— Постараюсь, сэр!
Я взглянул на часы. Одиннадцать часов. Нельзя было терять ни минуты.
Стремительное движение кеба, сознание, что каждая минута приближает меня к графу, что наконец я могу беспрепятственно отважиться на это рискованное предприятие, — все вместе привело меня в такое возбуждение, что я все время просил кучера ехать быстрее. Когда мы выехали на шоссе, я в нетерпении высунулся из окна кеба, чтобы посмотреть, скоро ли мы прибудем на место. Где-то в отдалении часы гулко пробили четверть двенадцатого, когда мы завернули на Форест-Род. Я остановил кеб, немного не доезжая до загородной резиденции графа, быстро расплатился с кебменом и поспешно направился к дому.
На пути к калитке я увидел какого-то человека, он шел мне навстречу. Мы встретились под газовым фонарем и посмотрели друг на друга. Я сразу же узнал светловолосого иностранца со шрамом на щеке; он, по-видимому, тоже узнал меня. Он ничего не сказал мне и, вместо того чтобы остановиться перед домом, как сделал это я, медленно пошел дальше. Случайно ли оказался он на Форест-Род или выследил графа до самого дома?
Мне было некогда думать об этом. Подождав, пока незнакомец не скроется из виду, я позвонил. Было двадцать минут двенадцатого. Граф мог отказаться принять меня под предлогом, что уже лег спать.
Для того чтобы это препятствие не встало на моем пути, я решил послать ему мою визитную карточку, не задавая вопроса, может ли он принять меня. В то же время необходимо было дать ему понять, что у меня есть серьезная причина для неотлагательного визита даже в такой поздний час. Я достал свою визитную карточку и написал «по важному делу». В это время горничная открыла калитку и подозрительно спросила, что мне угодно.
— Пожалуйста, передайте это вашему господину, — ответил я, подавая ей свою визитную карточку.
По нерешительности, с которой она ее взяла, я понял, что, если бы я спросил, дома ли граф, ей было заранее приказано ответить, что его нет. В крайнем замешательстве поглядев на меня, она пошла к дому, закрыла за собой входную дверь и оставила меня ждать в палисаднике.
Через минуту она снова появилась:
— Граф передает привет и спрашивает, не будете ли вы любезны сказать, по какому делу вы хотите его видеть.
— Передайте ему мой привет, — отвечал я, — и доложите, что о своем деле я скажу только ему самому.
Она ушла, затем снова вернулась и попросила меня войти.
Я последовал за нею. Через минуту я был в доме графа Фоско.
VII
В холле не было лампы, но при тусклом свете свечи, которую держала в руках горничная, я увидел, как из другой комнаты в переднюю тихо вошла пожилая дама.
Она бросила на меня быстрый змеиный взгляд и, не ответив на мой поклон, стала медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником Мэриан подсказало мне что пожилая дама была мадам Фоско.
Служанка ввела меня в комнату, из которой только что вышла графиня. Я очутился лицом к лицу с графом.
Он был все еще в вечернем костюме, кроме фрака, который он небрежно сбросил на кресло. Рукава его белоснежной рубашки были слегка отвернуты у кисти. Подле него по одну сторону стоял чемодан, по другую — открытый сундук. Повсюду были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе стояла клетка с белыми мышами, хорошо знакомая мне по описаниям. Канарейки и какаду, по всей вероятности, были где-то в другой комнате. Когда я вошел, граф сидел у сундука и укладывал вещи. Он встал, чтобы принять меня, держа в руках какие-то бумаги. Лицо его хранило следы потрясения, пережитого им в театре. Толстые щеки обвисли, холодные серые глаза неустанно наблюдали за мной, его голос, взгляд, манеры — все говорило о недоверчивости и недоумении по поводу моего визита. Он сделал шаг ко мне и с холодной любезностью попросил меня сесть.
— Вы пришли по делу, сэр? — спросил он. — Я совершенно теряюсь в догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?
Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило меня, что он не заметил меня в опере. Он увидел Песку — и с той минуты он уже не замечал никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает, с какой целью я пришел к нему.
— Я очень рад, что застал вас дома, — сказал я. — Вы, кажется, собираетесь уезжать?
— Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?
— До некоторой степени.
— До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?
— Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.
Он мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к себе в карман.
— Мы с вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт, — сказал он. — Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я не из тех, с кем можно шутить?
— Конечно, — отвечал я, — и я здесь не для того, чтобы шутить с вами. Дело идет о жизни и смерти — вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы заперли, открыта сейчас — все равно никакие ваши слова или поступки не заставят меня уйти отсюда.
Я прошел в глубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он придвинул стул к двери и уселся на него. Левую руку он положил на стол около клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие зверьки проснулись и, глядя на него во все глаза, заметались по клетке, высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.
— Дело идет о жизни и смерти, — повторил он вполголоса. — Эти слова имеют, возможно, еще более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите сказать?
— То, что сказал.
Лоб его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В столе был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа, но он не повернул его.
— Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? — продолжал он. — Укажите эту причину, пожалуйста. — С этими словами он повернул ключ и открыл ящик.
— Я сделаю больше, — отвечал я, — я покажу вам причину, если хотите.
— Каким образом?
— Вы сняли фрак, — сказал я. — Засучите левый рукав вашей рубашки и вы увидите.
Лицо его мгновенно покрылось свинцовой бледностью, как и тогда в театре. В глазах сверкнула смертельная ненависть. Неумолимо он смотрел прямо в мои глаза. Он молчал. Но рука его медленно выдвинула ящик и бесшумно скользнула в него. Скрежет чего-то тяжелого, что двигалось в ящике, донесся до меня и стих. Настала такая гробовая тишина, что стало слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.
Жизнь моя висела на волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что именно он придвинул к себе в ящике.
— Подождите немного, — сказал я. — Дверь заперта, вы видите — я не двигаюсь, видите — в руках у меня ничего нет. Подождите. Я должен вам что-то сказать.
— Вы сказали достаточно, — отвечал он с внезапным спокойствием, неестественным и зловещим, гораздо более страшным, чем самая яростная вспышка гнева. — Мне самому нужна минута для размышления, если позволите. Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?
— Возможно.
— Я думаю, — сказал он тихо и невозмутимо, — прибавится ли беспорядка в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.
По выражению его лица я понял, что, если в эту минуту я сделаю малейшее движение, он спустит курок.
— Прежде чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку, которую я с собой принес, — сказал я.
По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул головой. Я вынул ответ Пески на мое письмо, подал графу и снова стал у камина.
Он прочитал ее вслух:
— «Ваше письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа — я сломаю печать, когда пробьют часы».
Другому человеку на его месте нужны были бы объяснения — граф не нуждался в них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом, какую предосторожность я принял. Выражение его лица мгновенно изменилось. Он вынул руку из ящика — в ней ничего не было.
— Я не запру ящика, мистер Хартрайт, — сказал он. — Я еще не сказал, что ваши мозги не разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по отношению к врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее, чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.
— Да. Я намерен это получить.
— На условиях?
— Без всяких условий!
Его рука снова скользнула в ящик.
— Ба! Мы топчемся на месте, и ваши умные мозги снова подвергаются опасности, — сказал он. — Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С моей точки зрения, я меньше рискую, застрелив вас на месте, чем если вы уйдете из этого дома, не согласившись на условия, продиктованные и одобренные мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом — вы стоите лицом к лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней, мистер Хартрайт, были камнями преткновения на моем пути, я прошел бы по этим камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с помощью моего непреклонного спокойствия. Если вы дорожите собственной жизнью — относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне на три вопроса. Выслушайте их — они имеют существенное значение для нашего дальнейшего разговора. Отвечайте на них — это имеет существенное значение для меня. — Он поднял палец. — Первый вопрос, — сказал он. — Вы пришли сюда благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, — где вы их взяли?
