Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные

— Расскажите, и я поверю. Всегда верю тому, что обо мне говорят. А вы?

— Всенепременно! — дружно откликнулись оба юноши.

— Тогда рассказывайте.

— Право, не знаю, стоит ли?.. — поддразнил девушку Энтони, не в силах сдержать улыбку. Ее интерес был совершенно очевидным, а поглощенность собственной персоной выглядела почти смешной.

— Он имеет в виду твое прозвище, — вмешался кузен Глории.

— Какое прозвище? — поинтересовался Энтони с вежливым недоумением.

— Глория-Странница! — В голосе девушки звучал смех, такой же неуловимый, как переменчивые тени от пламени камина и лампы, играющие на ее волосах. — О Господи!

Энтони был по-прежнему озадачен:

— И что это означает?

— Означает меня. Именно эта кличка прилипла ко мне с легкой руки каких-то глупых мальчишек.

— Неужели не понимаешь, Энтони, — пустился в объяснения Дик, — что имеешь дело со всенародно известной путешественницей и все такое прочее? Ведь ты это о ней слышал? Глорию называют так много лет, с той поры, как ей исполнилось семнадцать.

Глаза Энтони сделались насмешливо-печальными.

— Что за Мафусаила в женском обличье ты ко мне привел, Кэрамел?

Даже если замечание обидело девушку, она пропустила слова Энтони мимо ушей, возвращаясь к главной теме:

— Так что вы обо мне слышали?

— Кое-что о вашей внешности.

— Вот как? — разочарованно бросила Глория. — И только-то?

— О вашем загаре.

— Моем загаре? — Она была явно озадачена. Рука скользнула к шее и на мгновение замерла, будто изучая пальцами оттенки упомянутого загара.

— Помните Мори Ноубла? Вы с ним встретились около месяца назад и произвели неизгладимое впечатление.

Глория на секунду задумалась:

— Помню. Но он так мне и не позвонил.

— Уверен, бедняга просто не отважился.

За окном стояла непроглядная тьма, и Энтони удивился, что его жилище когда-то представлялось серым и унылым. Такими теплыми и полными дружелюбия выглядели книги и картины на стенах, и старина Баундс подавал чай, почтительно держась в тени, а трое приятных людей оживленно обменивались шутками у весело горящего камина.

В четверг днем Глория и Энтони пили чай в бифштексном зале ресторана «Плаза». Отороченный мехом костюм Глории был серого цвета. «В серой одежде нужно непременно сильно краситься», — пояснила она. Голову девушки украшала маленькая щегольская шляпка без полей, позволяя золотистым локонам весело струиться во всем их великолепии. При верхнем освещении лицо Глории выглядело гораздо нежнее, и вся она казалась Энтони такой юной — на вид не дашь и восемнадцати лет. Ее бедра, затянутые в узкий облегающий футляр с перехватом у щиколоток, который в ту пору назывался юбкой, смотрелись изумительно округлыми и изящными. Руки Глории, не «артистичные» и не короткопалые, были просто маленькими, как и положено у ребенка.

Когда они вошли в зал, оркестр заиграл первые заунывные аккорды матчиша, мелодия которого, наполненная звоном кастаньет и томными переливами скрипок, как нельзя лучше подходила для зимнего ресторана, заполненного радостно-оживленной по случаю приближающихся каникул толпой студентов. Внимательно осмотрев свободные места, Глория, к немалому раздражению Энтони, торжественно повела его кружным путем к столику на двоих, расположенному в дальнем конце зала. Здесь ее снова охватили сомнения: где лучше сесть, справа или слева? По прекрасным глазам и губам девушки было видно, как серьезно она относится к вопросу выбора. И Энтони в который раз удивился наивной непосредственности каждого ее жеста. Ко всему в жизни она относилась так, будто выбирала себе подарки, разложенные во всем неистощимом многообразии на бескрайнем прилавке.

Некоторое время Глория рассеянно следила за танцующими и делала негромкие замечания, когда пара приближалась к их столику.

— Вот миленькая девушка в синем платье…

И Энтони послушно поворачивал голову в указанном направлении.

— Да нет же! Прямо у вас за спиной! Вон там!

— Действительно, — беспомощно соглашался Энтони.

— Но вы же ее не видели.

— Я предпочитаю смотреть на вас.

— Знаю. Но она правда прелестна, если не брать в расчет толстые лодыжки.

— Неужели? То есть вы правы, — с безразличным видом обронил Энтони.

К их столику приблизилась очередная пара, и девушка помахала рукой:

— Эй, Глория, привет!

— Привет, — откликнулась Глория.

— Кто это? — поинтересовался Энтони.

— Понятия не имею. Так, где-то встречались. — Ее внимание уже переключилось на кого-то другого. — Привет, Мюриэл! Это Мюриэл Кейн, — пояснила она Энтони. — По-моему, симпатичная, хотя и не очень.

Энтони хмыкнул, по достоинству оценив замечание Глории.

— Симпатичная, хотя и не очень, — повторил он.

Глория улыбнулась, тут же проникаясь интересом.

— И что здесь забавного? — В ее тоне сквозило трогательное желание немедленно узнать причину.

— Просто забавно, вот и все.

— Хотите потанцевать?

— А вы?

— Можно. Но лучше посидим, — решила Глория.

— И побеседуем о вас. Вы ведь любите о себе говорить, верно?

— Да, — рассмеялась уличенная в тщеславии Глория.

— Думаю, у вас классическая биография.

— Дик считает, что у меня ее вообще нет.

— Дик! Да что ему о вас известно?

— Ничего. Но он говорит, что биография каждой женщины начинается с первого серьезного поцелуя и заканчивается, когда ей кладут на руки последнего родившегося ребенка.

— Он цитирует свою книгу.

— Дик утверждает, что у нелюбимых женщин нет биографии, а есть только прошлое.

— Ну, на роль нелюбимой женщины вы наверняка не претендуете! — снова рассмеялся Энтони.

— Полагаю, вы правы.

— Тогда почему же у вас нет биографии? Разве в вашей жизни еще не случилось серьезного поцелуя? — Едва слова сорвались с губ, Энтони сделал судорожный вдох, будто хотел заглотнуть их обратно. Она же совсем ребенок!

— Не понимаю, что вы подразумеваете под словом «серьезный», — с неодобрением в голосе отозвалась Глория.

— Хотелось бы знать, сколько вам лет.

— Двадцать два, — серьезно ответила она, глядя Энтони в глаза. — А вы думали сколько?

— Лет восемнадцать.

— Значит, пусть такой и останусь. Не хочу, чтобы мне было двадцать два. Больше всего на свете ненавижу свой возраст.

— Двадцать два года?

— Нет, не хочу стареть и все такое. Выходить замуж.

— Неужели вам вообще не хочется замуж?

— Не хочу взваливать на себя ответственность и возиться с кучей детей.

Глория не сомневалась, что в ее устах любые слова звучат приятно. Энтони, затаив дыхание, ждал следующей реплики в надежде, что она станет продолжением начатой темы. Глория мило улыбалась, не выражая особого восторга, и после недолгого молчания в пространство была брошена фраза:

— Вот бы пожевать желатиновых пастилок.

— Вы их непременно получите! — Энтони жестом подозвал официанта и отправил его к прилавку с сигаретами.

— Вы не возражаете? Обожаю желатиновые пастилки. Все надо мной подшучивают, потому что я их все время жую, когда папы нет поблизости.

— Нисколько. А кто все эти ребята? Вы с ними знакомы? — неожиданно спросил Энтони.

— Нет, что вы. Они все… ну, словом, собрались отовсюду. А вы разве сюда не заглядываете?

— Очень редко. Я не любитель «симпатичных девушек».

Ответ Энтони тут же вызвал живейший интерес. Глория с решительным видом повернулась спиной к танцующим, устроилась поудобнее на стуле и требовательным тоном спросила:

— Чем же вы занимаетесь?

Благодаря выпитому коктейлю вопрос показался Энтони очень уместным. У него возникло желание поговорить, более того, захотелось произвести впечатление на эту девушку, чье внимание то и дело переключалось с одного предмета на другой. Она останавливалась пощипать травку в самых непредсказуемых местах, торопливо пробегая пастбища, ненавязчиво притягивающие к себе взор. Ему хотелось порисоваться, неожиданно предстать перед ней в новом героическом облике, стряхнуть небрежное безразличие, с которым она относилась ко всему вокруг за исключением собственной персоны.

— Я ничего не делаю, — начал Энтони и тут же понял, что его слова лишены добродушного изящества, которое хотелось в них вложить. — Ничем не занимаюсь, так как не могу ничего сделать, что бы сделать стоило.

— Ну и что?

Энтони не удивил ее и даже не заинтересовал, но Глория его определенно поняла, если он и правда сказал нечто достойное понимания.

— Разве вы не относитесь с одобрением к ленивым мужчинам?

Глория кивнула: