А теперь ему захотелось писать стихи — о любви, о Жульете:
Ты пришла из земель далеких,
виденье Hay Катаринета…[7]
Какая тайна скрывается за этим повышением цен? Сегодня поэт Сержио Моура не может писать свою поэму о любви. Он тоже может думать только о том, о чем думает в эти дни весь город Ильеус, — о какао.
Чтобы лучше разобраться в своих собственных мыслях, Сержио Моура прочел Жоакиму отрывок из статьи, напечатанной в американском справочнике, полученном Ассоциацией из Соединенных Штатов. Он неважно знал английский и переводил с трудом, но Жоаким слушал внимательно и серьезно.
«Дерево какао в естественном состоянии встречается в районе Амазонки. Его выращивают в штатах Баия, Пара, Амазонас и Эспирито Санто. Пара был первым штатом, где начали сажать деревья какао. Первое дерево было посажено в 1677 году, а в 1836 первый саженец какао был привезен в штат Баия, где положил начало будущим огромным плантациям. По производству какао Бразилия занимает второе место в мире после Золотого Берега, причём большая часть производства бразильского какао (98 %) падает на штат Баия. Зона какао в штате Баия представляет собою узкую прибрежную полосу протяжением в 500 километров, местами ширина её доходит до 150 километров. Почти весь урожай какао собирается с площади в 20000 квадратных километров, от Бельмонте на, юге до Сантарема на севере штата. Благодаря очень плодородной почве на юге штата для дерева какао были созданы более благоприятные условия, чем на его родине — в районе Амазонии.
Из Бразилии какао экспортируется через порты Ильеус и Баия в штате Баия, Белем в штате Пара, Витория в штате Эспирито Санто, Итакоатиара и Манаус в штате Амазонас. Какао экспортируется преимущественно в Соединенные Штаты, являющиеся самым большим рынком сбыта бразильского какао. В 19… году Соединенные Штаты закупили 88202 тонны, Германия 19228 тонн, Италия 6541 тонну бразильского какао. Какао экспортировалось также в меньших количествах в Аргентину, Швецию, Голландию, Колумбию, Данию, Норвегию, Уругвай, Бельгию, Францию и другие страны. Потребление какао в Бразилии незначительно, оно потребляется главным образом в холодных странах. Поэтому бразильская продукция в основном экспортируется.
Какао занимает большое место в экспорте Бразилии, самое большое после кофе и хлопка. Рынок США, поглощающий более 40 % мировой продукции какао для производства шоколада, сластей, сухого какао, какаового масла и фармацевтических продуктов, в последние годы отдает предпочтение бразильскому какао».
Затем шли цифровые данные об урожае за последние десять лет — многозначные цифры, свидетельствующие о постоянном росте производства какао. Жоаким поднял руку, указывая на улицу за окном, и посмотрел вдаль, словно хотел охватить взглядом не только эту комнату Коммерческой ассоциации, но весь город Ильеус, весь муниципальный округ, всю зону какао, с её бесконечными рядами деревьев, неподвижно застывших в ожидании дождя, который отягчит их ветви плодами цвета золота.
— Это империализм, товарищ Сержио, это империализм. Он хочет поглотить всё это…
И в безумной фантазии поэта трагический жест Жоакима вызвал страшное виденье: гигантский дракон о ста головах с жадно разинутой пастью пожирал всё и всех — порт Ильеус вместе с грузчиками, шоколадную фабрику вместе с рабочими, фазенды вместе с помещиками и работниками плантаций, маленькие фермы мелких землевладельцев, автобусы вместе с пассажирами, Жульету, птиц и мясистые, чувственные лепестки орхидей.
А голос Жоакима, дополняя его трагический жест, звучал грозно, как пророчество:
— Это империализм. Он поглотит все…
Вечер умирал в мягких сумерках над крышей Коммерческой ассоциации, над пышными садами, над розами, гвоздиками и фиалками. Из подъезда префектуры вышел сеньор префект, толстый и улыбающийся, и сел в правительственную машину, намереваясь ехать куда-то. Вечерний ветер, легкий и нежный, колыхал желто-зеленый национальный флаг Бразилии, укрепленный на высоком шесте, на крыше многоэтажного здания префектуры. А перед глазами поэта Сержио Моура плыл над городом фантастический дракон, вызванный к жизни трагическим жестом Жоакима, огромный ненасытный дракон, пролетевший над вечерним садом и превратившийся в чёрную тучу на вечно голубом небе города какао. И эта туча росла и росла, пока не заволокла всё — величественное здание префектуры, красные розы в саду, роскошные особняки плантаторов, бедные рабочие кварталы на холме, птиц на деревьях. И ползла дальше, в сторону какаовых плантаций, а национальное знамя Бразилии тоже скрылось за тучей. Словно во власти какой-то страшной галлюцинации, поэт ясно видел эту тучу своими зоркими глазами, глазами провидца. Страшный дракон, чёрная туча на ясном синем небе…
Какой-то человек быстро прошел по улице, крикнул другому, показавшемуся у выхода на площадь:
— Кум! Сегодня ночью будет дождь! — голос его весело отозвался в полутьме.
— Хвала богу, мы спасены!
Где-то запела птица, прощаясь с уходящим днём.
В ильеусских сумерках, когда в конторах спешно заканчиваются дела и замыкаются железные двери складов какао, когда колокола церквей наперебой звонят к вечерне, печальный голос Лолы Эспинола пел танго про вино и измены, про муки любви. Пепе слушал, и перед его полузакрытыми глазами снова вставали знакомые картины: предместья Буэнос-Айреса, портовые кабаки, женщины, дрожащие от холода на предрассветных улицах, мужчины с циничной улыбкой на лице. Ночи старых времен снова оживали в словах танго — вечные измены, пьянство, пьянство без конца, чтоб всё забыть, душераздирающие трагедии деклассированных, жалкие в своей нищей печали. Грязная любовь альфонсов и сутенеров, любовь с привкусом денег, заработанных в постели; трагедии, происходящие в залах кабаре, становящихся часто местом траура, несмотря на объявления о том, что здесь всем продается веселье по общедоступным ценам. Голос Лолы звенит протяжно и мягко, словно смоченный дешевым вином, словно омытый печалью:
В эту ночь я напьюсь допьяна,
напьюсь допьяна,
чтоб всё забыть…
Полковник Фредерико Пинто беспокойно задвигался на стуле и улыбнулся ей. Он нарочно выбрал это место: сидя здесь, можно было улыбаться, подмигивать и посылать воздушные поцелуи, не боясь, что кто-нибудь заметит. Он сидел спиной к Пепе и Руи Дантасу, примостившемуся сзади, на софе. Полковнику слова этого танго ничего не говорили, он даже не совсем понимал этот искаженный испанский язык, с какими-то обрывками слов, язык аргентинских борделей. Но эта музыка, тягучая и чувственная, вызывала у него воспоминания о ночах любви, о ласках, которых он не знал и не мог вообразить себе раньше. В его отношениях с женой всегда существовала какая-то скучная стыдливость. Они спали вместе, рожали детей. Это было основное: рожать детей. Но в действительности Фредерико даже не знал, какое тело у его жены, а с годами это тело становилось все более бесформенным, пока не превратилось в отвратительную груду мяса. Он с какой-то гадливостью вспоминал, как она тихонько всхлипывала в постели… Эти всхлипывания такой огромной, непомерно толстой женщины были ему до глубины души противны. Он всё больше начинал избегать её близости и во время своих поездок в город и в поселки всё чаще ходил к проституткам, телосложение которых было более пропорциональным, чем у его жены. Они немного обучили его любовному искусству. Но они делали это так холодно, так профессионально, что шокировали даже такого человека, как полковник Фредерико Пинто. Лола была открытием, с ней он узнал любовь, жизнь, ласку. Для этого маленького, нервного, очень богатого человека, проведшего большую часть жизни среди деревьев какао на плантациях и диких зверей в лесу, Лола была лучшим в мире сокровищем, чем-то невиданно прекрасным, нежданным воплощением всех мечтаний. У Фредерико Пинто были жена, дети и фазенды какао. Его ценили по всей округе, он был одним из хозяев этой земли. Но он с наслаждением бросил бы всё — землю, фазенды, жену и детей, чтобы следовать за Лолой по большим дорогам. Близость с белокурой аргентинкой родила в нём множество новых ощущений, он чувствовал себя юношей, только вступающим в жизнь. Вероятно, многие смеялись над ним, но он даже не думал об этом. Он словно жил не на земле, а в каком-то другом мире, созданном его фантазией. В тонкостях чувственной любви, которым учила его Лола, он не распознал профессиональных ласк опытной проститутки. Он считал её чистой и благородной. Долгие поцелуи её наученных губ, движенья её опытных рук, познавших всю науку прикосновений, — во всём этом он видел только любовь, большую любовь. Он не сумел рассмотреть порока. И в этом танго, которое она пела сейчас, тоже не было, как казалось Фредерико, ничего порочного… только печаль. Мелодический голос пел только о любви, и слова этой песни были обращены к нему. И полковник раскрывал и снова сжимал губы, посылая певице смешные воздушные поцелуи.
