше.
— Просто мы не можем идти всю ночь.
— Что ж, поворачивайте назад, сдавайтесь, а я иду в Канаду через Нью-Йорк, раз уж так легла карта.
— Через Нью-Йорк? — завопил Шнур. — Я не ослышался? Разве эта дорога не ведет на запад, к Питтсбургу?!
Шнур остановился, а старичок продолжал быстро семенить вперед.
— Эй, вы меня слышите? — закричал брат. Конечно, старик все слышал, но пропустил мимо ушей. — Главное — не останавливаться, — бормотал он. — Может быть, я доберусь до Канады, а может, и нет. Но терять из-за вас целую ночь я не собираюсь.
И продолжал идти, разговаривая сам с собой; скоро мы уже едва могли разглядеть его тень, а потом и она, словно призрак, растворилась в темноте.
— Это был призрак, — сказал Шнур.
Он, видно, сам до смерти испугался, оставшись вдвоем со мной среди ночи в страшном лесу на берегу реки, не зная, где мы и как отсюда выбраться. Слышно было только, как шуршат под дождем миллионы листьев, как что-то хлюпает в реке и как колотится мое сердце. И больше не звука. Господи…
— Черт меня дернул пойти за этим психом! — сказал Шнур. И вдруг спросил: — Пик, ты здесь? — Наверно, подумал, что меня потерял.
— Шнур, мне страшно, — ответил я.
— Не бойся, мы вернемся обратно в город, там горят огни и нас увидят. Уф!
— Шнур, кто был этот человек?
— Ох, это был призрак реки. Он ищет Канаду в Виргинии, Западной Виргинии, Западной Пенсильвании, в штате Нью-Йорк и в самом Нью-Йорке, в Восточном Аропахо и Южном Потаватоми[13] уже восемьдесят лет, как я прикинул, и все это время на ногах. И никогда он Канаду не найдет, потому что все время идет не той дорогой.
Вот так вот, дед. Три машины пронеслись мимо, а четвертая остановилась, и мы бросились к ней. Это был открытый грузовик, за рулем сидел большой важный белый человек.
— Все верно, — сказал он, — эта дорога ведет на запад, к Питтсбургу, но вам лучше вернуться в город и ловить попутку там.
— Старик собирался всю ночь идти на запад, а ему надо на север, в Канаду, — сказал Шнур, и это была жуткая правда.
Следующие три месяца, дед, пока добирались до Сан-Франциско, где нас ждала Шейла, мы только и говорили, что об этом призраке Саскуэханны.
14. Наконец-то мы в Калифорнии!
Должен тебе сказать, дед, это было долгое путешествие. Тот человек подбросил нас до Гаррисберга. Лило как из ведра. Водитель объяснил, что нам надо пойти налево, потом направо, потом опять налево и опять направо, и там мы увидим закусочную, где можно поесть очень вкусный сладкий картофель, свиные ножки в карамели и длинные, по семь дюймов, хот-доги; на этой закусочной нарисована площадь Пикадилли. Мы со Шнуром пошли туда и сели за столик в той части, где едят. Сбоку стояла плевательница, вокруг нее толпились мужчины, они спорили, кто из них настоящий индеец.
— Даже и не говори мне! Никакой ты не индеец!
— Это я не индеец?! Я настоящий потаватоми из Канады, а моя мать — чистокровная чероки!
— Если ты потаватоми, то я — Джеймс Рузвельт Тернер!
— Повернись-ка, сынок, я тебе хорошенько вмажу!
И полетели стаканы, началась потасовка, посыпались проклятья, женщины завизжали, а одна подошла к столику, за которым мы со Шнуром ели, села и, мило улыбнувшись, сказала:
— Можно мне к вам?
В эту минуту подкатила большущая машина, и из нее так и посыпались полицейские. Эта женщина, вернее, молодая девушка, сказала Шнуру:
— Я посижу, ладно? — и улыбнулась, а Шнур, который побаивался полицейских, не стал улыбаться ей в ответ, тем более что он был женат на Шейле. Женщина вела себя так, словно была с нами, и ни один из полицейских даже не подумал ее беспокоить. Шнур не сказал ей ни «нет», ни «да». Полицейские запихнули в машину норовящих удрать индейцев, и опять стало спокойно.
Мы со Шнуром спустили почти все деньги на сладкий картофель, свиные ножки и семидюймовые хот-доги, но он и внимания не обратил, наверно, из-за этой женщины. Вообще, противное было место, ну да ладно. Знаешь, дед, у многих черных есть индейская кровь, я это понял, когда увидел всех этих индейцев в Небраске, Айове, Неваде, не говоря уж об Окленде.
Мы наелись от пуза и готовы были идти дальше под дождем, который вроде угомонился и только накрапывал.
— Теперь надо добираться до Питтсбурга по шоссе номер двадцать два, — сказал Шнур.
Было раннее утро, вставало солнце, проезжавший мимо автомобиль расплющил колесом голубую птицу. Я услышал, как она слабо пискнула, и мне прямо нехорошо стало. Скорее бы отсюда убраться! Какой-то водопроводчик подвез нас до Хантингдона, а электрик — до Холидейсберга, оттуда человек, которого звали Бидди Блэр, подкинул нас до Блэрсвиля, а потом мы понеслись в Кораополис с фермером, у сына которого был заворот кишок. По дороге мы наслушались всяких ужасов, но я сердцем чувствовал, что каждый, как мог, старался нам помочь.
Было уже семь утра, нам захотелось чего-нибудь сладенького, и Шнур купил леденцов «Син-Синс». Брат ужасно переживал, что никогда не доедет до Шейлы. Он не говорил, сколько ехать до Окленда, — не хотел меня пугать. Я сказал ему, что не знал, что в мире так много белых, — у нас в Северной Каролине столько не было.
— Угу, — ответил Шнур. А потом сказал: — Интересно, мистер Отис послал за нами копов, когда я тебя выкрал? Ну да ладно, теперь-то ему нас точно не найти. А вот и машина, и там только двое.
Машина ехала со скоростью, наверно, миль восемьдесят в час, но затормозила со скрипом. Мы залезли на заднее сиденье.
— Куда едете? Мы в Монтану. Деньги у вас есть?
— Не так чтобы много, — ответил Шнур.
— Ладно, довезем вас до Питтсбурга.
Когда мы приехали в Питтсбург, опять лило как из ведра. Мы зашли на станцию, чтобы спрятаться от дождя, но двое мужчин в синей форме, какую носят на железной дороге, велели нам убираться. Мы подняли воротники и выкатились на улицу. Неподалеку была церковь с крестом наверху.
— Пойдем-ка немного обсохнем, — сказал Шнур. — Отсюда, вроде, не должны выгнать.
Внутри было холодно, но снизу, от печки, шло тепло, а наверху кто-то играл на большом органе. Шнур сказал, что это Аве Мария. Потом пришел человек с горящей палочкой и стал быстро зажигать свечи в передней части церкви.
— Алтарник, — сказал брат.
На улице дождь не унимался.
Когда я услышал музыку, дед, я сказал Шнуру «шшш» и спросил:
— Можно мне спеть?
— Сперва хотелось бы убедиться, что ты знаешь мелодию, — ответил Шнур.
— Я тихонько, — сказал я.
— К нам идет большой человек в черном, — сказал брат.
В это время я уже пел себе под нос.
— Какой прекрасный голос. Как тебя зовут? — спросил большой человек в черном.
— Пикториал Ревью Джексон из Северной Каролины.
— А с тобой кто?
— Мой брат Джон Джексон.
— Ты сумеешь вытирать пыль со скамеек? — спросил священник.
— Я работал на кондитерской фабрике, — сказал Шнур. — Со скамейками уж точно справлюсь.
