В это самое мгновенье колокола аббатства загудели так громко, что нам невозможно было расслышать друг друга; этот трезвон был устроен, как мы потом узнали, в честь мистера Буллока, известного скотовода из Тоттенхема, который только что приехал в Бат лечиться водами от несварения желудка. Мистер Брамбл даже не успел высказать свое мнение об этой приятной серенаде, потому что начался другой концерт, касавшийся его более близко. Дело в том, что два негра, принадлежавших некоему джентльмену-креолу, проживавшему в том же доме, расположились прямо у окна на лестнице, футах в десяти от нашей столовой, и начали упражняться в игре на охотничьем рожке; были они совсем неопытны и исторгали такие звуки, которых не могли бы выдержать и ослиные уши.
Можете себе представить, какое влияние произвело это на нервы раздражительного дядюшки; на желчном лице его отразилось крайнее изумление, и он немедленно послал слугу прекратить эти ужасные звуки и предложить музыкантам перейти куда-нибудь в другое место, ибо они не имеют права там стоять и нарушать покой жильцов всего дома. Эти черные музыканты даже не подумали внять призыву и удалиться, но встретили посланца весьма грубо, заявив, что он может обратиться к их господину, полковнику Ригворму, который ответит ему надлежащим образом, а вдобавок задаст хорошую взбучку. Вслед за этим они снова принялись за свое занятие и даже еще усилили шум, который перемежался с хохотом, так как они решили, что смогут безнаказанно досаждать тем, кто был выше их по положению.
Наш сквайр пришел в раж от этого нового оскорбления и тотчас послал слугу к полковнику Ригворму передать ему привет и просить его о том, чтобы он приказал своим неграм замолчать, так как производимый ими шум решительно невыносим.
В ответ на это полковник Ригворм заявил, что на его рожках можно играть и на общей лестнице, что его люди играют там для его развлечения, а те, кому это не нравится, могут поискать себе другое помещение. Как только мистер Брамбл услышал такой ответ, глаза его засверкали, он побледнел и заскрежетал зубами. После короткого раздумья он, не говоря ни слова, надел туфли, по-видимому не испытывая никакой подагрической боли в ногах. Засим, схватив трость, он открыл дверь и проследовал к тому месту, где расположились чернокожие трубачи. Там, без дальних околичностей, он принялся их обрабатывать и проделал это с такой силой и ловкостью, что в мгновение ока расшиб им не только охотничьи рожки, но и головы, так что они взвыли и пустились бежать вниз по лестнице в гостиную своего господина. А сквайр гнался за ними и кричал во весь голос, так, чтобы его услышал полковник:
— Вон отсюда, негодяи! Бегите к своему хозяину и расскажите ему, что я сделал! А если он почитает себя оскорбленным, то ему известно, куда явиться и у кого требовать удовлетворения. И помните: это только вам задаток, если вы осмелитесь еще раз трубить в рога, покуда я тут живу!
С этими словами он вернулся к себе в ожидании вестей от креола, но полковник предпочел благоразумно уклониться от продолжения ссоры. Моя сестра Лидди была перепугана почти до обморока, а когда она пришла в себя, мисс Табита начала читать лекцию о терпении. Тут ее брат многозначительно усмехнулся и прервал ее:
— Дай-то бог, сестрица, чтобы мое терпение, а ваше благоразумие укрепились! Могу себе представить, какая нас еще ждет соната после такой увертюры, в которой дьявол, верховодивший страшными звуками, дал нам такие вариации диссонансов! Носильщики топочут и громыхают тяжелыми ящиками, дворняги рычат, женщины бранятся, скрипки и гобои фальшивят и разрывают уши, наверху прыгает ирландский баронет, в коридоре изрыгают ужасные звуки охотничьи рожки (я уж не говорю о гармоническом грохоте с колокольни аббатства), и все эти звуки следуют один за другим без перерыва, точно части одного и того же концерта, а потому бедный инвалид без труда может вообразить, чего ему еще ждать в этом храме, посвященном отдыху и покою… Ну, вот я и решил завтра же переменить квартиру и попытаюсь сделать это, прежде чем сэр Улик откроет бал вместе с миледи Макманус, а это не предвещает мне ничего хорошего.
Такое заявление пришлось отнюдь не по вкусу мисс Табите, чьи уши были не так чувствительны, как уши ее брата. Она сказала, что весьма глупо покидать столь удобное помещение, в котором только что устроились. Она удивилась, что он такой враг музыки и веселья. Что до нее, то она слышит только шум, который производит он сам. Никак невозможно заниматься домоводством, не произнося ни звука. Он может сколько его душе угодно попрекать ее за ругань, но она ругается для его же пользы; хотя она трудится до кровавого пота, его все равно не ублаготворишь.
Я сильно подозреваю, что наша тетушка, достигшая того возраста, когда уже можно потерять всякую надежду найти мужа, возложила свои упования на сердце сэра Улика Маккалигута, а они оказались бы тщетными в случае нашего внезапного отъезда.
Брат, взглянув на нее искоса, сказал:
— Прошу простить меня, сестрица, но я был бы поистине дикарем, ежели бы не понимал, какое счастье иметь рядом с собой такую кроткую, приветливую, веселую и рассудительную подругу и домоправительницу. Но голова-то у меня слабая, а слух до невозможности острый, и, прежде чем заткнуть себе уши шерстью да хлопчатой бумагой, я попытаюсь найти другое помещение, где было бы больше покоя и поменьше музыки.
И он тут же послал слугу с этим поручением и на другой день нашел небольшой дом на Милшем-стрит, каковой и нанял, уплатив за неделю вперед. Здесь, по крайней мере в самом доме, нам удобно и спокойно, поскольку, конечно, этому не мешает нрав Табби. Что до сквайра, то он жалуется на летучие боли в желудке и в голове, от которых он лечится минеральной водой и купаньем. Однако ему не настолько плохо, чтобы не посещать галереи минеральных вод, залы и кофейни, где он постоянно находит пищу для забавы и насмешек. Если мне удастся поживиться чем-нибудь из запаса его наблюдений либо моих собственных, я не премину сообщить вам все, чтобы вас потешить, хотя опасаюсь, что эти сообщения не вознаградят вас, дорогой Филипс, за труд читать сии скучные, нескладные письма вашего
Дж. Мелфорда.
Бат, 24 апреля
Доктору Льюису
Любезный доктор!
Ежели бы я не знал, что вы по роду своих занятий привыкли изо дня в день выслушивать жалобы, я посовестился бы беспокоить вас своими письмами, которые поистине можно назвать «Стенания Мэтью Брамбла». Однако я осмеливаюсь думать, что у меня есть право излить избыток моей хандры на вас, чьим назначением является лечение порождаемых ею хворостей; позвольте мне также добавить: немалым облегчением для меня с моими невзгодами является то обстоятельство, что у меня есть рассудительный друг, от коего я могу не таить своего брюзжания, тогда как, ежели бы я его скрывал, оно могло бы стать нестерпимо желчным.
Знайте же, меня решительно разочаровал Бат, который столь изменился, что я с трудом мог поверить, будто это то же самое место, которое я не раз посещал лет тридцать назад. Мне кажется, я слышу, как вы говорите: «Так-то оно так, в самом деле он изменился, но изменился к лучшему, и в этом не сомневались бы и вы, если бы сами не изменились к худшему». Пожалуй, это правильно. Неудобства, которых я не замечал в расцвете сил, кажутся несносными раздраженным нервам инвалида, застигнутого врасплох преждевременной старостью и ослабленного длительными страданиями.
Но, думаю я, вы не станете отрицать, что в этом месте, которое самим провидением и природой предназначено исцелять от болезней и волнений, поистине царит разврат и беспутство. Вместо тишины, покоя и удобств, столь необходимых всем страждущим недугами, больными нервами и неустойчивым расположением духа, здесь у нас — шум, гвалт, суета, утомительное, рабское соблюдение церемониала куда более чопорного, строгого и обременительного, чем этикет при дворе какого-нибудь германского электора{5}. Место это следовало бы назвать национальной здравницей, но можно подумать, что пускают сюда только умалишенных. И поистине вы можете меня считать таковым, если я продлю свое пребывание в Бате. Своими размышлениями об этом я поделюсь с вами в другом письме.
Мне не терпелось поглядеть на хваленые постройки, которыми славится верхняя часть города, и на днях я обозрел все новые здания. Площадь, хотя и неправильной формы, расположена прекрасно, она просторна, открыта со всех сторон, и над ней гуляет ветерок; по моему мнению, эта площадь, в особенности ее верхняя часть, самое здоровое и привлекательное место в Бате, но улицы, ведущие к ней, узки, кривы, грязны и опасны. С купальным заведением она сообщается через двор гостиницы, где вас, хворого человека, трепещущего в своем портшезе, несут между двумя рядами лошадей, которые лягаются под скребницами грумов и форейторов, а кроме того, вы рискуете попасть под колеса карет, беспрерывно въезжающих во двор или выезжающих оттуда. Полагаю, когда несколько носильщиков будет изувечено, а несколько человек погибнут от несчастного случая, городское управление возьмется за ум и позаботится о том, чтобы устроить более безопасный и удобный проезд.
