— Ах, зачем же ты так напугал меня… — пожалась она, скрещивая на груди руки, и тотчас же Пугль накинул на плечи ей что-то теплое, старенькое, домашнее, почти до пят. — Как ты прошел сюда?
— У кого спрашиваешь, сестра! — профессионально взмолился брат, и тут ему показалось, будто Таня несколько тяготится его визитом, потому что еще не отошла от только что заново пережитого. — Разве ты сама не звала меня заходить к тебе?
— Но я не на репетицию тебя звала… — сказала Таня и замолчала, сбившись с мысли. — Значит, ты все время сидел здесь?
— Вон там у прохода… а что?
Тень озабоченности еще держалась у Тани в лице, напрасно она пыталась согнать ее улыбкой. Как ей хотелось забыть что-то из действительности, но опять тревожный человек этот приходил к ней вестником царившего в мире неспокоя, порабощающих угрызений совести и каких-то неминуемых в дальнейшем бед. И хотя она общалась с Векшиным не так часто, хотя он был всего лишь вор, которого и прогнать можно, на худой конец, она так успела утомиться от брата, что, казалось, остатка жизни не хватило бы на отдых.
— Кажется, ты не очень рада видеть меня, Танюшка?
— Понимаешь… не очень люблю, когда меня смотрят на репетиции.
— Но я же не один сидел тут, — сказал Векшин, имея в виду всех присутствовавших на манеже. — Нас там много было, безбилетных.
— Они другое дело, — непонятно объяснила сестра. — Они смотрят, но не видят… Прости, у меня сегодня трудный вечер. Ты по делу ко мне?
— Проезжал мимо и вот зашел сказать, что ужасно мне не хотелось бы терять тебя, сестра. То есть, я совсем в другом смысле хочу… из сердца тебя не упускать! — запутался он, испугавшись такого двойственного смысла своего признанья да еще под руку, перед самым ее выступленьем. — Видно, неосторожным отзывом о твоем женихе я оскорбил тебя в прошлый раз… хотя, верь мне, только добра тебе желал я!
— Что же, ты изменил свое мнение о моем Николке?
— Не скажу, — вздохнул Векшин. — С одной стороны, золотишко копит, ценными камешками интересуется, безбандерольные товары обожает… сама поди примечала? А с другой — не в таком я чине теперь, чтоб зачислять в подлецы всех, кто смеет думать или поступать иначе, чем я сам. Ведь Дмитрий-то Векшин всегда на редкость правильно думал, а вот получилось крайне наоборот… Без спорыньи урожая не бывает, диалектика! А может, еще Николка твой под старость приют откроет для всемирных малюток или, скажем, благотворительную харчевню с горячительными напитками… глядишь, и я попользуюсь в свой черный день! Бывают и у них порою просветления…
Таня слушала его, рассеянным взором следя сквозь главный проход, как на манеже беззвучно взлетали с подкидных досок и кувыркались бельгийцы, изредка взбодряя себя беглыми гортанными восклицаньями. И только по нетерпеливому постукиванию ее пальцев о случившуюся рядом клетку Векшин понял, до какой степени успел раздражить сестру его привычный тон высокомерия и насмешки: даже несмотря на стоявшие в фойе потемки, видно было, как оскучнело ее лицо.
— Меня, Митя, не мнение твое о Николке огорчило… я даже открыла для себя недавно, какой он действительно страшный и ненужный мне человек. И ты имеешь право любое мнение о нем иметь, как и я о тебе лли о нем… не в этом дело! Меня обидела в тот раз, извини, беспардонная хлесткость твоя, с какой ты нам, живым людям, назначаешь судьбы — на глазок и даже заочно… ставишь диагноз, не потрудившись выслушать пациента. Я понимаю, что у тебя времени на все не хватает, но ведь я-то всего один раз живу, пойми это. Судя по Саньке твоему, ты себе собеседников подбираешь по степени согласия да молчаливости, но кто-нибудь однажды выскажет тебе всю правду! И, даже в грязи лежа сейчас, ты берешься наставленье мне читать, а я… может, я умру сегодня вечером, Митя! — Слово сорвалось нечаянно, обоим стало не по себе от неловкости. — Не сердись на меня, я никогда не была искусна во лжи, а следовательно, и в жизни… Так какое же все-таки у тебя дело ко мне?
Векшин взял сестру за руку и держал, пока не перестала вырываться.
— Дело пустяковое и как раз чужое. Записку вчера от Николки твоего получил… с просьбой повидаться по срочному делу.
— Зачем это ты ему понадобился? — быстро спросила Таня и усмехнулась чему-то недоброму, потаенному, в уме.
— Может, соскучился по мне… — пожал плечами Векшин. — Ты, верно, увидишь его до представления? Тогда передай ему…
Она быстро перебила брата, лишь бы не знать ничего:
— Надеюсь, ты и сам его увидишь! Я помогу, если у тебя билета нет.
— Прости, не приду, сестра… и не потому только, что не люблю твой номер! Вообще последнее время избегаю показываться на чужой публике.
— Только что звонил Фирсов от имени твоей Маши Доломановой… я могла бы вас, всех троих, устроить в одну ложу!
Он поколебался.
— Нет, все равно не приду, — поспешно и откровенно отказался Векгдин, — а лучше сама передай своему жениху, что я согласен на его просьбу… Пусть близ семи сегодня, если сможет, забежит к Баташихе.
— Но он вряд ли успеет, — сказала Таня, поражаясь несообразительности брата. — Сам понимаешь, что в такой день, накануне моего отъезда, ему полагалось бы хоть за полчаса до восьми проводить меня в цирк!
— К сожаленью… из-за одного тут неотложного дела никак не смогу в другое время.
Нечаянно разгадав жестокую и нехитрую уловку брата, Таня с досадой поглядела в плечо такого вдруг чужого и далекого, стоявшего сейчас перед нею человека в кожаном пальто. Как знаменательно, что даже в ее нынешних обстоятельствах он, не задумываясь, вышибал из-под нее последнюю ее поддержку!
— Хорошо, я найду способ довести до его сведения… о твоем согласии, Митя! — со вздохом сказала Таня, и теперь им обоим осталось ради приличия лишь перемолвиться о любом пустяке, чтобы смягчить впечатление внезапного разрыва. — Кто же это у вас такая Баташиха?
— Не ревнуй… старушка одна, семейные обеды отпускает на дом.
— И хорошая старуха? — как будто что-то заподозрив, настаивала сестра.
— Симпатичная, — успокоил брат. — Вот и все. Задержал тебя, извини… Кстати, что это за мешочек белый сбоку у тебя висел?
— А, это с магнезией… чтоб руки не скользили.
Наступило обеденное время. Мимо вели крохотного слоненка; он шел, озабоченно поглядывая по сторонам, рожа на нем свисла, как отцовское пальто. До закругления стены брат и сестра проводили его улыбкой, которой оба не заметили… Вдруг Векшин махнул рукой в знак досады, что не следовало забредать сюда не ко времени, и быстро пошел к выходу.
Таня еще долго с выключенным сознаньем глядела на единственное, горевшее в отдалении бра. Ничем не хотелось ей нарушать наступивших вдруг после ухода брата спокойствия и странной легкости, словно ничто больше — ни вещи, ни люди, ни обязанности — не обременяло ее теперь. Лишь повеявший в лицо ветерок чьего-то движенья вернул ее к действительности.
Никакой особой близости у Векшина с Заварихиным быть не могло, кроме мимолетных отношений через Таню; тем легче было догадаться ей о содержании заварихинской просьбы. Расхлестнувшаяся стихия нэпа стремилась любыми средствами набрать спасительную историческую скорость, однако Векшин отнюдь не по соображениям предстоящего родства, даже не из презренья решился ссудить шурина своими грязными деньгами на срочный торговый изворот. В этом случае для их беседы и с избытком хватило бы десяти минут… но от Баташихи до цирка было около часа езды трамваями, и Векшину, очевидно, хотелось наглядно показать сестре заварихинскую натуру, способную даже в такой день изменить невесте ради коммерции. Он не сомневался, что купец клюнет на лакомую наживу, но упустил из виду, что номер сестры приходится на самый конец второго отделенья, вследствие чего Заварихин мог прибыть в цирк почти без опозданья. Впрочем, Векшин и не рассчитывал раньше вечера попасть к Баташихе. Изнеможение двух бессонных ночей накануне валило его с ног, даже на холоде сознание его порой уплывало куда-то по течению, — ему хотелось спать.
Заимствуя у Саньки Бабкина приглянувшуюся ему подробность насчет порожняка Савеловской железной дороги, Векшин намеревался разжалобить бессердечную Машу для одной совершенно прозрачной цели, чего, по искреннему убеждению, с блеском и достиг. На деле же он был обеспечен тогда теплым углом с койкой, которою, правда, благоразумнее было пользоваться, начиная с полуночи. Поэтому он и отправился теперь на квартиру находившегося в командировке Василия Васильевича Панамы Толстого, который не зря хвастался, что и в пекле не хуже устроился бы, когда б нашлась там вдовушка, склонная к солидному приключенью с пожилым обаятельным холостяком. Из его красочных описаний достигнутого блаженства Векшину особо запомнилась раскаленная русская лежанка под домовитым лоскутным одеялом.
