Только оба попа не плакали; один потому, что пережил все эти бедствия и иссушил свои слезы, другой потому, что все время мучительно размышлял, не зная, что бы придумать, как бы отвязаться от этого голодного стада и его грязного вожака, который будоражил души людей.
— Некоторые из нас, — продолжал поп Фотис, смягчая голос, — успели пробраться на кладбище, выкопали кости своих отцов и доныне таскают их с собой; эти кости будут заложены в фундаменты нашего нового села. Вот этот столетний дед таскает кости предков на своих плечах уже три месяца!
Поп Григорис начал нервничать.
— Все это хорошо и свято, отче, — сказал он, — но скажи, что вам от нас нужно?
— Землю, — ответил поп Фотис, — землю, чтобы на ней укорениться! Нам говорили, что у вас есть лишние земли — пустыри, дайте их нам, и мы их обработаем! Мы их засеем, мы вырастим зерно и обмолотим его, будет хлеб, чтобы прокормить наш род. Вот чего хотим мы, отче.
Поп Григорис зарычал, словно овчарка. Как, эти голодные хотят войти в его кошару? Медленно он провел рукой по седой бороде и погрузился в размышления. Мужчины и женщины ждали затаив дыхание. Воцарилась гробовая тишина.
Ага вскочил, рассердившись.
— Почему они замолчали? — спросил он. — Разве я не велел им кричать?
— Спи, спи, ага, — сказал капитан, — драка еще не началась.
— Что с тобой случилось? Почему дрожит твой голос? Ты пьян?
— Эта подлая раки ведь не вода, — она меня и свалила! — пробормотал капитан и вытер слезы.
Манольос не мог сдержаться. Батрак, как только решился он выступить на глазах всего села?
— Дорогой отец Григорис, — закричал он, — прислушайся к голосу этих людей! Христос голодает и просит подаяния!
Поп Григорис обернулся, разгневанный.
— Замолчи!
Тишина казалась гнетущей. Костандис и Яннакос стали около Манольоса, будто хотели защитить его. Подошел к нему и взволнованный Михелис.
— Пойди разбуди своего отца, — сказал ему Манольос. — Иди! У него доброе сердце, он пожалеет их. Ведь тебе их тоже жалко, хозяин?
— Мне их жалко… жалко… но я боюсь будить его…
— Бога нужно бояться, Михелис, бога, — сказал Манольос, — а не людей!
Михелис покраснел. Как смеет так говорить его батрак? Кому он приказывает? Михелис нахмурился, но ничего не сказал. Даже с места не сдвинулся, чтобы пойти разбудить своего отца.
Поп Григорис все еще молчал и думал, что сказать, как ему прогнать из своей кошары этих голодных волков. Он чувствовал, что вся его паства взбунтуется, уйдет от него… Что же делать? Позвать агу? Но что скажут односельчане, если он призовет турка решать судьбу тех, кто подвергся разорению и покинул родные места именно потому, что воевал против турок. Позвать старост? Но он доверял только старику Ладасу. Архонт по натуре был человек чувствительный и слезливый, он наверняка сказал бы да. Другой, паршивый капитан, тоже, безусловно, сказал бы да, ибо что он терял? А учитель, пустоголовый очкастый болтун, одержимый высокими идеями, вообще никогда не знал, как разделить сено между двумя ослами…
— Медлит бог, медлит озарить тебя, отче мой, — сказал поп Фотис, у которого истощилось терпенье.
— Медлит, — ответил рассерженный поп Григорис, — ибо он доверил мне души и я перед ними в ответе.
— Все души на земле вверены каждому из нас двоих, — возразил священник, — но не разделяй, отче, души на моих и твоих.
Будь они только вдвоем, поп Григорис набросился бы на него, схватил бы его за горло, задушил бы, но что он может сделать теперь? Пришлось сдержаться. Но молчать он уже не мог, ибо все смотрели на него и ждали его решения. Он пошевелил губами.
— Слушай, отче… — начал он.
— Слушаю, — ответил поп Фотис и сжал в руках тяжелое евангелие, словно собираясь швырнуть его в попа Григориса.
Поп Григорис толком еще не знал, что он скажет. Ничего он еще не придумал. Но как раз в эту минуту и совершилось чудо, которого он так ждал, в котором так нуждался. Послышался крик, и дочь одного из старост, Деспиньо, упала мертвой на землю. Люди бросились к ней, но тут же в ужасе попятились назад: она позеленела, у нее опухли ноги, вздулся живот, посинели губы.
Поп Григорис вознес руки к небу.
— Дети мои, — закричал он, едва сдерживая свою радость, — в эту грозную минуту бог дал нам ответ. Наклонитесь, посмотрите на эту женщину, посмотрите хорошенько на ее вздутый живот, на опухшие ноги, на позеленевшее лицо, — это же холера!
Люди отшатнулись в ужасе.
— Холера! — снова закричал поп Григорис. — Эти пришельцы несут в наше село страшную смерть, — мы погибли! Будьте суровы, подумайте о своих детях, о женах, о селе! Не я решаю, бог уже решил за нас! Отче, ты хотел ответа — вот он!
Так он сказал и простер руку к мертвой, лежавшей посреди площади.
Поп Фотис прижал к своей груди евангелие, руки его дрожали. Он шагнул к попу Григорису, хотел что-то сказать, но не смог — у него перехватило дыхание.
Капитан на балконе встал, пошатываясь, и снова сунул полотенце в ведро; кровь опять бросилась ему в голову, он весь горел. Обвязав мокрым полотенцем голову, он присел, и ему стало легче. Вода текла по его увядшим щекам, по голому подбородку, по безволосой, изъеденной морской солью груди.
— Ну и подлец этот козлобородый! Все свалил на несчастного попа-пришельца! Холера, говорит… Тьфу тебе, богохульник! Не пройдет тебе этот номер, нет! Я спущусь по лестнице и крикну: «Обманщик! Обманщик!» Я тоже староста, тоже управляю селом. Мое слово тоже что-нибудь да значит. Сейчас я ему скажу.
Пробормотав это, он, пошатываясь и спотыкаясь, направился к двери. Одним ударом открыл ее. Остановился на минуту на верхней площадке. Какая-то дьявольская сила поднимала и опускала дом, страшная буря качала зажженный фонарик; висевшие на стенах ружья, ятаганы, красные фески и сеиз, который спал, свернувшись калачиком на пороге, — все это вертелось вместе с домом. Он схватился за перила лестницы, вытянул ногу, ему показалось, что на ней появились крылья. Ступеньки опускались и поднимались, словно волны… Он сделал шаг вперед и вдруг покатился по лестнице головою вниз, так что загудел весь дом.
Вскочил проснувшийся ага.
— Эй, капитан, — завизжал он, — кто там провалился?
Было темно, он протянул руки, пощупал — на балконе никого. Он попытался подняться, но снова свалился на подушку рядом с Юсуфчиком, который спал с мастикой во рту. Ага протянул руку, пощупал горячее, благоухающее тело и улыбнулся.
— Юсуфчик мой, — сказал он нежно, — Юсуфчик мой, ты спишь?
Он прислонил голову к нежной груди мальчика и, счастливый, снова закрыл глаза.
Раздался голос попа Григориса, теперь спокойный и добрый:
— Отче мой, ты нам рассказал о ваших муках, и наши сердца разрываются от горя. Видишь, все мы плачем. Мы раскрыли свои объятья, чтобы принять вас, но в эту минуту бог пожалел нас и послал страшное знамение. Смерть вы несете с собой, братья мои, — поэтому ступайте с богом, не губите наше село!
Так сказал ликоврисийский поп, и в толпе беженцев послышались рыдания. Женщины плакали и рвали на себе волосы, а возмущенные мужчины со слабой надеждой смотрели на своего попа. Ликоврисийцами овладел ужас. Обезумевшими глазами смотрели они на окоченелый труп, лежавший в самом центре села.
— Пусть уходят! Пусть уходят! — послышались отовсюду голоса. — Пусть уходят!
— Принесите извести и бросьте на труп, чтобы не распространилась зараза по всему селу! — завизжал какой-то старик.
— Не бойтесь, братья! — закричал отец Фотис. — Это неправда, не слушайте его! Мы не несем с собой смерть, мы просто голодаем. И эта женщина умерла от голода, клянусь вам!
Он обернулся к попу Григорису.
— Толстобрюхий поп! — заревел он. — Поп с двойным подбородком! Бог слышит нас с неба. Пусть он тебя простит, ибо я не могу! Ты взял грех на душу!
— Уходите с богом! — крикнул какой-то старик ликоврисиец. — У меня дети и внуки, не губите нас!
Страх начал охватывать всех крестьян, их сердца окаменели. Они размахивали руками и кричали:
— Уходите! Уходите!
— Глас народа — глас божий! — сказал поп Григорис, скрестив руки на груди. — Уходите, в добрый час!
— Грех на ваших душах! — крикнул отец Фотис. — Мы уйдем! Встаньте, дети мои, мужайтесь! Они не хотят знать нас, и мы тоже не хотим знать их! Земля большая, пойдем дальше.
Женщины поднялись, снова взвалили груз на плечи; мужчины взяли свои узлы и инструменты, знамя закачалось и встало впереди колонны. Манольос, плача, наклонился, помог столетнему старику подняться, потом взвалил ему на спину мешок с костями.
— Надейтесь на бога, дедушка, — сказал он ему, — не отчаивайтесь! Надейтесь на бога…
Старик обернулся и покачал головой.
— А на кого же, не на людей же? — закричал он. — Ты ведь видел! Тьфу, пропади все они пропадом!
