Но, вступая на эту стезю, знайте, что вы принимаете постриг и вам всю жизнь придется работать больше, чем человеку любой другой профессии. Когда видишь готовую, целостную и стройную книгу, то кажется, что перед тобой -творение природы. «Госпожа Бовари», «Адольф», «Отец Горио» естественны, как дуб или яблоня. Меж тем они — плоды огромного, невероятного труда. Взгляните на черновые рукописи великого произведения. Сколько перечеркиваний! Сколько вставок! Сколько исправлений в тексте и на полях! Какая странная бахрома листочков, подклеенных к гранкам? Конечно, случается, что в порыве вдохновения автор за ночь «выдает на-гора» целых тридцать страниц. Но какими бы вдохновенными ни были эти пламенные строки, они должны обрести окончательную форму, гладкость. Бывают и счастливые часы, но сколько тяжких дней, когда писатель никак не может выбрать сюжет для нового произведения! Сколько отвергнутых начал! Сколько разочарований в тех случаях, когда автор думал, что растит розу, а вырастил репейник.
Входящие сюда, оставьте не всякую надежду, но всякую лень и всякое тщеславие. Вам придется смотреть на свое творение со стороны, судить его и в случае необходимости осудить. Кроме того, умейте разглядеть его красоты, если они в нем действительно есть. Научиться верно оценивать свои произведения можно, только читая классиков. Вскормленный Чеховым и Кэтрин Мэнсфилд*, вы будете со смирением, порой с надеждой равнять свою прозу по их новеллам. Воспитанный на Бальзаке, Стендале, Прусте, вы будете строги к своим романам. Восхищаясь интеллектуальными фантазиями Свифта и Кафки, вы будете беспристрастно оценивать свои вымыслы. И остерегайтесь принять за новое то, что существует с незапамятных времен. Пример — кому принадлежат слова: «Вы действительно не знаете, за что оказались в этой тюрьме, именуемой жизнью, и за что страдаете, но вы знаете, что процесс...»? Думаете, это Кафка? Ничего подобного, мой дорогой: Виньи! Вот вам урок осторожности. Не советую вам копировать стиль мастеров (хотя Пруст многому научился, пародируя их[27]); если вы обладаете писательским даром, вам и самому не захочется подражать. Вы бессознательно позаимствуете у Толстого манеру представлять героев, у Бальзака — любовь к пространным вступлениям, у Стендаля — пылкую дерзость, но все остальное возьмете у самого себя и сами изготовите свой мед.
Будьте неподкупным судьей своей работы, но бойтесь презирать ее. Раз вы воспитаны на классиках, ваше собственное суждение приобретает большую ценность. Если, закончив произведение и перечитав его, вы найдете его прекрасным, верьте в это, кто бы что ни говорил. К счастью, среди критиков есть люди серьезные, беспристрастные, великодушные, образованные; вы будете прислушиваться к их мнению и считаться с их замечаниями. Но кроме них на вашем пути встретятся — увы! — критики злобные и скупые на похвалы. «Посредственность остается посредственностью и в своем неумении восхищаться». Признаюсь, теплые отзывы могучих умов — Алена, Валери, Робера Кемпа, Эдмона Жалу*, Вирджинии Вулф, Эдмунда Госсе, Десмонда Маккарти (я называю только умерших) — оказали мне в юности большую поддержку. Если вам случается говорить о чужих произведениях, умейте похвалить то, что того заслуживает. Перечитайте чудесную статью Бальзака о «Пармской обители»*. Гений, открывающий другого гения, — эта картина согревает душу, особенно когда вспоминаешь, что в ту пору ни тот, ни другой еще не были в полной мере оценены критикой.
Предположим, что призвание к писательскому труду и умение выражать свои мысли у вас есть. Это прекрасно, но какой род литературы вы изберете? Самые великие умы не сразу нашли себя. Бальзак считал себя драматургом, философом, памфлетистом. Свои первые романы он назвал «настоящим литературным свинством», только успех убедил его в том, что он романист. Будущий великий поэт узнает себя раньше. Байрон, Гюго еще подростками писали прекрасные стихи и знали это. Если человека тянет излить свои ощущения в стихах, если у него есть чувство ритма, это проявится еще до двадцати лет. Осознание себя романистом приходит позднее. Чтобы описать мир, нужен жизненный опыт. Желаю вам жить полной жизнью и избрать в юности профессию, которая столкнет вас с самыми разными людьми. Будущему романисту не помешает сначала заняться другим делом. Он накопит воспоминания. Диккенс был журналистом, Бальзак печатником. Оба прошли через нужду, кредиторов, долговую тюрьму (Диккенс — навещая отца)[28]. Эти несчастья принесли им счастье.
Призвание драматурга, судя по всему, проявляется так же рано, как призвание поэта, но расцветает лишь в благоприятных условиях. Романист, историк творят в своем кабинете или в тиши архива. Драматургу нужны сцена, актеры, зрители. Если ему посчастливится вовремя найти их, он получит возможность попробовать свои силы. Все великие драматурги — дети театра. Мольер был актером и писал для своей труппы;
Шекспир играл сам и строчил шедевры для своих товарищей. Корнель, Расин, Мариво были влюблены в актрис. Драматург — свой человек в мире подмостков и кулис; он знает актерское ремесло и основы режиссуры. Дюма-отец, да и Дюма-сын тоже, разыгрывали комедию в своих романах и даже в своей собственной жизни. Ответы их были репликами, концы глав — концами актов. Гёте открыл свое призвание на представлении театра марионеток; Ануй осознал себя драматургом за кулисами казино. Случается также, что романист становится на склоне лет драматургом под влиянием мудрого режиссера. Так Жироду привела в театр встреча с Жуве[29].
Кем бы вы ни стали — романистом или эссеистом, драматургом или писателем, — будьте терпеливы. Слава — особа капризная и гордая, с ней шутки плохи. Бывает так, что первая же книга приносит шумный успех; бывает и так, что признание приходит не сразу. Но маловероятно, чтобы в наше время гений прошел по земле незамеченным. Столько издателей, столько читателей, столько продюсеров ищут авторов, что полное фиаско талантливого человека стало бы своего рода античудом. Вас оценят по достоинству и, если вы того заслуживаете, будут печатать и ставить. Останется только пройти узкий проход, отделяющий известность от славы. Литературные премии приносят (порой) известность, но это еще не слава. Вовсе нет. Славу приносят либо произведение, получившее всеобщее признание («Прародительница»[30], «Поцелуй, дарованный прокаженному»[30]), либо книга, пьеса, отвечающая настроениям эпохи («Вертер», «Грязные руки»), либо монументальное создание («Люди доброй воли»), либо необычная судьба автора. «Большой Мольн» прославил Ален-Фурнье: читающая публика была потрясена романтическим поклонением героя книги едва знакомой женщине и безвременной гибелью автора. Порой (но это не лучший путь к славе) внимание публики привлекают не литературные достоинства произведения, сами по себе весьма незначительные, а необычный образ жизни автора, его политическая позиция или вызывающая манера поведения. На первый взгляд кажется, что тайны и мистификации способствуют популярности. Однако искусственный успех недолговечен. Рано или поздно справедливость восторжествует. Одно поколение может ошибиться, десять поколений не ошибаются.
Будет ли у вас свой стиль? Это зависит от вас. Стиль — победа личности над природой. Ренуар, Ван Гог и Сера напишут один и тот же пейзаж в трех разных стилях. Без личности нет стиля. Почти всякий человек — личность; трудность в том, чтобы сохранить свою индивидуальность, не став ни банальным, ни легковесным. Чем детальнее и точнее описания, тем больше у автора шансов обрести свой стиль. У философов обычно нет стиля, но философы, которые, как Декарт, Бергсон или Ален, оперируют конкретными примерами и говорят обычным языком, обретают собственный стиль. Порой писатель, сам того не замечая, проходит мимо своего стиля. Пруст в начале своего творчества («Утехи и дни»)[31] искал и не находил себя. Он открыл свой стиль, переводя Рескина, в трудах английского мыслителя мир купался в свете, которого Пруст всегда жаждал. После чего он стал писать не как Рескин, но как настоящий Пруст. Ищите, и вы обрящете себя».
«Ищите, и вы себя обрящете». Да! Вы должны найти себя не только в литературном, но и в человеческом плане, а это не так легко. Я когда-то был близко знаком с великим Пиранделло, в чьих пьесах всегда идет речь о многоликости человека. Я со школьной скамьи, говорил он мне, был одержим мыслью, что неверно описывать человека как цельную личность. В общении с одними людьми мы играем одну роль, в общении с другими — другую. Недаром мы порой страдаем, оказываясь в обществе двух друзей; только с каждым из них по отдельности мы чувствуем себя в своей тарелке. Много семейных драм объясняется тем, что супруги больше не могут играть роль, которая поначалу была взята на себя добровольно. Рядясь в одежды добродетельного семьянина, мужчина выбрал линию поведения, которую не в состоянии продолжать. Единственный выход — сбежать, то есть начать новую жизнь с другой женщиной, для которой он будет играть другую роль, в этот момент более близкую ему... Мысль, что все эти персонажи сливаются в одно-единственное я, — иллюзия!.. Жизнь — это постоянное изменение. Как только движение останавливается, человек старится и умирает.
